Польша

I

Первая весть о Шолохове в польской прессе появилась в начале 1932 года. Это была статья Отмара Берсона, московского корреспондента правительственной "Газеты Польской". Нам не удалось ознакомиться с этой газетой, однако в сборнике О. Берсона "Кремль белый", написанном в общем с антисоветских позиций, мы обнаружили такие строчки о Шолохове: "Прекрасная "Поднятая целина" Шолохова является наилучшим произведением, повествующим о преобразованиях в русской деревне"^*.

^* (Ber son Jan Otmar. Kreml na Bialo. Tom 2. Warszawa, Towarzystwo wydawnicze "Roj", 1936, s. 228.)

Чтобы продвинуть романы Шолохова на книжный рынок Польши, потребовалось еще более двух лет. Лишь в конце 1933 года журнал "Новости литерацке" известил подписчиков, что в издательстве шедевров мировой литературы "Руй" готовится к выпуску новый роман М. Шолохова "Поднятая целина" - одно из самых выдающихся событий в современной мировой литературе. Среди знатоков и читателей всеобщее восхищение вызовут исключительная смелость в разработке темы, красота и богатство языка, пластичность образов. "Поднятая целина" изображает борьбу за коллективизацию с точки зрения рабочего класса. В ней сочетается пафос отрицания частной собственности и пафос борьбы за коллективизацию. Автор мастерски показывает классовое расслоение среди донских казаков, развенчивая при этом остатки заблуждений о романтическом "казачестве" и его национальной самобытности. В "Поднятой целине" трепещут правда, полнота жизни и высокое мастерство"^*.

^* ("Nowosci Literackie", 1933, N. 16.)

А в феврале 1934 года буржуазный еженедельник "Вядомости литерацке" и газета польских социалистов "Роботник" впервые познакомили своих читателей с двумя фрагментами из "Поднятой целины".

"Вядомости литерацке" поместил фото Шолохова и отрывок из XIV главы романа под заглавием "Лукич вооружается", из которого читатели узнали, как Островнов с Половцевым ночью режут овец, чтобы не сдавать их колхозу. Текст оборван на ожесточенных раздумьях Якова Лукича: "...правильно говорил ученый есаул Половцев: "Надо резать скот! Надо рвать из-под большевиков землю. Пусть дохнут быки ют недосмотра, быков мы еще наживем, когда захватим власть!.. Голодом, разрухой, восстанием их задушим"^*. Сопротивление кулака, черные дела белогвардейца - вот что более всего привлекло редакторов буржуазного журнала. И в аннотации редакция ограничилась кратким сообщением о скором выходе в издательстве "Руй" этого романа.

^* ("Wiadomosci Literackie", 4. 2. 1934, N. 5.)

По-иному отнеслась к публикации отрывков из "Поднятой целины" редакция газеты Польской социалистической партии "Роботник". Ее привлекла сцена вступления казака-середняка Майданникова на путь новой жизни. В аннотации "Роботник", называя "Поднятую целину" "выдающимся явлением в современной мировой литературе", подчеркивал, что у Шолохова "коллективизация изображена с точки зрения рабочего класса"^*.

^* ("Robotnik", 1934, N. 46 (5668).)

Роман был выпущен в переводе отличного знатока русской словесности Галины Пилиховской в марте 1934 года под названием "Зорани угор" (в двух томиках)^*.

^* (Szolochow Michal. Zorany ugor. Z rosyskiego przekzyla Halina Pilichowska. Warszawa, Towarzystwo wydawnicze "Roj", 1934, Cz. 1, rozdzial I-XX; cz. 2, rozdz. XX-XL.)

Позже, в мае 1934 года, издательство "Руй" выпустило в свет первую книгу "Тихого Дона" в переводе А. Ставара. В аннотации было сказано:

"Шолохов - писатель-эпик, певец земли, страстных степняков-казаков, буйной донской природы. "Тихий Дон" в первых частях - это крестьянский роман. Довоенное время. Простота жизни среди цветущей природы. Ежегодный сев зерна и сев любви. Страсти и борьба, бурные и короткие, как грозы. Чувства и связи глубокие, как Дон. Три казацкие страсти - земля, любовь и конь. Затем горизонты эпопеи расширяются. Вот казацкие полки идут на фронт мировой войны, и повесть о земле превращается в военный роман. И снова расширяется панорама судеб казачества - война рождает революцию, а революция бросает в тихие донские степи кровавую гражданскую войну"^*.

^* (Szolochow M. Cichy Don. Warszawa, "Roj", 1934. Anotacja wyd. "Roj".)

Для Польши, где буржуазная и "санационная" пресса долго и с исключительным усердием и яростью клеветала на СССР, аннотации издательства "Руй" были необычными.

Но, как сообщает нам из Варшавы "Библиотека народова", польская цензура "ограничила их тиражи до минимума: в 1934 году "Поднятую целину" разрешили издать в количестве 3250 экз. (и больше не издавали), а "Тихий Дон" - 2000 экз., а в 1935 году второе издание - 3250"^*. Цензура всюду изъяла имя Ленина^**.

^* (Biblioteka Narodowa. 6.3.1965. N. 1-11-2586/65. Warszawa. Письмо автору.)

^** (Szolochow M. Cichy Don. T. 2, wyd. 2. Przek W. Rogowiez. Warszawa. "Roj", 1935, s. 219.)

Переводчиков Г. Пилиховской, А. Ставара и В. Роговича уже нет в живых, и нам не удалось детально выяснить историю издания романов.

Кроме того, мы не располагаем материалами прессы компартии 1934 года, так как она находилась в подполье. Но к нам поступил интересный документ политэмигрантов, живших в Ростове (1935), который содержит важные сведения об издании книг Шолохова и первом их восприятии в демократических кругах Польши:

"...Появление в 1934 году "Поднятой целины" и "Тихого Дона" в Варшаве - цитадели "санитарного кордона" - событие не менее важное, чем их издание в Лондоне и Нью-Йорке. Инициаторами выпуска в свет романов Шолохова в Польше были коммунисты. Первый и третий томики "Тихого Дона" перевел А. Ставар. Нам удалось узнать у польских товарищей в Москве, что Анджей Ставар - коммунист, выходец из рабочих, талантливый журналист. В 1924 году А. Ставар (Э. Янус) был секретарем коммунистической фракции сейма. Второй томик "Тихого Дона" перевел писатель-демократ В. Рогович... В Польше "Тихий Дон" воспринят демократически и независимо мыслящими людьми как гром из красной России, как зов с вопросом: "А с кем ты идешь?" Для Польши это значит: "Жить или не жить? И как дальше жить?" Романы Шолохова "Тихий Дон" и "Поднятая целина" говорят, что "надо вставать на путь революции..."^*.

^* (Заметка из стенгазеты "Коминтерновец" (клуба иностранных рабочих завода Ростсельмаш), 1935, май, РОМК. Шолоховский фонд, ф. 2, оп. 10, ед. хр. 48/4.)

II

По свидетельству участницы революционного движения Галины Крагельской, роман "Поднятая целина" "своей литературно-художественной и психологической глубиной приковал внимание многих критиков в Польше". Сама она выступила в прогрессивном журнале "Пшеглёнд всходни" со статьей "Борьба за новую крестьянскую жизнь", где прежде всего отметила "бросающуюся в глаза красоту этого романа в лепке людских характеров, в картинах природы, в массовых сценах, в драматизме и конфликтах пластов человеческих".

Далее Крагельская отмечает, что "Поднятая целина" заинтересовала ее не только с литературно-художественной "стороны, "а под углом изучения новых черт психики людей, приверженных к собственности". Акцентируя внимание читателя на образах "неокулака" Тита Бородина и энтузиаста колхозной жизни Кондрата Майданникова, она пишет: "Через глубокое и точное изображение жизни Шолохов доказывает, как трудна, медлительна, кропотлива работа по преобразованию психологии крестьян в преддверии нового бытия... Кропотлива, трудна, мучительна, но не безнадежна. Поэтому роман Шолохова имеет то положительное качество, что позволяет нам вблизи присмотреться ко всем перипетиям, трудностям, конфликтам - внутренним и внешним, которые сопровождают революцию в сельском хозяйстве Страны Советов. Раздумья, богатый опыт, науку о методах организации коллективного хозяйства можно найти в этой книге с большим количеством ценных примеров"^*.

^* ("Przegled Wschodni", 1934, N. 2.)

В то время в Польше прогрессивным людям трудно было высказать свои сокровенные думы о тяжелом и бесперспективном положении польского крестьянства. Но, как видим, Крагельская в своей статье рекомендует читателям "Поднятую целину" как "позитивное наставление", обогащенное опытом Советского Союза.

В январе 1932 года в "Правде" был напечатан отрывок из "Поднятой целины" под заголовком "Путь туда - единственный". Любопытно, что польская писательница Ирена Кшивицкая в журнале "Вядомости литерацке" выступила осенью 1934 года с острой политической статьей, подчеркивая эту же мысль. "Преобразование сельского хозяйства по пути коллективизма, - писала И. Кшивицкая, - это что-то единственное в своем роде... После "Новой земли" Гладкова - роман Шолохова... Они во весь голос говорят о новой вере. Шолохов как писатель стоит несравненно выше Гладкова. Книга Шолохова суровая и холодная. В ней повествуется о борьбе с крестьянской стихией во имя того, чтобы направить ее в русло нового бытия. И, несмотря на наши опасения, несмотря на бунт, который в нем возникает, по мере чтения все же формируется убеждение, что путь коллективизации - это единственно правильный путь, ведущий к новым победам... Ведь и у нас, может, через 200-300 лет эта организация станет актуальной, и направление должно быть именно такое, а не иное... хотя процесс этот адски долог и сложен"^*.

^* ("Wiadomosci Literackie", 1934, N. 42.)

В статьях польской прессы тех лет были и упреки в адрес автора "Поднятой целины". Так, например, известный комментатор русской литературы Збигнев Грабовский в журнале

"Курьер литерацко-науковы" выступил в защиту земли и крестьянина, но трактовал всю проблему так: "Крестьянин есть заядлый консерватор, так как наиболее консервативной является сама земля. А доктрина скорых изменений гнет к земле и человека". И все же Грабовский признает, что "Поднятая целина" - это песнь в честь массы, коллектива, безымянного народа, сплачивающегося в колхоз", и что это "произведение высшего класса, на котором лежит печать гения"^*.

^* ("Kuryer Literacko-Naukowy", 1935, N. 23.)

Известно, что католическая церковь и ее пресса во всех странах вели яростную антисоветскую пропаганду. По велению римского папы Пия XI в Польше в 1930 году во всех костелах были "отслужены" молебствия, призывавшие верующих сплотиться к "крестовому походу против СССР"^*.

^* ("История дипломатии", т. III, М., ОГИЗ, 1945, с. 412.)

Но потом, в годы "оттепели" во взаимоотношениях Польши и СССР, католические литературные журналы предоставляли место для весьма объективных и положительных высказываний о советской литературе. Из библиотеки Ягеллонского университета (Краков) мы получили фотокопии множества статей польской прессы о Шолохове, среди которых наибольший интерес представляют выступления известного критика (а ныне писателя и критика) Теодора Парницкого в органе варшавских иезуитов "Пшеглёнд повшехны".

Теодор Парницкий в то время был, пожалуй, одним из самых активных пропагандистов творчества Шолохова. В своей первой статье, напечатанной в марте 1934 года, он сразу заявил, что "Поднятая целина" есть шедевр в искусстве романа" и там же отметил важнейшие его особенности и значение. Во-первых, Парницкий подчеркнул "национальную самобытность таланта Шолохова". Во-вторых, смело и восторженно заявил: "Наконец-то советская литература может похвалиться литературным произведением, которое, будучи коммунистическим, пропагандистским, идеально правоверным в отношении социалистического и материалистического мировоззрения в политике и экономике, в то же время является книгой высочайшего ранга, превосходящей все русские романы эпохи большевизма". В-третьих, Парницкий, называя "Поднятую целину" великим подвигом советской литературы", предсказал ей "по праву и великий триумф в истории мировой литературы... Содержание романа так богато и интересно, так живо и интригующе, что книжка прочитывается одним духом, и читатель, совершенно равнодушный или даже враждебно настроенный против всего советского, все больше и больше в ходе чтения с удивлением ловит себя на факте возрастающих симпатий к борцам за проведение коллективизации и вопреки воле желает им победы! То, что роман увлекает, волнует, возбуждает, несмотря на будничность фабулы, есть безусловная и исключительная заслуга огромного литературного таланта и высокого художественного мастерства Шолохова".

Эпические и этические достоинства романа, уменение автора понять врагов, а также видеть в них людей способствуют, по мнению Парницкого, тому, что "Поднятая целина" является, пожалуй, самым выдающимся достижением эпики в современной литературе"^*.

^* ("Przeglgd Powszechny", 1934, Т. 201, N. III, s. 484-489.)

III

Многочисленные отклики в польской прессе вызвал и "Тихий Дон". Отзыв коммунистов - самый точный и справедливый - мы уже приводили.

Первая рецензия, появившаяся в газете, которую никак нельзя причислить к прогрессивным (в "Газете Польской"), как ни странно, также была положительной. В ней говорилось следующее: "Тихий Дон" прославил имя молодого автора во всем мире, выявил во всей мощи его самородный талант, рожденный в народе Октябрьской революцией... О языке, стиле, юморе и истории создания "Тихого Дона" еще будут написаны исследования. Этот роман, мастерски вылепленные психологические образы (в которых и на грош нет западного "психологизма"), все их поступки действуют на читателя, как предрассветный горный ветер на угоревшего в дыму человека. Ветер острый, но освежающий! И еще не один урок почерпнут все читатели в атмосфере этого самобытного творения"^*.

^* ("Gazeta Polska", 1935, N. 69.)

Для полноты нашего обзора откликов на "Тихий Дон" обратимся еще раз к статьям критика Т. Парницкого. Есть в них объективность, но немало и наивных, крайне субъективных суждений. Он выступал на страницах "Пшеглёнд повшехны", "Курьер литерацко-науковы" и "Вядомости литерацке". Статья "Эпичность "Тихого Дона" для тогдашней Польши была достаточно аргументированной. Парницкий называл роман "творением писателя-коммуниста и победой пролетарской общественно-культурной атмосферы, возрождением классического, наиболее традиционного из всех родов литературы эпоса, со всем его размахом, широким дыханием, безмятежным покоем и объективизмом... "Тихий Дон" - произведение бессмертное, высокое творение великого эпического искусства всех эпох и народов"^*. Но тут же утверждал, что "эпичность Шолохова проявляется и в его аристократизме, в равнодушии к массам", что "ему присуще олимпийское спокойствие" в изображении быта, борьбы, страстей, жизни и смерти - это, конечно, крайне субъективно и глубоко ошибочно.

^* ("Wiadomosci Literackie", 1934, N. 50.)

В другой статье - "Из русской литературы", - отмечая народность "Тихого Дона", Парницкий в ложном свете истолковывал нашу историю, утверждая, что "после революции Россия вела яростную беспощадную борьбу...^* сама с собой".

^* (Многоточие в оригинале.)

Парницкий почему-то не хотел сказать правду об интервенции и о том, что Советская Россия под руководством Коммунистической партии во главе с Лениным вела борьбу не "сама с собой", а против монархистов-генералов, против всей русской буржуазии и помещиков, против 14 стран-интервентов, в том числе и против панской "Польши! Однако проблемы революции и гражданской войны, поставленные Шолоховым в "Тихом Доне", не нашли своего отражения ни в статьях Т. Парницкого, ни во всей польской прессе.

Второе чешское издание 'Поднятой целины' (Прага, 1934)

Следует отметить заключительные слова названной статьи Т. Парницкого: "Литература русской эмиграции вследствие отрыва от живых источников русской души становится все более космополитичной, а в литературе Советской России наблюдается мощный поворот к духу и традициям национальным, в корне русским, к большой эпике"^*.

^* ("Przeglzjd Powszechny", 1934, T. 203, s. 339-343.)

В статье "Мы и советская литература" Т. Парницкий высказал и такую верную мысль: "Шолохов и советский роман... будут способствовать возрождению; классики у нас и убедят польских писателей в необходимости общения с массами - источником народной и национальной культуры"^*.

^* ("Kuryer Literacko-Naukowy", 1934, N. 11.)

Для Польши 1934 года статьи критика Теодора Парницкого (при всех их недостатках) были не только новыми в определении сущности эпики Шолохова, но и смелыми в оценке и пропаганде творчества советского писателя. Иезуитский журнал "Пшеглёнд повшехны", напечатавший большинство статей критика Парницкого, внес таким образом определенный, положительный вклад в ознакомление польской общественности с творчеством Шолохова.

М. А. Шолохов в Праге (1959)

В это время на страницах журналов "Просто в мосту" и "Курьер виленски" в традиционных новогодних анкетах предлагался вопрос: "Назовите самую интересную книгу года". И в ответах первое место заняли романы Шолохова.

Известный писатель Юлиан Волошиновский, например, в "Просто в мосту" отвечал в январе 1935 года: "Тихий Дон" И "Поднятая целина" Михаила Шолохова - лучшие. Читал в оригинале (на русском). В прошлом году меня более всего занимало творчество Шолохова. При кажущейся традиционности формы романа в прозе писателя, самобытно русского, находятся открытия, занимающие всех современных литераторов. Напоминает Алексея Толстого ("Петр I"), но Шолохов еще в большей степени показывает те перемены, которые произошли в психологии Советской России"^*.

^* ("Prosto z Mostu", 1935, N. 1.)

На наш взгляд, картина восприятия творчества Шолохова в довоенной Польше будет неполной без откликов простых тружеников этой страны.

"Поднятую целину" Шолохова на польском языке, - пишет нам из Познани Станислав Козловский, - я прочел в 1937 году в кругу своих друзей... Все мы тогда были безработными. И мы жаждали-мечтали, чтобы и в Польше наступила смена общественного строя. Мы боролись за то, чтобы и у нас была рабоче-крестьянская власть. Книги прогрессивных писателей и особенно "Поднятая целина" Шолохова вдохновляли нас на борьбу. Из "Поднятой целины" мы узнали, что в СССР свершаются великие преобразования в деревне, которые потребовали огромных жертв и лишений советского народа, а также глубокой веры в победу дела социализма. И мы всей душой были на стороне пионеров новой жизни в советской деревне"^*.

^* (St. Kozlowski. 17. 1. 1970. Poznan. Письмо автору. )

А бывший секретарь одной из комсомольских организаций Варшавы, позже - узник фашистских концлагерей, а ныне активный строитель новой Польши, Станислав Ковальский в большом письме сообщает, что в середине 30-х годов они в подполье имели много книг советских писателей-Горького, Серафимовича, Шолохова, Фурманова, Панферова, Катаева и других. Он пишет далее: "Почему правительство "санации" разрешило издать у нас тогда "Поднятую целину" и "Тихий Дон" - не знаю... Так вот в 1935 году, по выходе из тюрьмы, в Варшаве, на улице Дикой, в доме № 5, мы собирались на тайные читки (при керосиновой лампе!) книг Шолохова. Из 16 членов нашей подпольной ячейки только двое знали русский язык. Мы читали Шолохова и жили жизнью Давыдова и Бунчука, но мы не могли тогда понять Нагульнова и Мелехова. И в думах своих я бился над вопросом, почему Давыдов не заглянет в курень Островного, не захватит живьем есаула Половцева? И понял я это позже, когда сам разыскивал на своей земле врага, а он скрывался у моего сослуживца, который втайне был врагом моим и всей Польши". Под воздействием шолоховского героя из "Поднятой целины" Макара Нагульнова (который, готовя себя к мировой революции, изучал английский!) наша подпольная ячейка тогда стала усиленно изучать иностранные языки. И если бы вы знали, как позже, в концлагерях, пригодились мне знания основ украинского, немецкого и французского языков! Закалка и революционное сознание героев Шолохова придавали нам стойкость в битвах с исконным врагом - фашизмом в Польше, а затем - с гитлеровскими оккупантами... Я имею произведения М. Шолохова и на украинском языке и часто их перечитываю. В давние годы Шолохов помогал мне бороться в подполье, а теперь помогает строить новую Польшу. Нагульнов из "Поднятой целины" - это мой любимый герой, борец за коммунизм"^*.

^* (St. Kowalski. 17.1.1970. Czenstochow. Письмо автору.)

Седьмая часть 'Тихого Дона', выпущенная издательством 'Сфинкс' (1940) в оккупированной фашистами Праге

О влиянии произведений Шолохова на умы людей довоенной Польши хорошо сказала литературовед Ядвига Урбанская 26 января 1966 года, выступая в Краковском филиале Польской академии наук:

"В лице Шолохова мы приветствовали самого выдающегося представителя советской литературы, достойного продолжателя великой классической традиции. В Шолохове польские читатели видели зрелого, преданного коммунизму художника, умеющего с высоким мастерством воспроизвести судьбу близкой ему среды и борьбу широких народных масс, пафосом и драматизмом своих произведений взволновавшего умы и воображения не только советских читателей, но также и представителей других народов. Все это убедительно говорит нам о том, что даже тогда, когда политические условия не всегда благоприятствовали справедливому подходу к достижениям советских писателей, творчество Шолохова в довоенной Польше оценивалось самой высокой мерой - мерой писателя-классика"^*.

^* (J. Urbanska. Tworczosc M. Szolochowa w polskiej krytyce okresu midzywojennogo, s. 16-17.)

IV

Правящие круги Польши в своей внешней политике вскоре взяли курс на сближение с фашистской Германией вопреки призыву знаменитого поэта Юлиана Тувима: "С любой Россией против любой Германии"^*. С 1936 года цензура варшавской "санации" вновь повела решительную борьбу против всего советского. Роман "Чапаев Д. Фуманова был изрезан цензурой, "Бруски" Ф. Панферова конфискованы в магазинах, а "Хлеб" А. Толстого (в 1939 г.) запрещен к изданию!

^* ("Wiadomosci Literackie", 1933, N. 24.)

М. А. Шолохов с переводчицей 'Тихого Дона' (на датский язык) А. Чемеринской-Кон в издательстве 'Гюльдендаль' (Копенгаген, 1934)

Длительное время мы не могли разыскать в Польше образца первого издания "Поднятой целины" в переводе Г. Пилиховской. Но вот Владислав Мергель, польский журналист из Гданьска, посетив Ростов, написал о шолоховской выставке (в газетах "Культура" и "Политика" - Варшава), и через две недели из-под Кракова (Мысленица) учитель Эмиль Беля и ученик средней школы Марюш Мруз из Быдгоща прислали нам совершенно уникальные, ветхие и зачитанные экземпляры этого романа. На одной из книг сохранился штамп довоенных времен Библиотеки комиссариата пограничной охраны Камень-Поморски. Марюш Мруз сообщает: "Камень-Поморски стоял (в 1939 г.) на польско-немецкой границе и подвергся первому удару войны. Гитлеровцы сразу же подожгли библиотеку городка и ее книги горели. А моя мама со своим братом тогда с риском для жизни спасла некоторые книги, вырвала из огня, между прочим, и два томика "Поднятой целины" М. Шолохова, которые я вам дарю на выставку"^*.

^* (Marusz Mroz. 10. 10. 1969. Bydgoszcz. Письмо автору.)

Только после освобождения Польши Советской Армией широкие массы читателей наконец получили свободный доступ к советским книгам.

В 1948 году в издательстве "Читатель" вышел в свет в четырех томах роман "Тихий Дон" (перевод А. Ставара и В. Роговича). После войны "Тихий Дон" издавался десять раз общим тиражом 225000 экземпляров, а "Поднятая целина" (первая книга )в переводе А. Ставара столько же раз при тираже в 308 000 экземпляров.

Со временем были переведены и изданы массовыми тиражами "Донские рассказы", "Судьба человека", главы из романа "Они сражались за Родину", вторая книга "Поднятой целины", сборник очерков и публицистики М. Шолохова "Слово о Родине".

В послевоенные годы польская пресса уделяла много внимания творчеству Шолохова. Самые ранние журнальные статьи (1947-1948) принадлежали советским авторам И. Лежневу ("Михаил Шолохов" в "Кузнице") и С. Машинскому ("Автор "Тихого Дона" М. Шолохов" в "Дзенник литерацке"). Позднее в журналах появляются крупные статьи Анджея Брауна "Казачья эпопея"^*, Романа Карста "М. Шолохов"^**, Здислава Врубеля "М. Шолохов"^***. В названных и многих других статьях польские критики дали высокую оценку "Тихому Дону" и всему творчеству советского классика. Вместе с тем они характеризовали трагическую судьбу Григория Мелехова как судьбу "отщепенца", падшего и гибнущего человека.

^* ("Razem", 1948, N. 19.)

^** ("Przekroj", 1950, N. 285.)

^*** ("Wies", 1950, N. 46.)

Первое издание 'Тихого Дона' в Дании (издательство 'Гюльдендаль', 1932)

Потребовались годы и годы, чтобы новые польские критики, наконец, заговорили о шолоховской эпике иначе.

Пожалуй, самое большое звучание в польской шолоховиане в конце пятидесятых годов приобрела статья Ержи Ленарчика "Спор о "Тихом Доне", напечатанная в журнале "Славия Ориенталис", в которой он знакомит польских читателей с интерпретацией образа Мелехова в советской критике (1957-1959).

Во-первых, Е. Ленарчик отметил антинаучность концепции о том, что Григорий Мелехов - "отщепенец", "ренегат", "ландскнехт", что это слишком упрощенная трактовка образа Мелехова. Во-вторых, Ленарчик заявил, что между сторонниками концепции "отщепенства" и защитниками концепции "исторического заблуждения" гораздо больше принципиального сходства, нежели различий. В-третьих, судьба наказала Мелехова, высказывает собственные положения критик, - это обобщенный образ "судьбы простого человека, которого мучит вечная тоска по правде и справедливости и который активно ищет свое место в жизни". По мнению Ленарчика, "образ Григория Мелехова выходит далеко за рамки узко понятой критиками "типичности", его судьба становится обобщенной историей "маленькой песчинки"... которая бурей событий загоняется в центр больших сражений современности за преображение мира". Но это, в свою очередь, приводит Ленарчика к ошибочному положению: "Извечный конфликт "человек и история", который в переломные времена жестоко врывается прежде всего в человеческую жизнь, стал центром внимания Шолохова"^*.

^* ("Slavia Orientalis", 1959, N. 4.)

Датское издание 'Тихого Дона'. Издательство 'Гюльдендаль' (Копенгаген, 1934)

Значительный интерес представляла и яркая статья писателя Богуслава Когута ("Жице литерацке", июнь 1955 г.), в которой он попытался дать ответ на вопрос, почему же "Тихий Дон" так актуален и читаем во всем мире. По его мнению, "шолоховская правда выходит далеко за пределы среды и народа, в котором она родилась", она приобрела всемирное звучание, международный вес, стала мерилом идейных и нравственных ценностей для читателей и писателей. "Тихий Дон", - писал Б. Когут, - почти на каждой странице заставляет грустить и размышлять. Мир Шолохова - это мир, мимо которого нельзя спокойно проскользнуть и пронести нетронутым и неомраченным зеркало собственных представлений. Здесь, как у истоков человеческого бытия - у любви и ревности, у радости и горя, у героической или трусливой смерти, - над всеми этими делами (о которых каждый мыслящий имеет свое понятие) приходится приостановиться и думать снова и снова! Думать? Не только это. Надо ревизовать собственные представления о формировании человеческих чувств, ревизовать и понятия о деяниях, ушедших в небытие... И мы задумываемся уж в который раз, не по-бухгалтерски, а по-человечески, каких жертв стоила революция, та самая революция, о которой так легко говорят сегодня, как о деянии завершенном..."^*.

^* ("Zycie Literackie". 1955, N. 23.)

Интересные мысли высказал и критик Ришард Пшибыльский в польской "Современной энциклопедии" (т. 2, 1959), в статье "Шолохов М. А.". Называя "Тихий Дон" эпопеей, в которой "подытожен опыт величайшего исторического события XX века - Советской Октябрьской революции", критик далее подчеркнул, что "шолоховский роман заключает в себе огромное богатство человеческих впечатлений", "правду художественного обобщения", "комплекс рождения новых условий", и что "Тихий Дон" "надо рассматривать как "Одиссею" нашего века". Однако там же Р. Пшибыльский допускает ошибку, когда пишет, что "тема романа лучше всего выражается словами: "трагическая борьба человека с историей", которая "уничтожает казачьи обычаи, любовь, покой"^*.

^* (Encyklopedia Wspolczesna, 1959, T. 2, s. 91.)

Первое болгарское издание третьей книги романа 'Тихий Дон', конфискованное полицией (София, 1935)

В связи с тем, что Ленарчик и Пшибыльский под "историей" подразумевают в конечном счете и Великую Октябрьскую социалистическую революцию, мы считаем их тезис неприемлемым. Дело в том, что Человек с большой буквы - рабочий и .крестьянин - труженик, в ходе революции сбрасывающий с себя ярмо эксплуататоров, не может вступать в конфликт с революцией, которая дает ему в руки впервые в истории власть, все средства производства, достижения культуры для построения нового мира и оружие для защиты своих завоеваний от посягательств сил реакции и контрреволюции. К тому же революция уничтожает не абстрактные "казачьи обычаи, любовь и покой", а обычаи реакционные, любовь- продажную, покой - богачей-эксплуагаторов. Наша революция рассматривала и решала все вопросы политики, экономики, права, морали и обычаев с классовых, интернационалистских позиций, с учетом местных условий и национальных особенностей.

Польские шолоховеды пытаются разрабатывать философские аспекты проблематики "Тихого Дона", определить его общечеловеческое значение. Так, например, критик Анджей Киёвский в статье "Тихий Дон" - после переделок", отмечая глубокий гуманистический пафос романа, писал: "Философия Шолохова распространяется дальше, чем только на близкие цели. В революции он видит больше, чем только столкновение двух враждебных классовых сил. Он прежде всего видит моральное испытание человека. Мир должен перенести и выдержать это испытание..."^*.

^* ("Tworczosc", 1960, N. 5, s. 101.)

М. А. Шолохов беседует с директором болгарского издательства 'Народна младеж' И. Поповым и советским поэтом В. Фирсовым (ст. Вешенская, 1970)

В 1965 году в Польше вышла в свет книжка Збигнева Бараньского "Тихий Дон" Михаила Шолохова". Это не монографическое исследование, а всего лишь первый опыт идейно-художественного анализа "Тихого Дона" для нужд средней школы.

В книжке З. Бараньского заслуживает внимания раздел "Григорий Мелехов и его интерпретация", в котором кратко изложены взгляды советских и польских критиков.

М. А. Шолохов в костюме доктора права Сент-Эндрюсского университета (Англия)

З. Бараньский во всем придерживается точки зрения Е. Ленарчика и более распространенно рассуждает о "столкновениях Григория Мелехова с историей". По его мнению, первое столкновение "человека с историей" произошло в 1914 году на войне. Цитируя Шолохова (глава IV четвертой части), З. Бараньский подчеркивает, что там, на войне, Григорий "бесповоротно утратил то сочувствие к человеку, которое угнетало его в первые дни войны", что Григорий "бунтует против царящих обычаев и традиций, но этот протест касается только узкой сферы личной жизни", что Григорий "не в состоянии порвать со всем укладом казачьей жизни, опирающимся на право частной собственности"; что у этого героя будет много столкновений с историей, которые еще более "усугубят его одиночество и чувство противоречия", что он будет пытаться "повернуться спиной к этому враждебному, непонятному, кипящему ненавистью миру", будет искать себе тихую гавань, но история ему в этом откажет, так как "во время великих бурь и исторических потрясений укрытия нет"^*.

^* (Baranski Z. Cichy Don Michala Szolochowa. Warszawa, "Panstwowe Zaklady Wydawnictw Szkolnych", 1965, s. 41, 42, 43, 44, 45.)

И далее, цитируя высказывания критика Ришарда Пшибыльского, Бараньский утверждает: "...пропадает мир, в котором человек имел возможность отгородиться от исторических событий. Становится легендой время, когда безнаказанно пренебрегали деятельностью... Шолохов в "Тихом Доне" рассеивает мечты героя, он говорит об ответственности человека перед историей, которая не признает субъективных соображений одиночек. В конечном счете берутся в расчет только факты, только объективные результаты поступков. За ошибки надо отвечать и платить высокой ценой... Такова логика истории... И в этом одна из историко-философских концепций романа"^*.

^* (Там же, с. 45. 46, 47.)

Карманное издание 'Тихого Дона' в Англии (издательство 'Фор сквэйр бук', Лондон, 1964)

В то же время критик З. Бараньский высказывает мысль о том, что "Григорий Мелехов не только виновник, но одновременно и жертва истории, которая не облегчила ему нахождения своего места в мире... В Конармии Буденного к нему отнеслись с недоверием, в хуторе Татарском Мишка Кошевой смотрит на него с подозрительностью. Мелехов не встретил на своем пути ни одного человека, который с готовностью протянул бы ему руку помощи, понял бы его колебания и душевный разлад. И это усугубляет трагедию героя, запутывает и без того запутанную его судьбу"^*.

^* (Там же, с. 47.)

Мы не можем принять выводы польских критиков о Мелехове, который якобы столкнулся с историей после революции, который является "жертвой истории". Эпоха, история меньше всего повинны в колебаниях середняка-труженика Мелехова. Но критик прав, конечно, когда он говорит о конкретных обстоятельствах: Григорию действительно не протянули руку в тех случаях, когда он нуждался в этом, когда он был на нашей стороне. Колебания Григория постепенно привели его к той подозрительности, которая ярко изображена в романе. Правда, некоторые критики не хотят почему-то замечать этого.

И критик Бараньокий правильно пишет, что "выводы и размышления героев в "Тихом Доне" обобщаются лирическими авторскими отступлениями, играющими важную роль в подчеркивании философской проблематики романа, в постижении дум о жизни человека, ее мимолетности, ее запутанности и неизведанности..." Словами Шолохова "Кто зайдет смерти наперед?" заканчивает свои раздумья над "Тихим Доном" З. Бараньский: "Кто разгадает конец человечьего пути?"^*.

^* (Там же, с. 48, 49.)

Польские критики и литературоведы посвятили творчеству Шолохова много статей. Важно отметить, что в них все шире исследуется и разрабатывается богатая и неисчерпаемая, как сказал один из критиков, "золотая жила" новой русской литературы - философская и психологическая глубина, историзм, метод писателя, язык и стиль.

V

В наше время творчество М. А. Шолохова завоевало огромную популярность в польском народе, оказывает влияние и на творчество польских писателей.

В статье "Сквозь призму величественной эпики" Мелания Керчиньская в 1958 году в "Новой культуре" писала: "Поднятую целину" Шолохова всюду ценят и принимают как испытанного друга", "этот роман летописца современности помогает нам объяснить и понять множество трудных для нас идеологических и художественных проблем"^*. А критик Вальдемар Кивилжо в статье "Шолоховская школа эпики" в 1960 году в журнале "Знание и жизнь" говорил о значении опыта и мастерства писателя для польских литераторов: "Книги Шолохова до сего дня сохраняют не только ценность исторических свидетельств, они имеют столь живое содержание, что остаются для нас открытыми книгами жизни"^**.

^* ("Nowa Kultura", 1958, N. 23.)

^** ("Wiedza i Zycie", 1960, N. 1, s. 14.)

В связи с 60-летием М. А. Шолохова редакция "Польского обозрения" в 1965 году обратилась к своим писателям с вопросом "Какие достоинства автора "Тихого Дона" поставили его творчество в ряд величайших явлений мировой литературы?"

Вот выдержки из некоторых ответов:

"Творчество Михаила Шолохова, - пишет известный польский поэт Станислав Гроховяк, - а в особенности его главное произведение-"Тихий Дон" поражает современного писателя не только эпическим размахом, не только огромной писательской изобретательностью, но и смелостью самого замысла... Успех Шолохова должен научить нас смирению, когда мы размышляем о так называемом новаторстве... Я думаю, что молодые писатели не перестанут искать новые средства выражения, способы революционизирования писательской техники, и думаю, что всегда, когда охватит их чувство пустоты, чувство поражения, всегда испытываемое смелыми, они обернутся и возвратятся хотя бы ненадолго к опыту Шолохова, как возвращаются к великому, неисчерпаемому морю. Назовем его Морем мудрости"^*.

^* ("Польское обозрение" (Варшава) 1965, № 23, с. 16.)

"Каждый раз, когда я думаю о Шолохове, - ответил писатель Анатоль Стерн, - передо мной возникает облик писателя, не согласившегося в трудные годы истории своей родины пойти на компромисс... Он не предал свое художественное видение мира, показал нам без прикрас потрясающую эпопею рождавшегося в муках Советского государства, когда самые близкие люди, братья становились врагами. Есть в этой казачьей трагедии что-то от античной трагедии, есть в ней что-то и от его великого земляка Гоголя... Для нас, писателей, автор "Тихого Дона" есть и остается великолепным примером творца, верящего в свою историческую и общественную миссию, глубоко убежденного, что эта миссия налагает на него прекрасную обязанность помогать человеку на его трудном пути"^*.

^* (Там же, с. 17.)

"Двумя качествами, как мне кажется, открывает Шолохов сердца читателей, - отвечает писатель Станислав Зелинский, - изумительным знанием вещей и людей, а также искренностью чувств. У Шолохова все правдиво: блеск сабли и топот коня, чувства и страсти. Шолохов плачет над каждым казаком, вместе со своими героями переживает поражения и победы. Шолохов любит свой край, делит с ним все радости и горести. И, наверное, поэтому так хорошо понимают его, даже далеко от Дона, читатели, которые никогда не видели ни казаков, ни великой реки. Несмотря ни на что, современный человек тоскует по искренним чувствам, по горькой правде"^*.

^* (Там же, с. 18.)

В 1965-1966 годах был проведен всепольский читательский конкурс "Золотой колос", организованный редакцией газеты "Дзенник людовы", Министерством культуры, Союзом сельской молодежи и Варшавским Домом книги. Редакция "Дзенник людовы" разослала подписчикам, в сельские клубы, библиотеки и читальни огромный плакат с портретами и биографическими справками 20 польских и 8 знаменитых иностранных писателей. По условиям конкурса читатель должен был не просто назвать любимого писателя и понравившееся ему произведение, но в своем письме обосновать, почему этот автор и его произведение так дороги ему. По всей Польше проходили читательские конференции с участием писателей и артистов, которые читали отрывки из произведений.

Редакция газеты "Дзенник людовы", проводя огромнейшего масштаба (пожалуй, невиданную в других странах) организаторскую и просветительную работу по пропаганде творчества своих и зарубежных писателей, систематически печатала отчеты о конференциях. И всюду, где заходила речь о Шолохове, самые широкие круги читателей давали его творчеству исключительно высокую оценку. В номере газеты от 21 ноября 1965 года конкурсу "Золотой колос" посвящена была целая страница под аншлагом "Сердечно о Шолохове".

"...Как мы уже информировали читателей (главным образом участников "Золотого колоса"), - сообщает "Дзенник людовы", - 14 ноября в двух селах Люблинского воеводства состоялись вечера-дискуссии, посвященные творчеству Шолохова. Первая встреча состоялась в Яновце. Яновец - это старый, более чем 500-летний городок. Войчех Жукровский говорил о Шолохове и о себе. После него Войчех Семен читал отрывки из "Тихого Дона". Была тишина, какую трудно описать. В этой тишине умирала Аксинья на руках Мелехова. Тишина окончилась, когда слово предоставили зрительному залу.

С чувством гордости мы узнали, что жители Яновца читали и знают не только "Тихий Дон", но и "Поднятую целину", "Судьбу человека" и "Донские рассказы". Ежеминутно выдвигались такие сравнения: Сенкевич и Шолохов. Сходство и различие. А в итоге - кто из них и чем велик. Поскольку Нобелевская премия была присуждена обоим, это помогло поставить писателей в один ряд. В зале возникали вопросы за вопросами"^*.

^* ("Dziennik Ludowy", 21. 11. 1965.)

Вот еще одна заметка из газеты "Дзенник людовы" с отзывами читателей:

"...После полудня мы встретились с жителями Гардзениц, - сообщает корреспондент этой газеты. - Гардзенице - это лауреат нашего конкурса... Здесь активно действует народный университет. В его большом зале собрались слушатели. Половина зала - ученики. Другая половина - местные жители, крестьяне и их жены. Все были под впечатлением недавно прочитанных книг и недавно просмотренного кинофильма "Тихий Дон".

Вот кратко о ходе дискуссии. Станислава Мерекая: "Врезалось мне все в память. Очаровало. Книжки Шолохова не читаются, а проглатываются". Станислав Винярский: "Тихий Дон" - это правда о классовой борьбе. Правда, поэтому она всем близка". Данута Пискорская: "Судьба человека" так волнует, что не хватает слов об этом сказать". Казимеж Шинкарук: "Я читал "Тихий Дон". Тихий Дон... Это звучит так спокойно. Но внутри - кровь, борьба, казни. И слезы. Этот контраст держит в напряжении, приковывает внимание. Я парень, но при чтении у меня были слезы на глазах..." Секретарь советского посольства сказал: "Ваш конкурс длится уже четыре года. Он является доказательством того, что в наших социалистических странах книга стала настоящим другом человека". Заведующая местной библиотекой просила передать сердечный привет и благодарность Шолохову от Гардзениц за его творчество"^*.

^* ("Dziennik Ludowy", 21. 11. 1365.)

В мае 1966 года были подведены итоги этого невиданного читательского конкурса "Золотой колос - творцу, серебряный - читателю".

19 мая 1966 года "Дзенник людовы" на первой странице сообщила о том, что в конкурсе приняли участие 401276 читателей и что победителями-лауреатами конкурса читатели признали советского писателя Михаила Шолохова и польскую писательницу Софью Налковскую.

На первой странице этого номера газеты под портретом нашего земляка-писателя опубликован "Лист до Шолохова", перевод которого мы ниже и публикуем:

"Товарищу М. А. Шолохову

СССР. Станица Вешенская.

С искренней радостью сообщаем Вам, дорогой и уважаемый товарищ М. А. Шолохов, что в конкурсе текущего года, в котором приняло участие свыше 400000 сельских читателей, 160533 признали "Тихий Дон" близким их сердцу и более других заслуживающим пальмы первенства среди многих произведений современной зарубежной литературы, переведенных на польский язык.

На втором месте оказалась книга Э. Хемингуэя "По ком звонит колокол" - 81000 голосов, на третьем - "Седьмой крест" А. Зегерс - 38000 голосов, на четвертом - "Чума" А. Камю - около 31000 голосов.

Мы не можем Вам переслать эти свыше 160000 отзывов и обоснований, почему они так любят "Тихий Дон". В большинстве своем читатели единодушно отмечают такие черты Вашего мастерства: силу таланта, реализм в описании фактов, явлений жизни и людей, умение ярко и тонко выразить человеческие чувства, глубокий патриотизм, уважение и любовь к человеку. Всюду в отзывах повторяется: "Шолохов пишет правду... Это писатель, который может растрогать... Это писатель, которому веришь".

Статуэтку "Золотого колоса", как символ признания Вашего творчества более чем ста шестьюдесятью тысячами польских читателей, передаем Дому советской культуры в Варшаве, с просьбой вручить Вам лично в соответствующем месте и в соответствующее время.

Горячо просим, чтобы Вы, во время своих зарубежных поездок, посетили и Польшу, куда мы Вас от всего сердца приглашаем.

Знайте, у Вас тут, в Польше, особенно в польской деревне, очень много друзей и почитателей Вашего таланта"^*.

^* (Konkurs "Zlotego Klosa". List do Szolochowa. - "Dziennik Ludowy" 19.5.1966.)