Югославия

I

Длительное время мои попытки путем взаимообмена через друзей-сербов получить из Югославии томик первого довоенного издания "Тихого Дона" были безуспешны.

Между тем это издание представляло большой научный интерес. Уроженец г. Синь, сербский коммунист Мет Блаич еще в 1937 году в одном из своих писем отметил, что "издатель и переводчик "Тихого Дона" в Загребе были крепко зажаты цензурой, вследствие чего на титуле книги и выставлен (приписан) подзаголовок - дымовая завеса: "Крестьянский роман из предвоенной жизни донских казаков", что в предисловии к роману умышленно поставлена цитата из статьи московского критика-рапповца ("...Шолохов стоит очень далеко от метода пролетарской литературы"), видимо, для отвода глаз цензуре, а может быть, и как политический аванс к изданию второй книги романа". По мнению Мета Блаича, "Тихий Дон" - это редкая, таинственной силы книга", которую "еще будут читать, читать и читать во всем мире..."^*.

^* (Мет Блаич. Письмо венгерскому политэмигранту Л. Сюч от 10 марта 1937 г. РОМК. Шолоховский фонд, ф. 2, оп. 10 ед. хр. 48/9.)

Такое письмо о "Тихом Доне" нельзя было предать забвению. К тому же, в свое время работая на Ростсельмаше, я хорошо знал Мета Блаича как новатора-мастера термической обработки металла и как борца-интернационалиста. Он составлял словарь трудных слов для перевода "Тихого Дона" на сербский язык. Это был человек скромный, необычайно приветливый с рабочими, огромного обаяния. Вот это письмо коммуниста-серба Мета Блаича и позвало в дорогу - в длительный розыск материалов и документов о судьбе книг Шолохова в Югославии.

Редакция ростовской областной газеты "Комсомолец" помогла нам установить контакты с Народными библиотеками Белграда и Загреба, и вскоре мы получили от наших друзей фотокопии многих статей (30-х годов) югославской прессы о Шолохове, письма второго переводчика "Тихого Дона" Милоша Московлевича, отклики журналистов и наконец современные издания шолоховских романов от президента тов. Иосипа Броз-Тито, который, в частности, отметил, что "большие достижения Михаила Шолохова в литературном творчестве очень хорошо известны и ценятся в Югославии"^*.

^* (J. Broz - Tito. Pretsednik Republike. Beograd, 11. marta 1963 god. Из письма автору книги. Оригинал хранится в РОМК.)

Давний друг России, профессор Милош Московлевич прислал нам образец второго издания "Тихого Дона" (I кн., 1940, Изд.-во "Космос", Белград) и в большом письме сообщал:

"...Первое издание нигде нельзя найти. И в Народной библиотеке, которую немцы рано утром 6 апреля 1941 года сожгли до основания, уничтожив бесценные наши древние книги и рукописи, его нет... "Тихий Дон" я читал впервые на русском языке в начале 1941 года. Первый том перевел, скрываясь в чужих домах от оккупантов, для которых моя фамилия была очень сомнительной. Роман произвел на меня сильнейшее впечатление, равное воздействию "Войны и мира" Л. Толстого, который я перевел в 30-х годах. Особенно силен Шолохов своим реализмом, объективным описанием быта донских казаков и правдой исторических событий. Переводить Шолохова было нелегко (я перевел позже и "Поднятую целину", второй том). Это потому, что у него много слов, которых нет в словарях"^*.

^* (Милош Московлевич. 27.7.1964. Белград. Письмо автору.)

И все же мы не теряли надежды получить из Загреба первое издание "Тихого Дона". Верилось, что где-то в народе еще хранятся уникальные экземпляры романа Шолохова. Поэтому 18 февраля 1965 года мы послали письмо в Загреб, в редакцию газеты "Вестник", с просьбой к читателям поискать у себя на полках среди старых книг довоенное издание шолоховского романа. Взамен мы гарантировали отправку четырех книг "Тихого Дона" юбилейного иллюстрированного русского издания.

Через некоторое время две югославские женщины откликнулись на наше письмо. Это были Любомира Ружич из г. Загреба и журналистка Весна Швец из г. Копривница, приславшие книги Шолохова загребского издания (1936), пронесенные через горнило войны ("нимцы-фашисты спалювали все книги советских писателей я запрещали их сохранять")^*.

^* (Vesna Svec. 11. 3. 1965. Koprivnica. Jugoslavia. Письмо автору.)

II

Впервые "Тихий Дон" на сербско-хорватском языке был выпущен издательством "Забавна библиотека" в переводе Ник. Николаевич (Петровтрада)^*. Отметим здесь, что профессор Нови-Садского университета Витомир Вулетич допускает ошибку в своем ценном труде "М. Шолохов у сербов и хорватов" (1966 г.), утверждая, что "первая книга "Тихого Дона" в "Забавна библиотека" (Загреб, 1936) вышла в переводе С. Ковачича^**, так как на последней странице этого издания романа написано: "С русского перевел Ник. Николаевич (Петровград)"^***.

^* (Solohov M. Tihi Don. Seljacki roman iz predratnog zivota Donskih kozaka. Ureduje dr. Nikola Andric. Zagreb, "Zabavna Biblioteka", 1936 419 s.)

^** (Вулетич В. Михаил Шолохов код Срба и Хрвата. - В кн.: Годишньак филозофског факултета у Новом Саду. Кн. IX. Нови Сад. 1966, с. 289.)

^*** (Solohov M. Tihi Don. Zagreb, "Zabavna Biblioteka", 1936. S ruskoga preveo Nik. Nikolajevic (Petrovgrad), s. 419.)

Факт издания "Тихого Дона" в "Забавна библиотека" примечателен во многих отношениях. Оно пробивало брешь в той каменной стене, которой правящие круги королевства отгораживали свой народ от СССР. Ведь югославские власти, по словам известного словенского писателя и литературоведа Братко Крефта, считали "советскую литературу настолько опасной, что издали закон, согласно которому запрещались все без исключения книги, напечатанные в СССР". "Тихий Дон" на русском языке в Белград, Загреб, Любляну мог быть ввезен "лишь контрабандой"^*.

^* ("Октябрьская революция и славянские литературы". Сб. статей. М., Изд-во МГУ, 1967, с. 234 и 236.)

Предисловие к "Тихому Дону" в загребском издании говорит о том, что издатель Н. Андрич правильно оценивал значимость романа. "Тихий Дон", - по его мнению, - это выдающийся социально-психологический роман, который вырастает в настоящую народную эпопею, созданную рукою первоклассного художника. И сюжет романа, и основная тема, и ее решение, как и изобразительные средства, - все это объясняет необычайный успех, вызванный этим произведением во всех странах, где его уже перевели. Шолоховым созданы скульптурно зримые крестьянские типы. Они влекут к себе читателя древней, естественной жизнью степняков, извечной дикой игрой человеческой судьбы. И это - первейшее в шолоховском искусстве - украшает и показывает глубокую славянскую эмоциональность, которая скрывается под внешней грубостью его бессмертных героев..."

Отмечая влияние традиций Л. Толстого на творчество Шолохова, издатель подчеркивает, что в "Тихом Доне" так же, как и в "Войне и мире", есть много побочных сюжетов, но в основе - "полотна времени", "куски жизни", которые текут свободно, и что такие романы в Европе называются "романом-рекой". А главное заключается в том, что "Шолохов имеет свой особенный стиль, свой неповторимый внутренний тон" и что "уже первая книга величественной эпопеи делает Шолохова выдающимся певцом славянского крестьянства и непременно ставит его в ряд с Толстым и Реймонтом... С какой естественностью Шолохов умеет перейти от простодушных, обыденных картин к ужаснейшим преступлениям, наинежнейшие чувства показать рядом с кровопролитием в мирной жизни и на войне, складывая простые предложения в бескрайнюю человеческую Библию... И по всему видно, что в самом названии "Тихий Дон" кроется некая ирония. Lucus a non Lucendo! Тихий Дон, но нет на нем тишины, как ни в одном закутке земного шара! Жизнь всюду течет своим руслом, спотыкаясь на гребнях и подводных камнях"^*.

^* (Solohov M. Tihi Don. Seljacki roman iz predratnog zivota Donskih kozaka. Zagreb, "Zabavna Biblioteka", 1936, s. 5, 6, 7, 8.)

Есть в этом издании цензурные изъятия. Достаточно сказать, что из XXIII главы третьей части тщательно изъят весь спор большевика Гаранжи с Григорием Мелеховым в больнице о причинах войны, о царе, солдатской доле, о том, что надо повернуть оружие против царя и тех, кто посылает людей на бойню. Все это изъято без отточий, которые говорили бы читателю о следах сокращения.

В Югославии на сербско-хорватском языке первую статью о Шолохове напечатал в 1930 году критик Марк Слоним в белоэмигрантском журнале "Руски архив" (Белград). В обзоре "Новые произведения советской литературы" М. Слоним отмечал, что лучшие традиции русской классики нашли свое достойное продолжение в творчестве Шолохова. Наряду с этим, он писал:

"Тихий Дон" целиком сконструирован по схеме "Войны и мира": жизнь донских казаков до 1914 года, мировая война, описание бойни и психологии военных масс, наконец, революция и гражданская война... В центре романа - любовная интрига, связь замужней казачки Аксиньи и молодого казака Гриши. Этот роман не может быть назван отличным, он однообразен и несамостоятелен, но все же хорошо и добросовестно написан, с удачными типами казаков и описаниями жизни донских станиц"^*.

^* ("Руски архив" (Београд), 1930, X-XI, с. 175-176.)

Вот и все, что сказал М. Слоним. Как видим, критик мало что понял в "Тихом Доне". И мы не можем согласиться с профессором Нови-Садского университета Витомиром Вулетичем, который в своем исследовании о Шолохове вдруг нашел, что М. Слоним "в основном точно отметил существенные особенности творца "Тихого Дона"^*. Какая же здесь точность?

^* (Годишньак филозофског факултета в Новом Саду. Кн. IX. Нови Сад, 1966. с. 281.)

Шолоховское слово в Югославии впервые прозвучало в 1931 году со страниц антологии "Савремена рузка проза", где был напечатан его рассказ "Семейный человек" под новым заглавием "Отец"^*. Уже в июле 1931 года в журнале "Живот и рад" о рассказе Шолохова было сказано, что он отличается "свежестью замысла - исповедью казака с множеством пережитых горестных аккордов"^**.

^* ("Savremena ruzka proza" (Zagreb), 1931, 4.)

^** ("Живот и рад", 15.7.1931, кн. 8-я, с. 789.)

О романе "Тихий Дон" наиболее важным и глубоким было в то время выступление профессора Стевана Янича в загребском журнале "Савременик". Отмечая, что "Шолохов молниеносно прошел в первые литературные ряды и стал одним из наилучших современных русских писателей", профессор Ст. Янич (как бы отвечая критикам белоэмигрантского "Руски архива") говорит, что в Советской России появилось много учеников Льва Толстого - это Серафимович, Шолохов, Фадеев, Панферов и учеников Достоевского - Леонов, Федин, Пильняк. И что "волнение душ и духа человека, постоянное колебание ума и отпечаток, который они принимают, вечное смятение исконных искателей "За что?", глубина мысли, которая из философских сложностей извлекает новые объяснения, свойственны той и другой плеяде молодых русских писателей"^*.

^* ("Savremenik", august-septembar 1931, N. 14-15, s. 214-215.)

По утверждению Ст. Янича, в "Тихом Доне" необычайно ярко и художественно правдиво изображены не только "магистральная картина первых боев на огромном фронте", но и "гигантский напор одной страны, чтобы выйти из положения, в которое поставила его История". Видимо, по цензурным условиям Ст. Янич не мог сказать слова "Октябрьская революция". Далее критик, всесторонне анализируя роман, образы героев, делает глубокое обобщение, обращая на него внимание современных историков, философов, литературоведов. "Типы, характеры, весь огромный жизненный материал, которым оперирует Шолохов, - утверждает Ст. Янич, - совершенная беспристрастность в изложении фактов недавнего прошлого, знание народа и солдат - все это помогло писателю дать эпическое творение эпохи, в котором будущие историки литературы найдут благодатный материал для своего научного синтеза"^*.

^* (Там же, с. 216-217.)

Ст. Янич заканчивает свою статью двумя важными тезисами. Во-первых, рекомендует поскорее перевести "Тихий Дон", который "принес бы нашему образованию большую пользу, чем длинные (километровые) и бессмысленные романы генерала Краснова", и, во-вторых, высказывает надежду, что "роман Шолохова, быть может, развил бы чувства и желания у наших талантов взяться за перо и осветить наше недавнее прошлое". "Тихий Дон", по мнению Ст. Янича, это "настоящий художественный образец, по которому и в нашей литературе можно открыть эпоху"^*.

^* (Там же, с. 218.)

Статья Ст. Янича была тепло принята прогрессивными кругами Югославии. Хорошо об этом сказал Витомир Вулетич: "Вопреки твердолобой логике и несмотря на историческую ситуацию, сербы и хорваты оценили творчество Шолохова по достоинству"^*.

^* (Годишньак филозофског факултета у Новом Саду. Кн. IX. Нови Сад 1966, с. 283.)

III

Как сообщает Национальная библиотека Хорватии, в 30-е годы "вследствие зажима цензурой статьи о романе "Тихий Дон" Шолохова были редким явлением, а пресса правящих кругов о нем ничего не писала"^*.

^* ( Milutin Ivanusic, pomocnik direktora. Nccionalna i sveuciliSna biblioteka. N. 18/142, 3. 7. 1967. Zagreb. Письмо автору.)

30-е годы в Югославии памятны в литературных кругах идейным разбродом, ожесточенными выступлениями реакции, эстетов и модернистов против "социальной литературы" Иова- на Поповича, Радова Зоговича и других прогрессивных писателей. Издание переводов советской литературы также приводило в ярость мракобесов. В 1934 году Милош Црнянский, один из столпов модернизма тех лет, стал выпускать еженедельник "Идеи", который призывал "уничтожить чуждые элементы в литературе, политике и общественной жизни". Црнянский писал: "Несмотря ни на что, борьба против коммунистической литературы должна стать нашей национальной волей"^*. Особенно неистовствовал Црнянский в нападках на СССР и советскую литературу.

^* (Богданович М. Литература как соучастник реакции. - В кн.: Stari i Novi. Kn. IV, Beograd, 1952, s. 112.)

В эти годы в Югославии были запрещены к изданию и конфискованы "Виринея" Сейфуллиной, "Города и годы" Федина, "Новая земля" Гладкова, "Как закалялась сталь" Островского и другие произведения. В Белграде власти запретили проведение траурного собрания деятелей культуры по случаю смерти М. Горького (1936).

В труднейших условиях подполья литераторы-коммунисты Югославии пропагандировали и отстаивали марксистско-ленинские идеи в эстетике, литературе, критике. Опираясь на опыт советской литературы, на творчество М. Горького, М. Шолохова, А. Толстого, В. Маяковского, прогрессивные литераторы вели борьбу против реакции и модернизма.

Коммунисты Август Цесарец, Веселии Маслеша, Отокар Кершовани, Стеван Галогажа (погибшие в годы народно-освободительной войны с гитлеровцами) внесли заметный вклад в развитие прогрессивной литературы Югославии.

Здесь уместно отметить, что Август Цесарец (1893-1941), участник IV конгресса Коминтерна, один из организаторов Компартии Югославии, писатель и критик, защитник Мадрида, в 1936 году (после поездки в СССР) издал книгу "Современная Россия" под псевдонимом Вук Корнели, которая сразу же была запрещена и конфискована властями. В 1964 году она переиздана в Загребе, мы можем почерпнуть из нее любопытные сведения.

"Советская литература, - писал Август Цесарец в 1936 году, - еще более, чем кино и театр, известна всему миру, по крайней мере, в тех странах, где правительства не возводят против нее китайской стены. Во всех отношениях было бы разумнее, если бы такая стена разрушалась. Но, к слову сказать, в Америке мне приходилось слышать нелепейшие разговоры о том, что советская литература представляет собою дидактику и журналистику, только пропаганду, притом якобы без должной художественности. Однако литературные произведения "Тихий Дон" и "Поднятая целина" М. Шолохова, "Петр I" А. Толстого, "Железный поток" А. Серафимовича, "Капитальный ремонт" Л. Соболева и другие свидетельствуют совсем о противоположном. Глубокая идейность содержания, а также высокая художественная форма- вот что наиболее характерно для этих и многих других советских произведений... Советские писатели находятся на передовой позиции мировой литературы, и как творцы социалистической литературы они сильны своим высоким классом художественности"^*.

(Zesarec August. Putovanie po Sovjetskom Savezu. Zagreb, "Zora", 1964, s. 129-130.)

Литературовед Братко Крефт в одной из своих статей писал о том, что в ту пору в Югославии книги советских писателей воспринимались трудящимися и прогрессивной интеллигенцией, как "луч света в темном царстве", а "Тихий Дон" Шолохова - как великая книга, вобравшая в себя все героическое величие человека в революции, горькую трагику отдельных людских судеб". По словам Б. Крефта, "Тихий Дон" - это "русская Илиада", произведение, которое "навсегда останется одним из лучших и монументальнейших образцов революционного искусства вообще"^*.

^* ("Октябрьская революция и славянские литературы". Сб. статей. М., Изд-во МГУ, 1967. с. 239.)

Югославская пресса тех лет хотя и была зажата цензурой, но все же дает нам возможность проследить, как воспринимался "Тихий Дон" в различных кругах читателей.

Гиацинт Петрис в загребском "Обзоре" (сентябрь, 1936) отмечает, что роман Шолохова имеет сенсационный успех на Западе, подчеркивает поэтическую символику романа, которая молча, тихо или динамично открывает нам яркую, бурную казачью жизнь. "Хороший психолог, - пишет Г. Петрис о Шолохове, - тонкий наблюдатель, имеющий дар увиденное передать скупыми словами, но очень точно и выразительно... Материалом овладел великолепно. В этом и кроется успех его "Тихого Дона"^*.

^* ("Obsor" (Zagreb), 30. 9. 1936. N. 226.)

Вслед за "Обзором" и "Хорватски дневник" выступил с яркой рецензией, в которой выражалась благодарность издателю "Забавна библиотека" Н. Андричу за "Тихий Дон": "Вышел, наконец, и у нас замечательный роман Шолохова (том I) из довоенной жизни донских казаков, который уже давно переведен на все культурные языки. Что самое важное в шолоховском искусстве, так это выявление и показ глубоких славянских чувств, которые скрыты под грубой внешностью крестьян-казаков", картины "грандиозных битв на русско-германском фронте", "страшные и впечатляющие страницы о первой мировой войне... "Тихий Дон" - это мощный социально-психологический роман, который можно смело назвать действительно народной эпопеей... Книга эта заслуживает похвалы и рекомендации. В дни, когда село (крестьяне) берет в свои руки судьбу своего культурного и экономического будущего, "Тихий Дон" намного расширяет новые горизонты"^*.

^* ("Hrvatski dncvnik", god. I, 2. 8. 1936, N. 70, s. 20.)

В 1936 году в журнале "Савременик" за подписью К-н^* появилась еще одна большая статья о "Тихом Доне" - доброжелательная, но путаная и противоречивая. Не понимая идейных основ советской литературы (по мнению автора, "социалистический реализм - это творческий синтез натурализма и западноевропейского модернизма со старым реализмом Тургенева, Гоголя и мрачным, аскетическим, азиатским гуманизмом Достоевского")^**, этот критик пытался определить место Шолохова как крестьянского писателя в русской и мировой литературе. Наряду с этим, критик верно сказал о "живом, сильном, динамичном стиле" Шолохова, о его темпераменте, который "не часто бывает у авторов всемирного звучания", правильно оценил эпическую силу романа и могучее, символическое течение Дона: "Дон Степана Разина и Пугачева - течет, шумит, искрится на солнце, и люди, которые живут возле него, - работают, любят, мучаются, умирают, но не покидают свой Дон. По этой земле веками ступала История... Шолохов настолько могучий и динамичный талант, что даже Л. Толстой мог бы принять некоторые черты его творчества"^***.

^* (По сообщению В. Вулетича это известный критик Иво Козарчанин.)

^** ("Savremenik", 1936, listopad, N. 1, s. 37.)

^*** (Там же, с. 37-38.)

Последний отклик на появление "Тихого Дона" на сербско-хорватском языке был напечатан в первом номере загребского журнала "Книжевни хоризонти" за 1937 год. Автор статьи Ладислав Жимбрек называет роман крупным вкладом в переводную литературу. Восхищаясь "изумительной техникой Шолохова", критик повторяет тезис Стевана Янича о том, что "это произведение может служить нам примером для создания эпической прозы". Наряду с этим, Л. Жимбрек, не заметив цензурных сокращений в последних главах первой книги "Тихого Дона", писал, что в конце романа "нет ни глубоких мыслей, ни художественного стиля"^*. Это вызывает недоумение. А еще больше то, что тридцать лет спустя профессор Нови-Садского университета Витомир Вулетич, имея под рукой русский оригинал "Тихого Дона" и загребское издание романа, в своем научном труде о Шолохове (1966), цитируя последний тезис Л. Жимбрека, соглашается с ним, также умалчивая о цензурных изъятиях шолоховского текста в Загребе (1936)^**.

^* ("Knizevni horizonti" (Zagreb), 1937, II-VII, s. 32.)

^** (Вулетич В. Михаил Шолохов код Срба и Хрвата. - В кн.: Годишньак филозофског факултета у Новом Саду. Кн. IX, 1966, с. 292.)

IV

Во второй половине 30-х годов в Югославии "активизировали свою деятельность фашистские партии и организации- "Збор", "Усташи" и другие. Правящие круги Югославии все больше сближались с фашистскими Германией и Италией... В январе 1937 года был заключен договор о "вечной дружбе" с монархо-фашистским правительством Болгарии. В марте 1937 года состоялось подписание "договора о дружбе между Италией и Югославией"^*.

^* (Югославия. - В кн.: БСЭ, изд. 2-е. Т. 49. М., 1957, с. 327-328.)

Все эти действия властей вызывали протесты в широких кругах народа.

Июнь 1940 года памятен тем, что, наконец, под давлением народных масс, руководимых из подполья Компартией Югославии, правительство Белграда установило дипломатические отношения с СССР. Это была крупная победа демократических сил страны. Надо полагать, что признание СССР, приезд в Белград советского посла, первые контакты на культурном фронте двух братских народов положительно сказались и в литературной жизни.

В Белграде в издательстве "Космос" выходит первая книга "Тихого Дона" (перевод Н. Николаевича), а в Загребе в издательстве "Библиотека независимых писателей" - роман "Поднятая целина" (перевод С. Ковачича).

"Тихий Дон" вышел в Белграде с большим портретом Шолохова в ноябре 1940 года, в серии "Эпос. Библиотека великих романов" под редакцией Борислава Павича, который в предисловии писал: "Наисильнейший талант в новой русской литературе после М. Горького, академик М. А. Шолохов недавно завершил роман "Тихий Дон". По своему творческому размаху, широте концепции и художественной форме - это крупнейшее произведение новой русской литературы".

Сколько потрачено было усилий и бумаги реакцией Югославии на клевету против СССР, против советских писателей, и вот шолоховский эпос (в который раз и в какой по счету стране!) утверждает славные традиции великой русской и советской литературы!

Редактор Б. Павич далее отмечал, что "завершением четвертой книги "Тихого Дона" Шолохов поднялся на вершину новой русской литературы, и читающей публикой всего мира он признан как наследник таланта Льва Толстого. Широкая и единственная фреска казачьей жизни на Дону в годы мира, войны, революции и мятежа дана с эпическим масштабом в романе-реке, в мощном движении и ярких красках. "Тихий Дон" - единственное произведение новой русской литературы, которое сильнее и гениальнее, чем какое-либо другое, в котором изображается исторический поворот в жизни казачества"^*.

^* (Павич Борислав. Предговор. - В кн.: Шолохов. Тихи Дон. Кн. прва. Београд, "Космос", 1940, с. 5.)

Издательство "Космос" предполагало "в середине февраля 1941 года выпустить вторую книгу "Тихого Дона"^*, но уже в январе 1941 года правительство премьера Цветковича вступило в тайные переговоры с фашистскими правительствами Берлина и Рима и вскоре, 25 марта, подписало в Вене договор о присоединении Югославии к "Антикоминтерновскому пакту". Если учесть, что в Италии издание "Тихого Дона" еще в 1930 году было запрещено, а в фашистской Германии предано сожжению, то станет ясным, почему второй том шолоховской эпопеи так и не увидел света в Белграде.

^* (Там же, с. 407.)

Журналистка Весна Швец (г. Копривница), подарившая нам загребское издание "Тихого Дона", в письме 11 марта 1965 года сообщила любопытную деталь: "Как говорил мой отец, вторую книгу "Тихого Дона" Шолохова невозможно было купить. Видимо, она была уничтожена (сожжена) еще в типографии"^*.

^* (Vesna Svec. 11.3.1965. Koprivnica. Письмо автору.)

Отклики в прессе на белградское издание "Тихого Дона" не успели появиться вследствие разбойничьего вторжения гитлеровских армий в Югославию.

Народная библиотека "Медвежчак" г. Загреба подарила нам уникальный экземпляр первого выпуска "Поднятой целины" в двух книжках, изданной "Библиотекой независимых писателей" (Загреб, 1940) в переводе писателя С. Ковачича.

Сличив перевод с русским оригиналом, мы обнаружили, что югославская цензура в пятнадцати местах произвела серьезные сокращения текста по политическим мотивам. В главах XXIV и XXVI изъято упоминание о пролетарском гимне "Интернационале"^*. В XIX главе, повествующей о радостных и горестных раздумьях Кондрата Майданникова в ночь перед вступлением в колхоз, цензура вырезала слова: "И мнится Кондрату ликующее зарево огней над Москвой, и видит он грозный и гневный мах алого полотнища, распростертого над Кремлем, над безбрежным миром, в котором так много льется слез из глаз вот таких же трудяг, как и Кондрат, живущих за границами Советского Союза". Изъят в той же главе чудесный отрывок о том, что "Кондрат в 1920 году рубил белополяков и врангелевцев, защищая свою, Советскую власть", что "Кондрат давно уже не верит в бога, и верит в коммунистическую партию", что он "накрепко, неотрывно прирос к Советской власти" и что "осталась в нем жалость-гадюка к своему добру". И там же сняты слова Кондрата - его обращение "к тем рабочим Запада, которые не за коммунистов: "Продали вы нас за хорошую жалованью", включая последние слова: "...и сделать бы такой высоченный столб, чтобы всем вам видать его было, взлезть бы мне на макушку этого столба, то-то я покрыл бы вас матерным словом!.."^**.

^* (Solohov M. Uzorana Ledina. Roman. Drugi dio. S ruskog preveo S. Kovacic. Zagreb, "Biblioteka nezavisnih pisaca", 1940, s. 19, 45. Шолохов М. Собр. соч., т. 6. М., ГИХЛ, 1958, с. 196, 213.)

^** (Solohov M. Uzorana Ledina. Roman. Prvi dio. S ruskog preveo S. Kovacic. Zagreb, "Biblicteka nezavisnih pisaca", 1940, s. 214, 215, 217. Шолохов М. Собр. соч., т. 6. М., ГИХЛ, 1958, с. 146-149.)

Югославские цензоры исказили в XXV главе рассказ Ванюши Найденова об истязаниях жандармами комсомольца в Румынии, в XXXII главе сократили объяснение Нагульнова другу Андрею Разметнову, зачем он изучает английский язык, в XXXVII главе изъяли разъяснение Нагульнова "ветхим людям" о том, что не следует "с иконами по степи таскаться, хлеба вытаптывать"^*, в XIII главе - все доброе, что говорится Разметновым о Сталине^**. Сделаны сокращения и во многих других главах.

^* (Solohov M. Uzorana Ledina. Roman. Druge dio. S ruskog preveo S. Kovacic. Zagreb, 1940, s. 35-38, 120, 212. Шолохов М. Собр. соч., т. 6. М., ГИХЛ, 1958, с. 206-209, 267, 337.)

^** (Solohov M. Uzorana Ledina. Roman. Prvi dio. S ruskog preveo S. Kovacic. Zagreb, 1940, s. 157-158. Шолохов М. Собр. соч., т. 6. М., ГИХЛ, 1958, с. 108-109.)

О выходе в свет "Поднятой целины" в Москве югославская пресса писала еще в 1932-1934 годах. Но лучшими статьями (в средине 30-х годов) надо признать выступления Божо Ловрича^*.

^* (Хотя он и допустил ошибку, назвав "Поднятую целину" первой частью трилогии "Тихий Дон".)

В белградском журнале "Живот и рад" в конце 1935 года Божо Ловрич печатает статью "Михаил Шолохов в Праге" по поводу театральной постановки "Поднятой целины" чешским режиссером Яном Бора. Это было смелое и яркое выступление. Отметив, что благодаря Шолохову весь мир слышит и видит, как "русский народ, перенесший родовые муки, с новой силой и верой указывает всем народам Востока и Запада путь в будущее", Божо Ловрич говорит о новом романе:

"Поднятая целина" - это эпос, наполненный драматическим содержанием подобно гекзаметрам греческой "Илиады". Различие лишь в том, что греки боролись ради красивых женщин, а донские казаки ведут борьбу за кусок насущного хлеба... В новом государстве не должно быть бедняков и кулаков, ибо каждый, кто рожден, должен работать и имеет право на то, чтобы быть сытым и обеспеченным в случае болезни и старости. Вот эта великая, гуманнейшая идея там (в Советской России. - К. П.) осуществляется на практике, узаконивая социальную реформу успешно и прочно!"^*.

^* (Lovric Bozo. Mihajlo Solohov u Pragu. - "Живот и Рад". Кн. XXIV, св. 146. 1935, децембар, s. 627-629.)

В другом журнале, в 1937 году Божо Ловрич, анализируя постановку "Поднятой целины" в ,Праге, писал: "Драматизация Яном Бором "Поднятой целины" во всех отношениях чудесна. Каждая сцена - это маленькая драма, которая живо, пластично, незабываемо дает возможность зрителю Европы понять главные проблемы русской революции. Это было не просто театральное представление, а настоящая, страстная стихия жизни, которая нашла свое высшее выражение в идее труда, самоотверженности и справедливости. У Шолохова нет украшательства и нет лжи, а полным голосом глаголет сама Истина!"^*.

^* (Lovric Bozo. Mihajlo Solohov. - "Jadranski dnevnik", 4/1937, N. 172, s. 2-3.)

В декабре 1940 года загребские "Новости", сразу же после выхода в свет у них "Поднятой целины", опубликовали глубокую по содержанию рецензию Ивана Буяновича "Борьба за крестьянина". Сообщая о том, что этот роман Шолохова уже давно "вызвал за границей сенсацию и нашел у самых серьезных (и даже у правых) критиков неподдельное признание", Иван Буянович утверждал, что "выразительность доведена до художественной кристаллизации, без слабости мещанина, но и без партизанского своеволия...". Везде и во всем шолоховский роман - это действительно "настоящий эпос коллективизации", полнокровный образец динамичной жизни села и крестьянина. Финал этой статьи примечателен тем, что И. Буянович (не он первый!) высказал мысль о возможном воздействии романа Шолохова на "творческую урожайность писателей Югославии"^*.

^* ("Novosti", 20.12.1940. N. 351.)

Как сенсацию восприняли югославские читатели в марте 1941 года (в тяжелое и драматичное время для этой страны) совершенно неожиданное появление в загребском журнале "Тридцать дней" статьи советского критика В. Гоффеншефера "Михаил Шолохов". В ней сообщалось для югославов очень много нового о Шолохове и его романах. Нам нет необходимости ее пересказывать, но мы отметим лишь, что она с трудом пробилась через цензуру в Загребе. В своем "Вступлении" редакция журнала говорит о "плохом переводе" статьи, о том, что "многие хорошие места в ней изменены или изъяты" и что все это надо назвать "настоящим позором... издательства"^*. Редакция журнала не могла сказать, что затея с сокращениями - дело обанкротившегося режима, и приняла вину на себя.

^* ("Trideset dana", 1941, N. 3, s. 41.)

В 1941 году в Югославии появилась крупная статья о качестве перевода "Поднятой целины", напечатанная в третьем номере журнала "Израз". Ее автор Мариан Юркович, придерживаясь принципов перевода, разработанных советскими литературоведами, ссылаясь на Максима Горького, ратует за введение в Югославии института редактуры, чтобы пресечь произвол переводчиков да заодно и цензуры.

Критик М. Юркович обращает внимание на два аспекта перевода: "на социальную природу (убежденность) переводчика" и "на слух (чутье) переводчика". Произведя тщательный анализ перевода "Поднятой целины", критик установил, что переводчик С. Ковачич (И. Буянович) во многих случаях политически обеднил авторский текст^*.

^* (Jurkovic M. О prevodenju. - "Izraz" (Zagreb), 1941, N. 3, s. 100-107. Статья получена от литератора-критика В. Калезича (Нови Сад).)

Так, например, М. Юркович обращает внимание на то, что в XII главе "Поднятой целины" Шолоховым изображена сцена в "кулацком штабе" хутора, где Островнов, подбивая казаков готовиться к мятежу, как бы "вскользь заметил, что к весне ждется десант"^* интервентов. А переводчик Ковачич, заменив слово "десант" на "восстание"^**, политически извращает главную мысль кулака Островнова. Ведь он-то свою агитацию подкрепляет надеждой на интервенцию! Сняв слово "десант", Ковачич обеляет интервентов и подчеркивает, что к весне казаки сами поднимут восстание, что, мол, интервенты тут ни при чем. В конце XIX главы Давыдов, объясняя Нагульнову существо их ошибки с обобществлением птицы, говорит: "Я бы на твоем месте (ты провел это и нас сагитировал) с большевистской смелостью признал бы эту ошибку и приказал разобрать кур и прочую птицу по домам"^***. Но Ковачич в переводе опускает предыдущую строку, идейно обедняя позицию Давыдова^****. В VI главе Шолохов, повествуя о том, что кулак Титок "обстроился на вечность", подкрепил это незабываемой деталью: "С крашенного охрой карниза смотрела на улицу затейливо сделанная маляром надпись славянского письма: "Т. К. Бородин. Р. Х. 1923 год"^*****. В переводе Ковачич опускает две буквы: "Р. Х." (от Рождества Христова)^******. Казалось бы, это мелочь. Но критик Мариан Юркович справедливо отмечал, что "эти две буквы возле имени кулака значат очень много... За этими буквами встает еще одна колоритная фигура эпохи... И не заметить эти две буквы, исключить их из текста - значит быть переводчиком другой социальной природы, нежели автор романа". Критик приводит другие примеры ошибок в переводе, которые нанесли идейный и смысловой ущерб шолоховскому тексту. "Не замечать этих погрешностей, - писал М. Юркович, - все равно, что обворовывать писателя и читателя"^*******.

^* (Шолохов М. Собр. соч., т. 6. М., ГИХЛ., 1958, с. 93.)

^** (Solohov M. Uzorana Ledina. Roman Prvi dio. S ruskog preveo S. Kovacic. Zagreb, "Biblioteka nezavisnih pisaca", 1940, s. 136.)

^*** (Шолохов М. Собр. соч., т. 6, М., ГИХЛ, 1958. с. 153.)

^**** (Solohov M. Uzorana ledina. Roman. Prvi dio. S ruskog preveo S. Kovacic. Zagreb. "Biblioteka nezavisnih pisaca", 1940, s. 222.)

^***** (Шолохов М. Собр. соч., т. 6. М., ГИХЛ, 1958, с. 53.)

^****** (Solohov M. Uzorana Ledina. Roman. Prvi dio. S ruskog preveo S. Kovacic. Zagreb, "Biblioteka nezavisnih pisaca", 1940, s. 77.)

^******* (Jurkovic M. O prevodenju. - "Izraz" (Zagreb), mart 1941, N. 3, s. 107.)

В конце статьи указано: "Окончание следует". Однако оно не последовало в связи с нападением фашистской Германии на Югославию. Статья М. Юрковича ценна не только тем, что он вступился за точность перевода "Поднятой целины", но и тем, что уже в те годы привлек внимание югославских литераторов к вопросу об ответственности переводчика.

В. Вулетич сообщает, что 5 апреля 1941 года, в канун вероломного и злодейского нападения фашистских банд Гитлера, Муссолини и Хорти на Югославию, радио Загреба передало юмористический отрывок из "Поднятой целины" под названием "Как дед Щукарь получил свое прозвище"^*. Это было первое открытое звучание слова Шолохова в эфире Югославии.

^* (Вулетич В. Михаил Шолохов код Срба и Хрвата. - В кн.: Годишньак... Нови Сад, 1966, с. 295.)

В дальнейшем, с приходом гитлеровцев-оккупантов, с наступлением черной ночи фашистского разбоя, художественное слово Шолохова, принятое на вооружение Компартией Югославии, звучало со страниц коммунистической газеты "Борба", у партизанских костров и в глубоком подполье.

"Нападение фашистских банд на Югославию 6 апреля 1941 года, - заявил профессор А. Флакер на шолоховском симпозиуме в Лейпциге (1965), - конечно, затормозило дальнейшее знакомство югославских читателей с произведениями Шолохова... Впрочем, в юбилейном номере газеты "Борба", поовященном 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции (7. 11. 1941), был опубликован небольшой очерк Шолохова "Военнопленные"^*.

^* (Michail Scholochow. Werk und Wirkung. Leipzig, "Karl-Marx-Universitat", 1966. S. 224.)

Книги М. Горького, А. Толстого, М. Шолохова, Ф. Панферова и других советских писателей, которые были изданы перед войной ограниченными тиражами, бережно хранились в народе и передавались из рук в руки, как символ братства с великим русским народом. Подтверждение этому мы находим в письме Весны Швец, которая пишет из г. Копривницы: "Первую книгу "Тихого Дона" Шолохова (Загреб, 1936) отец успел спрятать сразу, как только началась война, потому что немцы сжигали все книги советских писателей и запрещали их сохранять... Вскоре мой отец ушел в партизаны, а в 1943 году наш городок Чазма был освобожден от фашистов, и мы сразу же вытащили спрятанные книги ("Тихий Дон"), и люди их с радостью читали. Затем опять пришли фашисты, и "Тихий Дон" снова ушел в подполье... Я с радостью посылаю вам эту заветную книгу Шолохова (загребского издания) из глубокого уважения к знаменитому писателю, который каждому из нас хорошо знаком и дорог"^*.

^* (Vesna Svec. 11.3.1965. Koprivnica. Jugoslavia. Письмо автору.)

Любомира Ружич из Загреба, также подарившая нам томик "Тихого Дона" 1936 года издания, в своем письме от 6 мая 1965 года сообщила: "Эту книгу "Тихий Дон" сохранил в войну мой (уже покойный) отец Иосиф Пазель. Он был учителем и воспитывал нас, детей, в общеславянском и свободолюбивом духе. Приложив много труда и забот, он сохранил от фашистов книгу "Тихий Дон" и полное югославское издание сочинений М. Горького. Мои братья и сестры, а нас было шестеро, читали эти произведения и во время второй мировой войны. И вообще, чем сильнее был фашистский гнет, тем больше люди сопротивлялись и читали Шолохова и Горьского. На культурном горизонте человечества литературные гении русских и французов - Л. Толстой, Горький, Шолохов, Золя и Ромен Роллан - сияли нам, как звезды, и во время войны, и ничто не могло потушить или уменьшить силу учения этих великих гениев о братстве всех людей и народов, о стремлении к истине, о мирном и плодотворном развитии народов и каждого человека. Ничто-даже война! Люди возвращались из тюрем и лагерей и вновь читали книги этих писателей, читали их также партизаны, когда была возможность. Так рассказывает мне мой муж, который был среди них"^*.

^* (Ljubomira Ruzic. 6. 5. 1965. Zagreb. Jugoslavia. Письмо автору.)

V

После разгрома фашизма произведения М. Шолохова получили широкое распространение и всенародное признание. До 1966 года книги Шолохова были выпущены 20 изданиями на сербско-хорватском и 10 изданиями на словенском и македонском языках.

Насколько велик был интерес общественности к творчеству Шолохова можно судить по тому факту (о чем также пишет Витомир Вулетич), что после войны его "произведения заново переводились и издавались, их можно было встретить всюду - на книжных выставках, на полках библиотек и в руках наших читателей"^*.

^* (Вулетич В. Михаил Шолохов код Срба и Хрвата. - В кн.: Годишньак... Нови Сад, 1966, с. 301.)

Огромный успех приобрело новое произведение Шолохова "Судьба человека", а затем и одноименный кинофильм, поставленный С. Бондарчуком. Первый перевод рассказа был сделан Милицей Милидрагович и напечатан 3-12 февраля 1957 года в газете "Освобождение" (г. Сараево). Затем в 1957 году "Судьба человека печатается в "Савременике" (перевод Миры Чеховой), а в 1960 году выходит в нови-садском "Прогрессе" книгой (с отрывками из романа "Они сражались за Родину") в переводе Дж. Язича и печатается еще в девяти издательствах. "Рассказ "Судьба человека" покорил югославскую критику и литературную общественность, - пишет В. Вулетич, - как выдающееся произведение Шолохова, как значительная веха в развитии советской литературы и перворазрядное событие в мировой литературе... Философско-моральная идея рассказа вызвала у нас беспокойство за судьбу Человека нашего времени и указала надежду, находящуюся за горизонтом безнадежности"^*.

^* (Там же, с. 317.)

Но особенно активные споры в прессе Югославии вызвала вторая книга "Поднятой цилины". Первые восемь глав романа в переводе Витомира Вулетича были напечатаны в сараевском журнале "Жизнь" осенью 1957 и в начале 1958 года. А полностью вторую книгу опубликовал на сербско-хорватском языке переводчик Божо Булатович в газете Социалистического Союза трудового народа Югославии "Борба" (с 1 мая по 25 июля 1960 г.). И в том же году вторую книгу "Поднятой целины" выпустили в свет в г. Сараево издательство "Светлость" (перевод В. Вулетича), а в Титограде издательство "Графички завод" (перевод Б. Булатовича).

Критические статьи о второй книге романа были разноречивы. Так, например, А. Флакер в загребской "Республике" счел возможным назвать вторую книгу "Поднятой целины" "производственным романом, который останется в истории русской литературы"^*. Известный критик Миливой Йованович в "Книжевне новине" обвинил Шолохова в "поучении читателей", "трусости и лакировке" действительности^**, а критик Назиф Кустурици в журнале "Израз" (Сараево, 1961) в статье "На вырубленном месте" пишет о своем разочаровании романом, так как в нем "все ужасно скучно повествуется" и "создается иллюзия эпического в драме эгоизма и человечности"^***.

^* ("Republika", 26. 4. 1960.)

^** ("Knizevne novine", 16. 12. 1964, N. 134.)

^*** ("Izraz", 1961, N. 4-5, s. 429.)

Однако среди югославских рецензентов, конечно, нашлись и более дальнозоркие люди. Очень хорошо в предисловии к избранным произведениям М. Шолохова (Сараево, изд-во "Светлость", 1961) высказался переводчик романа Витомир Вулетич. Он подчеркнул следующее: "Первую книгу "Поднятой целины" писал двадцатипятилетний юноша, полный энергии, сил духовных и физических, человек, который не чувствовал, где кончаются возможности, где будет предел взлета. Вторую книгу писал человек пятидесяти лет, полный огромной жизненной мудрости, человек угомонившихся страстей, уравновешенный, но с целостной жизненной философией, глубокий и спокойный, смотрящий не только в сегодня, а гораздо дальше - в будущие дни - ясные, но еще неизвестные... В первой книге больше темперамента, во второй - вечного равновесия и поэзии"^*.

^* (Вулетич В. Предговор. - В кн.: Михаил Шолохов. Избор. Сараево, "Св1етлост", 1961, с. 13.)

Критик Миодраг Сибинович в 1962 году в журнале "Стремления" в статье "Шолоховский метод в двух книгах" писал, что в первой книге в центре повествования стоит "судьба коллективизации, как историческое начинание, а во второй - личная судьба героя, который в историческом движении - коллективизации - ищет свое личное счастье... Главная сила "Поднятой целины" заключается в том, что Шолохов языком искусства говорит о вопросе старом и в то же время современном и важном для будущего человечества - о коллективизации, над которой люди еще долго будут ломать себе голову (пока, наконец, его не решит История), и в том, что автор убедительно и глубоко разрабатывает сложнейшую тему отношений человека и общества, единицы и коллектива, личного и общественного"^*.

^* ("Стремления", 1962, № 6, с. 745, 747.)

История на примере СССР решила вопрос: коллективная форма земледелия является самой передовой, прогрессивной я неизбежной формой. Сила и актуальность "Поднятой целины", как это признают многие практики в странах, где строится новая жизнь, как раз и состоит в том, что она отразила неодолимую тенденцию современного развития общества, является обобщением большого опыта.

Однако возвратимся к "Тихому Дону". В Югославии наиболее плодотворно (при некоторых оговорках) обращались к шолоховской тематике Братко Крефт, Милослав Бабович, Радован Лалич, Витомир Вулетич и др.

Известный писатель, академик Словенской академии наук и искусств Братко Крефт в книге "Портреты" посвятил Шолохову большую главу. Называя автора "Тихого Дона" великим мастером в изображении новой жизни и справедливым судьей ее противников, Б. Крефт высказал интересные суждения о личности автора "Тихого Дона":

"Шолохов состоит из крепкого, стального казацко-революционного и, откровенно говоря, ленинского сплава! Этот сплав в нем прекрасен, человечен и художественно звонок, что чувствуется с первой и до последней страницы "Тихого Дона". По мнению Б. Крефта, советская литература благодаря "Тихому Дону" заняла "первое место в современном мировом романе". Еще в 1956 году Б. Крефт вдохновенно писал: "Да, первое место, ибо в "Тихом Доне" столько здоровья и силы, которые поднимают в человеке радость, надежду и убеждают нас в смысле человеческого труда и борьбы, а этого нельзя найти ни в каком другом современном романе в такой мере, как в этом. У Шолохова бурлит человеческая энергия, его прометеевская борьба и жизнь, потому что в упорных боях и исканиях в его творчестве нашел свое выражение вообще весь мир... И поэтому общечеловеческая и всенародная сущность является ядром подлинного реализма и социалистического гуманизма Шолохова"^*.

^* (Kreft Bratko. Portreti. Ljubljana, 1956, s. 356, 375-376.)

Однако после войны в югославской прессе в статьях о "Тихом Доне" и Шолохове большинство критиков, начиная с Дж. Богоевича (1948), утверждало, что Григорий Мелехов - это "отщепенец"^*.

^* ("Младост", 1948, № 11-12.)

В 1957 году Милослав Бабович в статье "Судьба Григория Мелехова" высказал новую мысль о том, что Григорий Мелехов "прошел жизненный путь прямо, честно, но несчастливо... И поэтому в то утро, когда он сам себя разоружает и свое проклятое оружие бросает в глубины Дона, он только грешник (которого ждет наказание), но не преступник"^*. Говорит об этом критик и в другой крупной работе - "Тихий Дон" - роман-трагедия"^**.

^* ("Стваранье", 1957, № 11.)

^** ("Student", 2.11.1965, N. 22.)

А Витомир Вулетич в статье "Драматическая бездна М. Шолохова" проводит мысль о том, что трагедию Григория Мелехова надо рассматривать прежде всего как литературное выражение шолоховского видения мира. "Опирающийся на противоречия эпохи, образ Григория Мелехова дал Шолохову неожиданную возможность увидеть революцию во всей ее сложности, в вечных драматических столкновениях, увидеть пропасти, которые вызывают эти столкновения. Шолохов создал личность выразительную, сильную, несломленную, как поэтический синтез не только казачества, а всех тех людей, которые невольно по природе своей всегда находятся в центре событий"^*.

^* ("Летопис Матице српске", 1965, кн. 386, св. 7-8, с. 193.)

О судьбе Григория Мелехова пишет и профессор Белградского университета Радован Лалич в своем предисловии к "Тихому Дону", вышедшему в издательстве "Просвета" в 1964 году. Он критикует многих советских литературоведов за то, что они судьбу Григория Мелехова объясняют по социологической схеме: "Мелехов - типичный представитель среднего крестьянства, представитель мелкобуржуазного класса, и его жизненный путь отражает колебания этого класса между революцией и контрреволюцией". Но эта схема и характеристика, по словам Р. Лалича, "не только ничего не объясняют, но еще больше затуманивают проблему Мелехова, как литературного героя..." Сводя все к этой схеме, говорит Р. Лалич, "советские критики умалчивают о других объективных моментах революции, без которых невозможно объяснить личность Мелехова, они не вскрывают то, что было специфично для Дона, а существо вопроса состоит в том, что поведение Григория Мелехова зависело в конечном счете от тех факторов, которые были типичны для Дона... Пренебрегая этими факторами, "советские критики судьбу Григория Мелехова охарактеризовали как "предательство" и "отступничество", а не как трагедию".

Профессор Р. Лалич считает позицию некоторых наших критиков ошибочной и, ссылаясь на известное письмо М. Шолохова к А. М. Горькому, подчеркивает, что Вешенское восстание 1919 года - "это центральный вопрос в романе, без объяснения которого нельзя понять массовый переход донских казаков да и неказачьего населения на сторону контрреволюции". А многие советские литературоведы обходят этот вопрос или трактуют его субъективно, не вскрывая коренных причин.

Надо сказать, что в этих суждениях профессора Р. Лалича есть рациональное зерно, и нашим шолоховедам пора бы извлечь из архивов документы истории и сказать правду о причинах Вешенского восстания, о виновниках политики "расказачивания" на Дону.

Р. Лалич прав, когда отмечает, что некоторые наши критики напрасно приукрашивают образ Мишки Кошевого, видят в нем "воплощение наилучших человеческих качеств", "идеал коммуниста" и даже находят "трогательность" любви Кошевого к Дуняше Мелеховой, "хотя в этой любви, - уверяет Р. Лалич, - нет ничего трогательного". Подчеркивая далее, что эти критики "совершенно слепы к отрицательным чертам в характере Мишки Кошевого", Лалич пишет, что объяснять поступки Кошевого .высокой классовой сознательностью, тем, что он - новый человек, у которого из прежней жизни остались только некоторые "безобидные смешные черты", - нельзя. Разве убийство деда Гришаки - "безобидно смешной поступок? Чем он может быть оправдан? И разве классовая сознательность выражается в войне Мишки Кошевого со скотиной или в том, что он предлагал матери своей будущей жены (а она и мать Григория Мелехова!) принести ей что-нибудь из "буржуйского имущества"?".

Несомненно, в этих поступках Кошевого нет ничего "принципиального" и "революционного", они свидетельствуют не о классовой сознательности воина Красной Армии Кошевого, а о его излишней озлобленности. И Радован Лалич, думается, прав, когда говорит: "Мишка Кошевой - это великолепный образ, но только как пример художественной объективности Шолохова и его последовательного реализма, а не как пример человечности, не как идеал коммуниста. Шолохов нигде в романе этого не показал и в этом смысле его не выделяет"^*.

^* (Лалич Р. Михаил Шолохов. - В кн.: Шолохов М. Тихи Дон. I. Роман. Друго изданье. С рускоi превод проф. Милош Московлевич. Београд, "Просвета", 1964, с. 32-34, 50-51.)

Статья Р. Лалича имеет и спорные замечания и наблюдения, с которыми мы согласиться не можем. В частности, в оценке "Поднятой целины" Р. Лалич допускает ошибку, когда первую книгу романа называет "истинным произведением критического реализма в советской литературе", а во второй книге предвзято усматривает "ослабление активного критического отношения автора к действительности колхозного села"^*.

^* (Там же, с. 68, 78.)

Эти тезисы Р. Лалича крайне субъективны, ущербны и, по существу, принижают историческую значимость и художественную ценность романа. Термин Лалича "критический реализм в советской литературе" - это свидетельство непонимания критиком существа советской действительности и исторической миссии советской литературы. Лалич увидел и оценил в первой книге "Поднятой целины" лишь критический аспект эпохи коллективизации и акцентирует внимание на запечатленных в романе ошибках, перегибах, негативных сторонах действительности. А первая книга "Поднятой целины" сильна не только беспощадной правдой жизни и критикой наших ошибок и недостатков, но прежде всего изображением рождения коммунистической нови, нового отношения к земле, новых взаимоотношений людей в колхозе. Термин "критический реализм" узостью своего диапазона заранее ограничивает возможности критика всесторонне осмыслить социалистический переворот в советской действительности и его воплощение в художественном произведении. Его упреки автору "об ослаблении критического отношения" не имеют оснований.

Более того, критическое изображение Шолоховым действий Давыдова, Нагульнова и Разметнова, сосредоточение внимания на "мелочах жизни", требование постичь характер и душу каждого труженика, мудрый совет писателя партийным организаторам искать в каждом человеке его страсть - "чудинку" - весь шолоховский текст дает нам основание сказать, что суждения критика Р. Лалича о позиции автора в "Поднятой целине" ошибочны.

Шолохов романом "Поднятая целина" доказал, как можно, используя опыт великих мастеров критического реализма, создать свой стиль, свое видение мира, идя в ногу со временем. Руководствуясь принципиально новым методом и мировоззрением, Шолохов не только по-новому объяснил все беды и тяготы русского крестьянства, не только показал наши ошибки и промахи в период коллективизации, но запечатлел и рождение в народе новых мыслей и чувств новой общественной формации, возникновение великих, исторических по своей значимости действий, коренным образом изменяющих весь уклад жизни, экономику деревни, культуру, запечатлел процесс изменения мира с новой исторической перспективой, которая стала заманчивой для крестьянства в других странах.

Как видим, при анализе "Поднятой целины" Радовану Лаличу изменило его чутье, и он ие охватил взором критика всей сложности и глубины романа, всех трудностей борьбы и исторической перспективы, философской мудрости автора и красоты правды нового мира. Но другие критики - В. Вулетич, М. Сибинович, - как мы выше отмечали, исторически правдиво оценили "Поднятую целину", признав ее новаторство и значимость для всего человечества, как произведение, в котором художественно обобщен опыт СССР, как руководство к действию, изменению и преобразованию мира.

Выше мы отмечали как весьма положительное явление публикацию второй книги "Поднятой целины" в органе Социалистического Союза трудового народа Югославии в газете "Борба". Однако в те годы в некоторых газетах и журналах появлялись статьи, дезориентирующие читателя уничижительными высказываниями против литературы социалистического реализма и против Шолохова.

Так, например, редакция журнала "Летопис матице српске" в ноябре 1966 года сочла возможным опубликовать статью о "Тихом Доне" явно дискриминационного характера. Ее автор, небезызвестный критик-модернист Драголюб Неделькович, конечно же, ничего нового и правдивого не сказал о Шолохове, да и не мог сказать, так как является яростным проповедником буржуазных взглядов в философии, литературе и критике.

Статья Д. Недельковича направлена против большевизма, русской революции, против всего нового, что она принесла человечеству. Предвзятость и спекулятивный характер доводов Д. Недельковича заключаются в том, что он тщится доказать, будто в "Тихом Доне" Шолохов запечатлел... "абсурд жизни", которая "дана, чтобы дешевле быть погубленной" и "абсурд любви, которая, откровенно говоря, побеждает, но... утверждается смертью"^*. Столь извращенная трактовка шолоховского эпоса, грубое искажение художественной правды жизни в "Тихом Доне" придуманы Д. Недельковичем, чтобы внушить читателям бесперспективность человеческого бытия, духовную опустошенность и бесплодность борьбы угнетенных за свое освобождение. Именно поэтому Д. Неделькович пытается дискредитировать русскую революцию, утверждая, будто Шолохов в "Тихом Доне" изобразил "абсурд революции, которая наступает во имя труда и мира, но приносит опустошение, а не мир"^**.

^* ("Летопис Матице српске", 1966, № 11, новембор, с. 493.)

^** (Там же, с. 494.)

Отвергая революцию, как неизбежный и закономерный ход истории, не задумываясь над вопросом, что же дала революция трудящимся и что отобрала у тунеядцев-эксплуататоров, критик-модернист стращает читателей Югославии воистину абсурдными домыслами об "опустошении" революцией души человека труда и мира.

Доводы и приемы Д. Недельковича стары, как буржуазный мир, и во всем повторяют мотивы заокеанской реакции. И когда Д. Неделькович, по-школярски перепевая наветы американского профессора Е. Мучник, заявляет, что герои "Тихого Дона" "примитивны", "заземлены до аномальности", что в романе "нет жизненной мудрости", что "человек не измеряется по отношению к вечности", что герои не мыслят философскими категориями и что в целом "роман "Тихий Дон" есть ярко пессимистическое произведение"^*, - тогда даже малоискушенному в литературной критике читателю (но знающему "Тихий Дон") становится ясным истинное назначение столь примитивной пропаганды.

^* (Там же, с. 497, 491, 497, 492.)