Отечественная война

Уже на третий день войны Шолохов говорил на проводах казаков в ряды Действующей армии: "Со времен татарского ига русский народ никогда не бывал побежденным и в этой Отечественной войне он непременно выйдет победителем". Писателю ясно было, что война потребует массового героизма, и очень важен поэтому вдохновляющий пример наших мужественных предков. Шолохов, обращаясь к мобилизованным, сказал: "Мы ждем от вас сообщений только о победе. Донское казачество всегда было в передовых рядах защитников священных рубежей родной страны. Мы уверены, что вы продолжите славные традиции предков и будете бить врага так, как ваши прадеды бивали Наполеона, как отцы ваши громили кайзеровские войска".

Сам он телеграфирует наркому: "Дорогой товарищ Тимошенко! Прошу зачислить в фонд обороны СССР присужденную мне Сталинскую премию первой степени. По Вашему зову в любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину..."¹ И в лихую годину Шолохов, как всегда, был вместе со своим народом.

¹ ("Большевистский Дон", 1941, 26 июня)

В июле "Правда" печатает очерк писателя "На Дону". Это рассказ о том, как встретил советский народ весть о войне, как вскипала его благородная ярость, какой гранитной стеной вставал он на защиту Отечества.

...Митинг на станичной площади. Сюда спешат те, на чьи плечи ложилась тяжесть войны. "Он - дюжий парень, по виду тракторист, в аккуратно заштопанном синем комбинезоне, в чисто выстиранной рубашке. Она - молодая смуглая женщина. Губы ее строго сжаты, глаза заплаканы. Равняясь со мной, она тихо, только мужу, говорит:

- Вот и опять... лезут на нас. Не дали они нам с тобой мирно пожить... Ты же, Федя, гляди там, не давай им спуску!

Медвежковатый Федя на ходу вытирает черным промасленным платком потеющие ладони, снисходительно, покровительственно улыбается, басит:

- Всю ночь ты меня учила, и все тебе мало. Хватит! Без тебя ученый и свое дело знаю".

"На станичной площади возле трибуны - строгие ряды мобилизованных. Кругом - огромная толпа провожающих".

Взволнованные призывы, отцовские наказы сыновьям, напутственные речи - "бить врага беспощадно, до полного уничтожения, и в воздухе и на земле...". Это было то время, когда в военкоматы нескончаемым потоком поступали заявления с просьбой отправить на фронт... Люди отрывались от самых неотложных дел и брались за винтовку. И боль становится тем невыносимее, что вот прямо перед глазами: "Доцветающая озимая пшеница - густая, сочно-зеленая, высокая - стоит стеной, как молодой камыш. Рожь выше человеческого роста. Сизые литые колосья тяжело клонятся, покачиваются под ветром".

Нарушен мирный труд хлебороба. Но прозорлив и мудр наш великий народ. Всадник, выехавший из зеленого разлива пшеничного поля, говорит:

"Вот она какая раскрасавица уродилась, а тут этот Гитлер, язви его в душу! Зря он лезет, ох зря... Ну да он, вражина, своего дождется!" Он вспоминает, как во время первой мировой войны "восьмерых вот этой рукой пришлось уложить, и все в атаках". И очень сожалеет, что не подвернулся под руку ефрейтор Гитлер: "Раз махнуть - и свернулся бы надвое!"

Очерк предельно сжат, лаконичен, но в нем широко отражено дыхание тревожного времени, так как то, что сказано о станице, было тогда во всех уголках нашей страны. "Два чувства живут в сердцах донского казачества: любовь к родине и ненависть к фашистским захватчикам. Любовь будет жить вечно, а ненависть пусть поживет до окончательного разгрома врагов.

Великое горе будет тому, кто разбудил эту ненависть и холодную ярость народного гнева!"

Радостно читателям было в те дни услышать голос Шолохова, уверенный, гневный, призывный...

В очерке "На юге" старик крестьянин мудро рассуждает: есть ли идея у фашистов или нет. Он спорит с лейтенантом:

"Какая такая идея? Нету у них никакой идеи, да и слово это для них неподходящее".

Идея, по его мнению, - когда в их колхозе построили плотину на Сухой балке и развели зеркального карпа, в пруду, возвели мельницу-турбину.

"Теперь тебе понятно, что означает идея? Это, милый человек, означает такое дело, от какого происходит одна польза. А ты это хорошее слово к грабежу припрягаешь. Грабеж, он так и называется грабежом... Значит, слово это им недоступное..."

Вот в чем не ошибался народ, точно, конкретно определял политические категории, в которых путались многие зарубежные теоретики.

Потом был напечатан рассказ "Наука ненависти". Его читали на линии огня, в окопах. А они к этому времени передвинулись далеко на восток - их рыли под Москвой и Ленинградом, под Харьковом и в Крыму. Помню, как читали "Науку ненависти" в осажденном Севастополе. Над головами нависали скелеты разбомбленных зданий. Тротуары под высокими горами щебня. Всюду над городом носилась белая пыль - как олицетворение властно распоряжающейся смерти. Города нет. И - казалось - живых уже нет. Но из пепла, пыли, камней подымались воины - в касках, как из страшного подземелья, шли в рукопашную. И храбрейшие среди храбрых - моряки...

Сотни немецких самолетов над клочком земли... Все перепахано бомбами, снарядами, изрешечено минами. Яма на яме... И вроде бы открыт путь завоевателю. Но неведомо как уцелевшие, не отряхая праха, поднимались наши воины навстречу смерти, гремело русское "ура!".

"Наука ненависти" - рассказ о фашистских людоедах, о продуманных распорядках в лагерях смерти, о крайнем озверении громил и вешателей, планомерно, методически точно выполнявших программу истребления и порабощения народов. Тем оправданнее звучит в рассказе ненависть советского народа, та его могучая сила сопротивления, которая была крепче броневых машин.

Рассказ начинается так:

"На войне деревья, как и люди, имеют каждое свою судьбу...

Смерть величественно и безмолвно властвовала на этой поляне, созданной и взрытой нашими снарядами, и только в самом центре стояла одна чудом сохранившаяся березка, и ветер раскачивал ее израненные ветви и шумел в молодых, глянцевито-клейких листках.

Мы проходили через поляну. Шедший впереди меня связной красноармеец слегка коснулся рукой ствола березы, спросил с искренним и ласковым удивлением:

- Как же ты тут уцелела, милая?"

Сосна падает от снаряда, как скошенная. По-своему переносит страшнейший огонь дуб.

"Рваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой. И до сегодняшнего дня, наверное, нижние ветви искалеченного дуба купаются в текучей воде, а верхние все еще жадно протягивают к солнцу точеные, тугие листья..."

Два символа - береза и дуб. И каждый из них по-своему соответствует понятию нашей Родины и нашего народа: нежность, поэтичность и несгибаемая мощь, вросшая вековыми корнями в родную почву.

Герой рассказа, лейтенант Герасимов, сибиряк, до войны работал механиком на заводе, а еще раньше - грузчиком на Каме, носил по два куля соли, в каждом - по центнеру. Вот его портрет: худое, энергичное, мужественное лицо, надтреснутый голос, крупные узловатые пальцы рук. Это тот герой, который наиболее близок Шолохову. Он стоек, как дуб, противостоящий всем ураганам.

Герасимов побывал в плену, видел дикие расправы над военнопленными. Он прошел по всем кругам этого ада, выдюжил, убил лопатой охранника, забрал оружие и бежал.

Война дорого обходилась людям. Это была, помимо всего, война нервов. "Я впервые заметил, - с грустью повествует автор, - что у этого тридцатидвухлетнего лейтенанта, надломленного пережитыми лишениями, но все еще сильного и крепкого, как дуб, ослепительно белые от седин виски".

Есть в этом герое и то, что ассоциируется с березой - нежность, теплота чувств, отзывчивость, любящее сердце. Он вспоминает, как прощался с женой: "И вот уже поезд тронулся, а она идет рядом с моим вагоном, руку мою из своей не выпускает и быстро так говорит:

"Смотри, Витя, береги себя, не простудись там, на фронте". "Что ты, - говорю ей, - Надя, что ты! Ни за что не простужусь. Там климат отличный и очень даже умеренный". И горько мне было расставаться, и веселее от милых и глупеньких слов жены, и такое зло взяло на немцев".

Рассказ воспитывал ненависть, без чего нельзя было победить сильного и упорного врага. Чувство ненависти становилось всеобщим, мобилизующим. Герасимов рассуждает:

"...И воевать научились по-настоящему, и ненавидеть, и любить".

Рассказ убедителен по фактам, ярок по фабуле, языку. В нем авторская страстность - патриота, сына Родины...

Прошел год войны. Фашисты за это время были разгромлены на подступах к Москве. Тяжелые удары почувствовали они под Ленинградом, в Калинине, Ростове-на-Дону, под Севастополем и Керчью. Народ ждал наступления наших войск весной или летом. Но после неудачи под Харьковом немцы пошли на Дон, Кавказ и Сталинград. Нашим войскам пришлось оставить Крым... Положение становилось критическим, особенно на Юге. Места былых сражений стали снова полем невиданного побоища. От каждого воина требовалось сверхчеловеческое напряжение, чтоб остановить врага и разбить его на Волге. Шолохов рассказал об этом в главах из романа "Они сражались за Родину".

Величав и мужествен эпический тон повествования. Как летописное сказание, читаешь волнующие тревожные страницы о смертельной опасности, нависшей над Родиной, о героизме сынов нашего народа, умиравших под немецкими танками.

"На синем, ослепительно синем небе - полыхающее огнем июльское солнце да редкие, раскиданные ветром, неправдоподобной белизны облака. На дороге - широкие следы танковых гусениц, четко отпечатанные в серой пыли и перечеркнутые следами автомашин".

Передовая фронта. Тяжелейшие сражения с врагом, намного превосходившим по живой силе и технике. Люди не знают отдыха от беспрерывных атак, орудийного обстрела, воздушных налетов, минометного огня, танковых колонн. Они долбят железную землю, зарываясь в окопы. Над ними - палящее солнце, степная пыль.

"Вокруг Николая гремел ожесточенный бой. Из последних сил держались считанные бойцы полка; слабел их огонь - мало оставалось способных к защите людей; уже на левом фланге пошли в ход ручные гранаты; оставшиеся в живых готовились встречать немцев последним штыковым ударом...

Опираясь на левую руку, капитан полз вниз с высоты, следом за своими бойцами; правая рука его, оторванная осколком у самого предплечья, тяжело и страшно волочилась за ним, поддерживаемая мокрым от крови лоскутом гимнастерки; иногда капитан ложился на левое плечо, а потом опять полз. Ни кровинки не было в его известково-белом лице, но он все же двигался вперед и, запрокидывая голову, кричал ребяческим тонким, срывающимся голоском.

- Орелики! Родные мои, вперед!.. Дайте им жизни!

Николай ничего этого не видел и не слышал. На мягком вечернем небе только что зажглась первая, трепетно мерцающая звездочка, а для него уже наступила черная ночь - спасительное и долгое беспамятство".

Невероятное становилось обычным. "Все для них ясно, все просто. Об отступлении, как и о смерти, почти не говорят. Война - это вроде подъема на крутую гору, победа - там, на вершине... Собственные переживания у них - на заднем плане, главное - добраться до вершины, добраться во что бы то ни стало! Скользят, обрываются, падают, но снова подымаются и идут. Какой дьявол сможет остановить их?"

Искалеченный, оглохший Стрельцов покидает госпиталь и приходит на передовую. Лопахин и Звягинцев отказываются ехать в тыл и тоже остаются на боевом рубеже. История не знает другого такого массового героизма, стремления любой ценой одержать победу.

Тот, кто хочет узнать, как советские люди остановили фашистские полчища и повернули их назад, должен обратиться к шолоховским представлениям об "окопной правде". Они иные, чем у отдельных авторов повестушек, герои которых не столько воюют, сколько нагоняют на себя и других панический страх. У Шолохова Николай Стрельцов, Иван Звягинцев, Петр Лопахин, хоть и делают вынужденный шаг назад, к Волге, - они бесстрашны духом, полны веры и оптимизма, это люди обстрелянные, битые, опаленные пламенем.

Конечно, нелегко выдержать напряжение боя, особенно если атаки беспрерывны. Ослабевают нервы, на время овладевает бойцом тяжелое психическое состояние:

"Бессонные ночи, предельная усталость и напряжение шестичасового боя, очевидно, сделали свое дело, и когда слева неподалеку от окопа разорвался крупнокалиберный снаряд, а потом, прорезав шум боя, прозвучал короткий неистовый крик раненого солдата, - внутри у Звягинцева вдруг словно что-то надломилось. Он резко вздрогнул, прижался к передней стенке окопа грудью, плечами, всем своим крупным телом и, сжав кулаки так, что онемели кончики пальцев, широко раскрыл глаза. Ему казалось, что от громовых ударов вся земля под ним ходит ходуном и колотится, будто в лихорадке, и он, сам охваченный безудержной дрожью, все плотнее прижимался к такой же дрожавшей от разрывов земле, ища и не находя у нее защиты, безнадежно утеряв в эти минуты былую уверенность в том, что уж кого-кого, а его, Ивана Звягинцева, родная земля непременно укроет и оборонит от смерти..."

Но это только минутная слабость. Он снова овладевает собой.

"Одним махом Звягинцев выбросил из окопа свое большое, ставшее вдруг удивительно легким, почти невесомым тело, перехватил винтовку, молча побежал вперед, стиснув оскаленные зубы, не спуская исподлобного взгляда с ближайшего немца, чувствуя, как вся тяжесть винтовки сразу переместилась на кончик штыка".

Собранность, воля, напор... Так воевал народ...

Шолоховский герой не отличается интеллигентностью манер, особым изяществом речи. Он не успел еще обрести всех навыков культуры, а ужимки, которые иным кажутся верхом "интеллектуализма", к нему вообще никак не пристают. Но это люди чистой совести, открытой души, сноровистые, сметливые, незаменимые и там, где требуется выдержка, трезвый и холодный ум. Вера в победу не покидает их ни на час. Тревожная мысль - Родина в опасности - ведет их на подвиг.

"Символический русский Иван, - писал Шолохов в 1950 году, - это вот что: человек, одетый в серую шинель, который, не задумываясь, отдавал последний кусок хлеба и фронтовые тридцать граммов сахару осиротевшему в грозные дни войны ребенку, человек, который своим телом самоотверженно прикрывал товарища, спасая его от неминучей гибели, человек, который, стиснув зубы, переносил и перенесет все лишения и невзгоды, идя на подвиг во имя родины".

Шолохов сумел разглядеть в той войне талантливость командиров, их выдержку в бою, личный пример. Есть, конечно, и командиры "с ветродуем в голове". Они кавалериста, к примеру, посылают в саперы, а того, кто ни разу не садился на коня и боится подойти к нему, учат верховой езде.

В последних главах романа Шолохов касался и более тяжелых причин наших временных неудач. Но для него во всем важен объективный подход, учет всех обстоятельств, высокий кругозор, полнота представлений. Шолоховское изображение фронта, предвоенной обстановки соответствует подлинным фактам, оно далеко от мрачной настроенности, когда изображают солдат как механически действующую силу, с кругозором, ограниченным только ближними объектами. "Окопная правда" подается тогда без учета того духовного подъема, высшего озарения, которое светится в героях Шолохова, делает их богатырями.

В 1956 году появился рассказ "Судьба человека". Небольшое по размеру произведение стало событием. От читателей шли письма в редакции газет, на радио, в Вешенскую: "сильно", "здорово", "великолепно", "читали со слезами", "вот так бы всматривались в душу человека". Многим хотелось найти Андрея Соколова, низко поклониться ему за несгибаемость в поединке с фашистами, окружить человеческим сочувствием.

В рассказе выражено высокое представление о ратном подвиге народа, преклонение перед простым человеком, который воплощает в себе прекрасные нравственные качества. Отсюда - глубокая народность.

Шолохов показал, чьи руки во время войны держали винтовку, крутили баранку грузовика со снарядами, чьи ноги - в обмотках и растоптанной обуви - шагали по пыльным дорогам на Запад.

Андрей Соколов ближе всех по судьбе к Герасимову из рассказа "Наука ненависти". Но "Судьба человека" объемнее, сложнее, эпичнее. Стойкость, борьба за жизнь, широта натуры, дух товарищества - эти качества идут еще от суворовского солдата, их воспел Лермонтов в "Бородине", Гоголь в повести "Тарас Бульба", восхищался ими Л. Толстой. Есть эти качества и у Андрея Соколова. И снова тут приходят на память образы-символы: дуб и береза. Тяжела и мучительна судьба Соколова. Он рассказывает:

"Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: "За что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?" Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке... Нету и не дождусь!"

Но как далек он от героев "потерянного поколения". Безверию, пессимизму, мрачному скепсису противопоставлен непобедимый оптимизм: самая что ни на есть горшая судьбина Соколова - это жертвенный дар во имя правого дела. И пусть "зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина весною покроется листвой".

Шагает Андрей Соколов с осиротевшим мальчиком в Кашары. Не загинет он, потому что умеет плотничать, водить грузовик. Нашелся, правда, блюститель дорожного порядка, который запросто отобрал у него шоферские права, совершенно не интересуясь, были ли к тому основания и с кем он имеет дело - человеком какой судьбы. Но другие люди - к счастью, их во много раз больше - поймут, помогут ему и его сыну обрести свое место в жизни. Благо, что война кончилась. Весна - бурлива, многоводна, предвещает расцвет животворящих сил.

"Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы... Что-то ждет их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его родина".

Андрей Соколов так и будет до последнего дня своего вспоминать семью: "почти каждую ночь своих покойников дорогих во сне вижу. И все больше так, что я - за колючей проволокой, а они на воле, по другую сторону... Разговариваю обо всем и с Ириной и с детишками, но только хочу проволоку руками раздвинуть, - они уходят от меня, будто тают на глазах... И вот удивительное дело: днем я всегда крепко себя держу, из меня ни "оха", ни вздоха не выжмешь, а ночью проснусь, и вся подушка мокрая от слез..."

То настроение, которое передал Шолохов, - человечное, сопричастное, потрясенное, несравненно благороднее, выше "розового оптимизма":

"С тяжелой грустью смотрел я им вслед... Может быть, все и обошлось бы благополучно при нашем расставанье, но Ванюшка, отойдя несколько шагов и заплетая куцыми ножками, повернулся на ходу ко мне лицом, помахал ручонкой. И вдруг словно мягкая, но когтистая лапа сжала мне сердце, и я поспешно отвернулся. Нет, не только во сне плачут пожилые, поседевшие за годы войны мужчины. Плачут они и наяву. Тут главное - уметь вовремя отвернуться. Тут самое главное - не ранить сердца ребенка, чтобы он не увидел, как бежит по твоей щеке жгучая и скупая мужская слеза..."

Шолохов никогда не забывал о том, чего стоят войны и какие неизгладимые следы они оставляют в сердцах людей, он всегда чувствителен к бедам народным. Для него недопустим облегченный подход к этой теме, когда война представляется не таким уж опасным и обременительным делом, декламация о седом пахучем ковыле служит изящной заставкой, за которой больше ничего и нет. Шолохов хорошо сказал об этом в предисловии к "Лазоревой степи".

Бывает такая облегченность и в произведениях об очень тяжелой для народа последней войне.

В "Слове о Родине" Шолохов напоминает: "В эту долгую и просторную для горестных воспоминаний зимнюю ночь не одна вдова, потерявшая в войну мужа, оставшись наедине с собой, прижмет к постаревшему лицу ладони, и в ночной темноте обожгут ей пальцы горячие и горькие, как полынь, слезы; не одно детское сердце, на всю жизнь раненное смертью того, кто, верный военному долгу и присяге, погиб в бою за социалистическую Родину, сожмется перед сном от случайного воспоминания с недетской тоской".

Славя всенародный подвиг, Шолохов особенно признателен тылу, тяжкому труду женщин. Суровый и всевидящий реалист не прошел и тут мимо трагического - мук вдов, на руках которых остались дети.

Если говорить об искусстве, которое вооружает духовно, обогащает эстетически, то оно не боится правды, отвергает всякое поверхностное "отображательство". Шолохов остается здесь блестящим примером. Он полностью раскрывает явления, не обходит трудное. Но все же для него главным остается факт, каким образом наш народ преодолевал, казалось бы, непреодолимое, в чем загадка русского характера, и Шолохов каждый раз, обращаясь к отгремевшим битвам, вспоминает легендарный, небывалый в истории подвиг народа, который проявил и еще больше обрел в жесточайшем испытании богатырскую мощь, "булатную крепость".

В "Письмах о литературе, театре и искусстве" Бальзак так отозвался о батальных сценах в романе Стендаля "Пармская обитель": "Он не взялся за полное описание битвы при Ватерлоо, он прошелся по арьергарду и дал два-три эпизода, рисующие поражение наполеоновской армии, но столь мощен был удар его кисти, что мысль наша идет дальше: глаз охватывает все поле битвы и картину великого разгрома... Спешу сказать вам, что я считаю автора "Пармской обители" одним из самых глубоких умов, одним из лучших писателей нашего времени. Его значение будет больше, чем сейчас предполагают"¹.

¹ (Бальзак О. Собр. соч. в 15-ти т., т. 15. М., ГИХЛ, 1955, с. 297)

Стендаль разрушил романтические представления о войне, сражении, фронтовом быте, рядовом бойце на поле боя. Его герой Фабрицио дель Донго увидел войну совсем иной, чем она казалась ему, не с рыцарскими поединками, эффектами, зрелищами.

Война на самом деле, без театральности, и война в своеобразном психическом преломлении героя будут постоянно интересовать Л. Толстого. Он говорил французскому переводчику Полю Буайе о Стендале: "Я обязан ему более, чем кто-либо: я обязан ему тем, что понял войну. Перечитайте в "Пармской обители" рассказ о битве при Ватерлоо. Кто до него так описал войну, то есть такой, какой она бывает на самом деле? Помните, как Фабриций едет по полю битвы, абсолютно ничего не понимая, и как ловко гусары снимают его с коня, с его прекрасного "генеральского коня". Впоследствии на Кавказе мой брат, ставший офицером раньше меня, подтверждал правдивость этих описаний Стендаля... Вскоре в Крыму я получил полную возможность убедиться во всем этом собственными глазами"¹. Таким правдивым, очень конкретным, новым оказался способ Стендаля. Толстой осложнил этот способ тем, что сражения рассматриваются с разных точек зрения, разными людьми. Мы смотрим на Бородинский бой глазами Кутузова, Болконского, Пьера, и открываются каждый раз особые стороны...

¹ (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., Госполитиздат, 1960, с. 154 - 155)

Вспомним, как показан у Шолохова один и тот же эпизод в "Тихом Доне" через восприятие разных лип.

...Мятежники отступают под напором красных, и Григорий хочет приостановить убегающую вроссыпь Татарскую сотню. Он приказывает, чтоб пороли плетьми своих, и ринулся сам догонять бегущих.

"...прихрамывая, диковинной, танцующей иноходыо трусил Христоня". Возле куста остановился Степан Астахов и молчаливо улыбался. "...Аникушка, приседая от смеха и сложив ладони рупором, пронзительным, бабьим голосом визжал:

- Братцы! Спасайся, кто может! Красные!.. Ату их!.. Бери!.."

Григорий догнал резво убегающего казака в ватной куртке. Оказалось, это был отец. Григорий растерянно задает вопросы, старик отвечает:

"- Сюртук на мне, верно говоришь, новый, выменял на шубу - шубу таскать тяжело, - а хромать... Когда ж тут хромать? Тут, братец ты мой, уж не до хромоты!.. Смерть в глазах, а ты про ногу гутаришь...

- Ну, до смерти ишо далеко. Поворачивай, батя! Патроны-то не раскидал?

- Куда же поворачивать? - возмутился старик.

Но тут уж Григорий повысил голос: отчеканивая каждое слово, скомандовал:

- Приказываю вернуться! За ослушание командира в боевой обстановке, знаешь, что по уставу полагается?

Сказанное возымело действие: Пантелей Прокофьевич поправил на спине винтовку, неохотно побрел назад. Поравнявшись с одним из стариков, еще медленнее шагавшим обратно, со вздохом сказал:

- Вот они какие пошли, сынки-то! Нет того, чтобы уважить родителю, или, к примеру говоря, ослобонить от бою, а он его же норовит... в это самое направить... да-а-а..."

Сколько лиц в этом эпизоде, столько и восприятий - от трагических до комических. Можно ли все это передать через восприятие одного из участников? Картина была бы односторонней, неполной. Она не отразила бы настроения мятежников, шаткость их положения и неизбежность разгрома.

Опыт Шолохова, создавшего правдивые, масштабные, эпические, точные по наблюдательности и пафосу страницы о войне, остается высшим достижением советской литературы.

Американский критик Стэнли Эдгар Хаймэн, размышляя о создании эпической картины только что закончившейся войны, писал в 1945 году: "Размах Толстого, количество и разнообразие его персонажей, разработка деталей - все это органические части того целого, которое определило успех "Войны и мира"... Современной войне, во всей ее многомерной сложности, войне, в которую оказываются втянутыми целые нации, могут соответствовать лишь крупные масштабы исторического романа, и для нашей эпохи тотальных войн это еще более справедливо, чем для эпохи Толстого...

Совершенно очевидно, что роман личного плана, где все сведено к ощущениям человека и к тому узкому участку войны, который находится в пределах его восприятия, при всех своих психологических глубинах бессилен подняться до эпической силы и ясности перспектив "Войны и мира"...

Теория исторического процесса необходима для того, чтобы целесообразно организовать материал романа и сделать осмысленной линию действующих лиц...

Переходя от гипотез к фактам, нужно сказать, что самым сильным претендентом является, по-видимому, Михаил Шолохов. Его "Тихий Дон" из всей современной литературы ближе всего к "Войне и миру", и теоретические предпосылки у него имеются в большей степени, чем у кого-либо другого"¹.

¹ (Xаймэн Стэнли Эдгар. Новая "Война и мир" (размышление). - "Знамя", 1945, № 9)

Три войны на памяти одного поколения. Неизгладимый след оставили они в истории народа. Огромны пережитые им страдания. Редкая семья не понесла жертв. Эта ответственная тема нашла большого и чуткого художника. Шолохов показал, как побеждало справедливое дело народа, отстаивавшего свою свободу и независимость.

В наше время, когда тема Отечественной войны стала одной из важнейших, к художественному опыту Шолохова обращено особое внимание писателей и деятелей искусств. Это вполне естественно. У него они учатся постигать конкретную реальность событий, историю во всей ее сложности и ставить большие общественные проблемы, учатся мастерству батальной живописи.