Художественный опыт М. Шолохова и творческие поиски советских писателей (Л. Залесская)

Художественный опыт большого писателя не повторяется, он живет в продолжении и развитии, в творческом переосмыслении. Освоение его сложно и многосторонне. Чем талантливей и самобытней писатель, тем труднее уловить следы непосредственного влияния на него другого художника; прямое воспроизведение характеров, структуры произведения является участью эпигонов.

Русская классическая литература служила и служит школой реалистической типизации характеров для многих сравнительно молодых литератур и даже для литератур, имеющих свои национальные традиции большой прозы. Литературы народов СССР использовали творческий опыт русской классической литературы при создании крупных эпических форм - романа и эпопеи.

Народ в переломные, решающие моменты исторического развития и судьба личности, неразрывно связанной с народной судьбой, во многом определили идейно-эстетическое содержание русской классической литературы. В новый, третий, пролетарский этап освободительного движения в России М. Горький, восприняв классические традиции русской литературы, ее патриотизм, народность и гуманизм, утвердил идею неизбежности и закономерности революционного пути народа, победы социалистической революции.

Революционный народ - как главная движущая сила истории - находится в центре советского эпоса 20-30-х годов. Вместе с тем внимание писателей привлекает героическая личность, воплощающая лучшие устремления и чаяния революционного народа, и личность человека, прошедшего сложный, мучительный, порою трагический путь до ясного осознания неизбежности и справедливости революции.

В 20-30-е годы перед литературой встает задача исследовать новые, сложные явления жизни, которые не могли быть охвачены малыми литературными формами. Нужен был эпический, прозаический, синтетический жанр романа и эпопеи, чтобы со всей полнотой изобразить "те колоссальные сдвиги в быту, жизни и человеческой психологии, которые произошли в результате войны и революции"^*.

^* (Сб. "Михаил Шолохов". Л., изд-во ЛГУ, 1956, с. 265.)

Изображение диалектической связи народа и человека, национальной истории с конкретными судьбами людей становится задачей всей многонациональной советской литературы.

Шолохов рассматривает историю революции, гражданской войны, коллективизации на живых, конкретных судьбах, характер человека определяется у него не только социальными и классовыми признаками, но и всей реальной сложностью жизни.

Произведения М. Шолохова историчны, жизнь просматривается в них в ее настоящем, прошлом и будущем. Эпичность писателя чужда хроникальности, художник достигает изображения диалектического единства истории народа и изменяющейся человеческой психологии.

Развивая традиции классической русской литературы и особенно А. М. Горького, М. Шолохов изображает богатство души человека труда, его творческое начало, способность к большим человеческим чувствам, высокие нравственные идеалы.

Для писателей братских литератур и в особенности для тех, которые не имели развитых традиций больших жанров прозы, "Тихий Дон" и "Поднятая целина" явились примером подлинного эпоса, основывающегося не только на широком изображении жизни, многогеройности и многоохватности событий, но прежде всего на умении создать образ народа - творца этих событий - и психологически глубокий характер человека.

Бескомпромиссный реализм, способность изображать революционное преобразование жизни во всей сложности, в трудных человеческих судьбах, находящихся в многообразных связях с историческими судьбами народа, - вот что определило успех шолоховских произведений, их влияние на многонациональную советскую литературу.

Многие советские писатели, литературы которых не имели до Великого Октября развитых традиций больших эпических жанров, отмечают плодотворное влияние Шолохова - это туркменский писатель Б. Кербабаев, писатели Киргизии (Т. Сыдыкбеков и А. Токомбаев), Узбекистана (А. Каххар), Таджикистана (Дж. Икрами), Адыгеи (Т. Керашев), марийский писатель А. Эрыкан, ногайский писатель Ф. Абдулжалилов и многие другие^*.

^* (См. письма писателей о значении художественного опыта Шолохова в их творческих поисках в кн.: Е. П. Дрягин. Шолохов и советский роман. Ростов-Дон, 1966.)

Произведения М. Шолохова будили творческую мысль, заставляли более пристально присматриваться к существеннейшим явлениям национально самобытной действительности, к многообразию и богатству характеров трудового народа. Многие художники могли бы сказать словами таджикского романиста Джалола Икрами об особенностях восприятия творческого опыта Шолохова писателями разных национальностей: "Некоторые критики выступали в печати с заявлением о "подражательности" моего романа. Это утверждение, конечно, совершенно неверно. Да, я повторяю, что именно "Поднятая целина" вдохновила меня и дала мне силы дерзнуть на написание большого романа. Так появился мой роман "Шоди". Да, роман мой написан под безусловным влиянием Шолохова. Но "подражать Шолохову" нельзя, у него можно и нужно учиться. И мне кажется, учиться у Шолохова должен каждый писатель, желающий вырасти в настоящего, большого мастера. Учиться у Шолохова - это не значит списывать и механически переносить образы его героев в свое произведение, выводя их под другими именами, сменяя сапоги на ичиги, гимнастерку на халат. Нет, у Шолохова надо брать, нужно черпать его глубокое знание жизни"^*.

^* ("Гулистан", 1960, № 2, с. 119-120.)

О значении М. Шолохова в создании разнонационального советского эпоса говорят в паше время писатели, являющиеся представителями литератур развитого романного жанра - украинец Олесь Гончар, белорус И. Мележ, армянин Гурген Борян, азербайджанцы С. Рагимов, А. Велиев, М. Гусейн^*.

^* (См., например, сб. "Слово о Шолохове". М., изд-во "Правда", 1973.)

Критики и литературоведы обоснованно пишут о творческой перекличке с "Поднятой целиной" М. Шолохова (кн. 1, 1932) литератур, имевших богатые традиции романного жанра, таких выдающихся произведений, как "Гвади Бигва" (1938) грузинского писателя Лео Киачели и "Ацаван" (1 часть - 1937, продолжение - 1947) армянского писателя Наири Зарьяна^*.

^* ("История многонациональной советской литературы", т. 2, кн. 1. М., "Наука", 1971, с. 147, а также послесловие З. Кедриной к кн.: Тугельбай Сыдыкбеков. Среди гор. М., изд-во "Известия", 1965.)

Многие литературы народов Средней Азии и Казахстана, Поволжья и Северного Кавказа до Великого Октября не имели развитых традиций большой прозы, они прошли ускоренный путь развития от фольклора к роману в первые же два десятилетия в условиях советской власти. Новые жанры - повесть и роман - возникали на основе бурно изменяющейся жизни, при творческом использовании национальных традиций (там, где были, и литературных), но главным образом традиций народного героического эпоса и художественного опыта литератур народов Советской страны, особенно русской литературы. Воздействие творчества М. Шолохова на становление жанра романа огромно и неотделимо от освоения молодыми литературами художественного опыта русского реалистического искусства и искусства советских писателей, особенно таких, как М. Горький, А. Толстой, Л. Леонов. На примере русской литературы писатели учились историзму - умению видеть настоящее в его связях с прошлым и с перспективой будущего развития, связь судеб людей с великими преобразованиями истории, путь народа и человеческие судьбы в годы революции и социалистического строительства. Произведения таких писателей, как М. Горький и М. Шолохов, открывали богатство внутреннего мира рядового человека, революционного борца, созидателя великих ценностей на земле.

Усвоение творческого опыта русской литературы при создании романного жанра выступало в сложном переплетении с влияниями развитых традиций национального народного эпоса.

Было бы неверно утверждать, что фольклорные традиции оказывали только сдерживающее, то есть отрицательное влияние на развитие больших эпических литературных жанров. Без учета этих традиций невозможно понять своеобразия возникновения романа в национальных литературах. Эпос изображал народ как ведущую силу национальной истории, передавал народную точку зрения на существенные явления жизни, воспевал героическую личность народного заступника, борца за интересы трудящихся масс. Эпос прославлял труд и мораль трудящегося человека. Все эти плодотворные традиции были восприняты большими литературными эпическими жанрами. Но, естественно, что самое развитое устное народное творчество не могло передать многообразия индивидуальных проявлений человеческой психологии, изменения характера народа и личности под влиянием больших исторических событий.

Действующие лица народного эпоса обычно делились на сугубо положительных героев и резко отрицательных персонажей. Характер героев, как правило, оставался неизменным на протяжении всего повествования. Умению передать богатство нравственного мира трудящегося человека, революционного борца, сложность и динамику человеческого характера писатели учились у русской литературы. В литературах с молодой прозой жанр исторического романа формируется зачастую в произведениях автобиографического характера. Не имея национальных традиций создания многогеройного романа, авторы обращаются к традициям народного эпоса и к художественному опыту русской литературы, особенно автобиографической трилогии М. Горького, изображающей "историю в человеке". Писателям, впервые создающим произведения большого эпического жанра, легче было вести повествование от лица очевидца, участника событий. Образ автора и героя в этих произведениях неразделим, и все остальные герои группируются вокруг него. В конце 20-х годов создается автобиографический роман "Трудный путь - тяжелый переход" (1923-1927) С. Сейфуллина, с 1930 года печатаются в журнале отрывки из мемуарного произведения С. Муканова "Мои мектебы" (много лет спустя он создал, по существу, новое автобиографическое произведение "Школа жизни" (1949-1955), где выступил уже зрелым мастером романного жанра). В 30-е годы появляются историко-биографические романы башкирских писателей А. Тагирова "Солдаты" (1931), "Красногвардейцы" (1936), "Красноармейцы" (1937) и Д. Юлтыя "Кровь" (1934), чувашского прозаика Семена Эльгера "Дни войны" (1937), трилогия марийского писателя Я. Ялкайна "Андрей Толкын" (1934), "Зеленая пора" (1935), "Город" (1936) - о ребенке, подростке и юноше, прошедшем свои "университеты" в годы Великого Октября, и многие другие.

Судьба автора-повествователя, сливаясь с народными судьбами, передавала процесс возрождения и обновления ранее отсталых народов в результате революционного преобразования жизни.

Во второй половине 30-х годов, осваивая творческий опыт "Тихого Дона" и "Поднятой целины" М. Шолохова, писатели останавливают свое внимание на магистральных проблемах века - эпохе революции и социалистического преобразования деревни, стремясь создавать эпические многогеройные произведения. Под благотворным влиянием русской литературы, особенно М. Горького и М. Шолохова, писатели тех литератур, которые ранее не имели развитых традиций большой прозы, отходят от фольклорного способа типизации характеров, от однопланового их изображения.

Исследователи творчества М. Шолохова справедливо пишут, что писатель с особой художественной силой изображает богатство общественной, нравственной, интеллектуальной жизни простых людей-тружеников.

"Произведения Шолохова так сильно волнуют нас еще тем, что писатель открыл в душах простых тружеников глубокое отражение мировых исторических событий, драматические, нередко трагические поиски верного решения коренных вопросов современного бытия, тонкость чувствований как в дружбе и ненависти, любви и отрицании, так и в восприятии родной природы. Во вдумчивом отношении к внутреннему духовному миру простого человека у Шолохова выражена общая отличительная черта советской литературы"^*.

^* (В. Щербина. Писатель в современном мире. М., "Советский писатель", 1973, с. 140.)

Под влиянием таких писателей, как М. Горький и М. Шолохов, многонациональная проза постепенно отходила от однопланового, зачастую статичного изображения простого труженика к раскрытию многогранного, полнокровного характера нашего современника.

В 20-30-е годы в азербайджанской и таджикской литературах, имеющих многовековую историю, и в киргизской, туркменской, не имевших таких традиций, господствовал дух народных сказаний. Характер положительного героя, народного заступника, изображался как раз и навсегда сложившийся, неизменяющийся. Герой - человек, легко преодолевающий любые препятствия. Опыт русской литературы способствует созданию многомерных характеров, складывающихся в трудных условиях борьбы за победу революционных форм жизни. Таков, например, Шамо, герой одноименного романа азербайджанского писателя С. Рагимова (т. 1-3, 1931-1964). Он проходит долгий и сложный жизненный путь: из наивного молодого пастуха, интересы которого ограничены заботами о куске хлеба для голодной семьи, формируется стойкий большевик, возглавивший борьбу своего народа в годы революции и гражданской войны. Не менее сложный путь к активному участию в революционной борьбе совершают и другие герои этого романа - красивый, обаятельный, вначале несколько легкомысленный Фарзали и справедливый добрый богатырь силач Ало, который становится борцом за свободу, бунтарем, пока еще несколько анархично понимающим цели и задачи революции.

Изображая враждебные народу классы и прослойки, С. Рагимов вместе с тем опирается и на национальные традиции героического эпоса и народной сатирической сказки, используя ее сочный юмор. Автор создает яркие сатирические, хотя и несколько карикатурные, статичные образы есаула Калбалы и его супруги Гоярчин, Султан-бека, сотника Талыбхана, продажного и трусливого моллы Кафара. Опыт русского реалистического романа явно сказался лишь на изображении азербайджанского трудового народа и характера нового человека, тесно связанного с революционными чаяниями и борьбой народных масс, каким является герой романа Шамо.

Русский роман не мог, конечно, заменить национальный опыт других литератур, но его глубокая народность и психологизм, бескомпромиссное изображение всей сложности бытия способствовали более пристальному отношению писателей разных национальностей к воссозданию особенностей пути своего народа и того общего, что сближало все народы в борьбе за победу революции.

М. Шолохов с предельной ясностью показал в "Тихом Доне", что само по себе социальное положение героя, его принадлежность к трудовому крестьянству не всегда гарантировали прямой и легкий путь человека в революцию. Не говоря уже о трагедии труженика, правдоискателя Григория Мелехова, в душе которого живы сословные традиции и предрассудки казачества, но даже бедняки - Христоня и Аникушка - в силу конкретных жизненных обстоятельств оказались втянутыми в контрреволюционный мятеж и трагически гибнут за чуждые им интересы.

В романе марийского писателя С. Чавайна "Элнет" (1937) изображен сложный путь героев к осознанию задач и целей социалистической революции. Охотник Сакар, непобедимый богатырь, при характеристике которого автор использовал и художественные приемы героического эпоса, вначале стихийно примыкает к народному бунту. Только тяжкий фронтовой путь, где он сталкивается с большевиками, помогает ему осознать необходимость организованной революционной борьбы для победы над несправедливостью богатых и сильных.

Знакомство с такими произведениями, как "Тихий Дон", рисующими трудный и героический путь народа в революции, помогло автору в создании национально-самобытного характера сына марийского крестьянина-бедняка, деревенского учителя Григория Веткана. Григорий обладает чуткой душой поэта, он пишет стихи, талантливо играет на скрипке. Но многого в жизни он еще не в состоянии понять: во всех бедах, которые приходится претерпевать марийскому крестьянину, он готов обвинить весь русский народ. И методы его борьбы с истинными эксплуататорами носят характер стихийного, террористического бунта. За убийство кулака он попадает на каторгу. Только близкое знакомство с большевиками освобождает его от национальных предрассудков и превращает в революционера, борца за подлинные народные интересы.

Туркменский писатель Берды Кербабаев изображает в Романе "Решающий шаг" (кн. 1-3, 1940-1955) национально самобытный характер молодого дехканина-бедняка Артыка Бабалы, судьба которого связана с трагическими поисками и метаниями, вызванными особыми условиями быта и жизни героя.

Артык - труженик, в полную меру испытавший горечь байской власти, держащей в своих руках стада, пастбища и драгоценную воду для полива засушливых полей пшеницы.

Из года в год мирабом (распределителем воды) выбирают Халназар-бая. И когда однажды на выборах мираба кто-то выкрикнул имя Артыка, сын Халназар-бая - Баллы жестоко высмеял бедного юношу: "Ведь у него нет жены, нет своего надела и своей доли воды? У него нет ни собаки, ни миски для нее". Казалось бы, и жизненные условия, и общение с большевиком-рабочим Иваном Тимофеевичем Чернышевым, и дружба с Аширом, работавшим на русском заводе и ставшим, по определению аульчан, "нукером^* Ленина", должны были навсегда связать самолюбивого, горячего, честного Артыка с революцией.

^* (Нукер - воин.)

Но мы помним, на какие трагические ошибки толкает Григория Мелехова иллюзорная мечта о завоевании некоей казацкой автономии, мечта, вызванная и сословными предрассудками казачества (ясно выраженными Извариным), и неверной политикой некоторых "руководящих" работников, придерживающихся антиленинской, троцкистской установки на якобы реакционную сущность всего казачества и необходимость его "расказачивания". Политическая отсталость, иллюзорная вера в возможность завоевания некоей туркменской автономии в период первой империалистической войны толкает Артыка на участие в восстании авантюриста Эзиз-хана, который выдвигает лживый лозунг: "Чем бросать на произвол судьбы свои семьи и идти воевать за белого царя, лучше будем защищать свою страну". Чтобы привлечь к себе народ, Эзиз-хан готов отбирать хлеб у купцов и раздавать его дехканам. Жестокий и властолюбивый, на самом деле он мечтает лишь о захвате ханской власти и для подавления революции готов заключить договоры с белогвардейцами и меньшевиками, с турецкими и английскими захватчиками.

Артык долгое время уверен, что в банде Эзиза он защищает народные интересы.

И даже после свержения царя Артык снова бежит к Эзиз-хану, потому что в Совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов сидят не только Чернышев, но и взяточник, вор, враг революции - писарь Куллыхан, вскоре назначенный и комиссаром Красной гвардии.

Только после ареста Куллыхана Артык с сотней вооруженных дехкан присоединяется к Красной гвардии, идущей на освобождение Красноводска. Артык, подобно Мелехову, испытывает влияние противоречивых жизненных тенденций, не в силах понять всю сложность классовой и национальной борьбы. Народ в романе "Решающий шаг", а вместе с ним и Артык, лишь постепенно освобождается от устаревших традиций и национальных предрассудков, присоединяясь к борьбе русского пролетариата и крестьянства за победу социалистической революции.

Народ и человек в годы революции и гражданской войны изображены в романах К. Седых "Даурия" (кн. 1-2, 1912-1948) и "Отчий край" (1958).

Близкий по своей проблематике к "Тихому Дону", роман К. Седых родствен шолоховскому произведению и по своим идейно-художественным принципам, что ни в коей мере но лишает его своеобразия. Роман пронизывает мысль о неоднородности казачества, о вредности и нелепости расхожего мнения о его консервативности и контрреволюционности в целом.

Спор о природе казачества К. Седых вкладывает в уста положительного героя, Ганьки, младшего отпрыска революционной семьи казаков Улыбиных, и "заполошного", "ушибленного" человека, добровольного палача Ермошки, которых! по своей охоте рубит присужденных к смертной казни.

" - Казаков я терпеть не могу, - заявляет Ермошка, - не будь их, не было бы в Забайкалье Семенова. На них он держится".

" - Это богатые за него, а беднота вся в партизанах ходит", - горячо возражает ему Ганька и, обращаясь к истории, напоминает о таких казаках, как Емельян Пугачев и Стенька Разин.

В "Даурии" и в "Отчем крае", так же как в "Тихом Доне", рисуется широкая картина истории казачества, рассказывается о его роли в борьбе за победу революции. Многогеройный и широкоохватный роман пластично, зримо изображает самых разных людей, составляющих забайкальское казачество, показывает их не только в классовой, социальной сути, но и в быту, в личной жизни.

Колоритны фигуры Василия Андреевича Улыбина, революционера, отбывшего восемь лет царской каторги, командира полка в гражданскую войну и партийного работника; молодого казака Романа Улыбина, превратившегося в годы революции и гражданской войны в смелого, спокойного и сдержанного командира (история трагической любви Романа и Даши Козулиной очеловечивает, утепляет этот образ).

В романе создан и образ профессионального революционера Нагорного, легендарной личности, приобщившей к революции многих казаков. В "Отчем крае" Нагорный - начальник особого отдела, мудрый и справедливый, он не мстит пришедшему с повинной Елисею Каргину, когда-то выдавшему его полиции, а использует его для обезвреживания семеновского контрразведчика Кайгородова, замучившего в Нерчинском застенке сотни людей.

Как уже было сказано, К. Седых, как и М. Шолохов, далек от того, чтобы изображать казачество сплошной, однородной массой.

Бедный казак Семен Забережный совершенно не приемлет консервативных казачьих традиций, одним из первых он примкнул к революционной борьбе. Во второй книге романа ("Отчий край") Забережный - председатель сельревкома, активный борец за победу новых форм жизни, советского гуманизма и коллективизма в казачьем хуторе. Писатель изображает сложные судьбы казаков: одни из них попали в семеновскую банду или к жестокому барону Унгерну по принуждению или классовой несознательности, другие являются подлинными врагами революционного народа. Петька Кустов, сын деревенского богатея, жестокий, жадный, циничный, вор и убийца, близок по своей психологии к Митьке Коршунову из "Тихого Дона" М. Шолохова. Из таких, как они, барон Унгерн набирал свои бандитские полки, разбойничавшие в Монголии.

Елисей Каргин и Григории Мелехов - разные люди. Елисей старше Григория, он верный; слуга царя, долго ходит в атаманах, гордясь своим казачеством, крестами и медалями георгиевского кавалера. Он крепче Григория связан с традициями казачества, в том числе и консервативными. И все же в них есть и общие, даже родственные черты, во многом обусловленные самой жизнью, - широта души, храбрость, бережное отношение к казачьей чести, иллюзорная вера в то, что все казаки, богатые и бедные, могут, отделившись от Советской России, жить единой, дружной державой. "За это и жизнь не жалко отдать. Казачья держава - это все, что мне нужно", - говорит Каргин.

Не эта ли вера в возможность завоевания своего сказочного справедливого мира казачьего государства толкает Григория на участие в Верхнедонском контрреволюционном восстании? Да, он скачет из хутора, где скрывался, и потому, что его собираются убить красноармейцы, но, конечно, не только из-за этого, иначе откуда бы взялся у него буйный, внезапно охвативший его восторг: "Он чувствовал такую лютую, огромную радость, такой прилив сил и решимости, что помимо воли его из горла рвался повизгивающий, клокочущий хрип".

Как мы помним, Григорий быстро осознал свою ошибку, увидев, что белые генералы и иноземные захватчики стремятся использовать казачье восстание для подавления революционного движения. "А мне думается, что заблудились мы, когда на восстание пошли", - признается Григорий. Елисей Каргин тоже скоро увидит, что так называемый "Союз казаков Дальнего Востока" состоит из убийц, пьяниц, воров и взяточников. Елисея Каргина и Григория Мелехова роднит глубокое неприятие бессмысленной жестокости, отвращение к насилию, палачеству, что заставило Каргина поднять восстание против атамана Семенова.

Длинным и трудным был путь Елисея Каргина к осознанию своих ошибок и заблуждений. Он грустно говорит: "И у белых я был, как галка среди ворон, и у партизан сейчас, как бельмо на глазу".

Шолоховский юмор, который является отражением неиссякающего оптимизма народа, мы вспоминаем, когда видим, какой доброй усмешкой исполнены сцены романа К. Седых "Отчий край", рассказывающие о зарождении первой наивной любви подростка Ганьки Улыбина к Вере Козулиной, о его неумелых попытках показать свою взрослость, солидность, свою ловкость и смелость. Комичен в романе крестьянин-бедняк Лука Ивачев, словоохотливый и бесхитростный, любящий похвастать своими трудовыми заслугами и ратными подвигами. Демонстрируя свою смелость, Лука петушится, грозится застрелить Елисея Каргина и Егора Большакова, которые добровольно пришли в сельревком сдаваться. "Разве ты не видишь, они винтовки бросили", - резонно утихомиривает его Ганька Улыбин. И вскоре тот же Лука везет Каргина и Большакова к Нагорному, дружески болтая всю дорогу, простодушно завидуя их якобы вольготной жизни по ту сторону Аргуни: "Однако и погуляли же. Вина там - хоть залейся. Эх, мне бы туда на недельку закатиться". Но, напившись на свадьбе односельчанина, Лука вспоминает, что Елисей Каргин был эмигрантом, и готов снова "задираться". " - А чего он на меня смотрит? Я могу и из себя выйти! - кричит Лука.

- Я тебе выйду! - пригрозил ему Семен Забережный. - Сейчас же спать отправлю".

Уговорить и "обмануть" бесхитростный Лука может разве что, только подростка Ганьку Улыбина: "Я научу тебя, Улыбин, как караульную службу нести, - важно заявляет Лука, - это мне, дорогой товарищ, ничего не стоит..." Перечислив все свои военные заслуги и доблести, Лука предлагает: "Солдат спит, а служба идет. Давай караул по очереди нести". Сам же, оставив Ганьку на морозе нести караул, всю ночь сладко спит в чужой натопленной бане, положив под голову веник и забыв о своей очереди.

Творческие поиски К. Седых, как и многих других писателей, в главных своих направлениях близки к шолоховским, что ни в коей мере не говорит о механическом подражании Шолохову.

Близость типических характеров и обстоятельств, в которых они действуют, определяется зачастую единством идейно-эстетических устремлений писателей, сходством тех жизненных явлений и конфликтов, которые стали объектом изображения.

А. Калинин приводит слова Шолохова о принципах его типизации характеров: "Невозможно списывать образы с людей, как они есть. Не потому, что живые люди бледнее книжных героев. Но писатель как бы группирует наиболее примечательные черты разных людей, создавая такие типы и характеры, которые при всей их ярко выраженной индивидуальности, непохожести друг на друга несут в себе и общие черты своей социальной среды, всего народа. Черты образа времени"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 240.)

К. Седых пишет о том, что множество людей узнавало в его романе себя, а один человек просто назвался Каргиным и обиделся, когда писатель стал уверять, что никакого Каргина в жизни не существовало, что это собирательный образ: "Как так - не существовало, коли я живой и разговариваю с вами?.. Все так и было, как у вас написано. И казаков примирить хотел, и добровольную дружину создавал, и за Аргунь сбежал, и бессчетное множество раз с тоской на родной берег глядел, и унижений испытал тьму-тьмущую..."^*.

^* (К. Седых. Для людей. - "Литературная Россия", 1974, 15 марта, с. 7.)

И в "Поднятой целине" и в "Тихом Доне" писателей разных национальностей покорял подлинный историзм, теснейшая связь социалистических преобразований 30-х годов с осуществлением созидательных начал революции. Шолоховское умение выявить диалектическое единство конкретной человеческой судьбы с проблемами общественного бытия (в условиях коллективизации) так или иначе отразилось на многих национально самобытных произведениях.

Под воздействием "Поднятой целины" писатели братских литератур обращались к жгучим вопросам современности, яснее видели остроту и национальное своеобразие конфликтов, особенности психологии людей, участвующих в разрешении этих конфликтов.

В 1034 году С. Айни редактировал перевод "Поднятой целины" на таджикский язык. Видимо, тогда же у него появилось желание продолжить свой исторический роман о судьбах таджикского народа, написать об особенностях социалистической перестройки жизни таджикского кишлака, создать национально своеобразный характер середняка Садыка.

В романе таджикского писателя Д. Икрами "Шоди" (1940), как подчеркивал и сам автор, нет подражания М. Шолохову, а есть только творческая учеба у большого писателя.

Национально самобытен образ Шоди, юного таджика-коммуниста, горячего, увлекающегося, не всегда умеющего правильно оцепить результат своих практических действий. Шоди привлекает своей искренней озабоченностью судьбой односельчан.

Учеба у Шолохова заметна во внимании Д. Икрами к внутреннему миру коммуниста Шоди, середняка-дехканина Мухамеджан-ака и других персонажей. Усиление роли внутреннего монолога, внимание к бытовой детали, эмоциональная нагрузка пейзажа (в первых произведениях молодых литератур, как и в народном творчестве, пейзаж использовался лишь для того, чтобы провести внешнюю параллель между явлениями природы и человеческими переживаниями) - во всем чувствуется влияние Шолохова.

Классовая борьба, изображенная в "Шоди", не менее остра, чем в "Поднятой целине" М. Шолохова, столь же бурно развиваются в романе Д. Икрами волнующие события, но обстоятельства, в которых выявляются характеры, национально самобытны.

Борьба с колхозами ведется в таджикском кишлаке под покровом религии и национальных предрассудков. Отсталых дехкан запугивают гневом аллаха, возможностью потерять кров и детей, если будут нарушены вековечные законы ислама.

Можно согласиться с Г. И. Ломидзе, что вторая часть романа "Шоди", повествующая о судьбах тех же героев уже в послевоенный период и в наше время, значительно слабее первой книги. Образ Шоди потерял обаяние, утратил прежнюю силу, стал статичным. В нем заметен налет умозрительности и резонерства. Причину этого Г. И. Ломидзе видит в недостаточно основательном знании тех явлений, того человеческого материала, за художественное освоение которого взялся Д. Икрами.

"В первой части "Шоди" опыт шолоховской "Поднятой целины" соприкоснулся с личным опытом, богатством наблюдений писателя... Во второй части этот контакт был нарушен... Литературная учеба плодотворна тогда, когда в душе писателя подготовлена почва для развития и обогащения приобретенных им знаний, когда опыт другого художника преобразован в новый опыт, ставший собственным"^*.

^* (Г. Ломидзе. В поисках нового. М., "Советский писатель", 1963, с. 179.)

Многие авторы обращались к творческому опыту Шолохова, рисуя бурные сходки периода коллективизации, в своей мпогоголосице передающие взгляды и устремления многих и разных людей. Подобные собрания мы видим в "Шоди" Д. Икрами, в "Огнях Кошчинара" (1951-1952) Абдуллы Каххара, в "Среди гор" (кн. 1-2, 1955-1958) Тугельбая Сыдыкбекова, в "Пройденных годах"^* Али Велиева, в "Схватке"^** Мехти Гусейна и других произведениях.

^* (На азербайджанском языке вышел под названием "Гахраман", роман написан в 1937, издан в 1941 году; русский перевод - Пройденные годы" (1957). )

^** (Эта повесть вышла на азербайджанском языке в 1940 году под названием "Тарлан", а на русском - "Схватка" в 1956 году. )

В массовых сценах романа "Пройденные годы" особенно четко выявлена мысль о том, что крестьяне боялись не столько коллективизации, сколько перегибов, вызванных и враждебными происками, и левацкими загибами некоторых уполномоченных, поставивших своей целью провести стопроцентную коллективизацию в течение очень короткого периода, не тратя времени на убеждение колхозников и разъяснение непонятных и спорных вопросов. В первой же сцене рассказано о том, как в местечко Демирчилар приезжает с целой свитой уполномоченный районный прокурор Аббасов. С крестьянами он обращается, как с крепостными, да еще демагогически ссылается при этом на советские законы, которые он якобы представляет:

" - Сын собаки и сам собака - вот ты кто, а не председатель! - крикнул внезапно прокурор и стукнул кулаком по столу. - Для чего тебя здесь поставили? Соблюдать советские законы или прикрывать собою кулаков?

- Да буду я прахом под твоими ногами, - побледнев, ответил председатель. - Какие законы я нарушил?"

Аббасов требует сдать оружие, в то время когда в районе орудует банда мусаватистов^*.

^* (Мусават - азербайджанская буржуазно-помещичья националистическая партия, опиравшаяся на поддержку английских интервентов, находилась у власти в 1918-1920 годах.)

На законные возражения партийного секретаря Тахира Аббасов отвечает приказом арестовать его как "типа", разводящего контрреволюцию.

"Это ты тип, а не я, собака! - крикнул Тахир. - Это ты контрреволюция!"

Стопроцентную коллективизацию хочет провести за 24 часа и уполномоченный Гурбат, грубый, недалекий человек, думающий, что он-то и является подлинным проводником мероприятий советской власти.

Он привлекает людей в колхоз весьма простым способом: "Кто сторонник колхозов и советской власти, тот выйдет сейчас через эти ворота слева. Кто против колхозов, против советской власти, кто наш враг, тот будет выходить через правые ворота..."

Рисуя острейшие классовые конфликты, когда жизнь в деревнях, взбудораженных колхозным строительством, стала на дыбы, "как норовистый конь перед трудным препятствием", А. Вел лев показывает, что в Азербайджане борьба осложнялась жестокими схватками с озлобленными, озверевшими мусаватистскими бандами, объединившимися в 30-е годы с кулаками и всеми защитниками адата и шариата против колхозов и советской власти.

В "Пройденных годах" есть интересный образ человека трагической судьбы. Председатель сельсовета Мэхрадж, в годы гражданской войны честно боровшийся с мусаватистами, убившими его жену и ребенка, теперь, в годы коллективизации, убежден в единстве интересов всего азербайджанского народа, в "затухании" классовой борьбы.

" - Вот когда была гражданская война, когда мы громили дашнаков и мусаватистов, тогда была классовая борьба... А сейчас... Ты скажешь - Бидж-Искандер классовый враг? Ну хорошо, у него тысяча голов баранты, так ведь он сам, собственными руками все заработал... Если ты будешь подыхать с голоду... вот в этот момент вспомни - живет в Ахмадли Бидж-Искандер. Он тебя напоит, накормит, спать уложит, а потом последнюю чуху отдаст". Эта уверенность в "доброте" кулаков в конце концов приводит Мэхраджа, в глубине души честного человека, в банду Кюроглы Мамеда, бывшего эсера и офицера-мусаватиста. Только там он убеждается, каковы истинные стремления кулаков и чего стоит их "доброта". Эта "доброта" проявляется к нему да и к другим односельчанам в том, что они уговорили их бороться за "свободный" Азербайджан, где не будет места ни русским, ни коммунистам, где не будет колхозов, налогов и обязательных заготовок.

Мэхрадж горько раскаивается в своих заблуждениях. От трагической гибели его спасает бывший школьный товарищ, теперь секретарь райкома Гариб Керимов. Азербайджанец, унаследовавший лучшие черты своего народа, Гариб Керимов активный борец за победу нового, коммунист, проводящий в жизнь ленинские принципы руководства. Он ведет твердую и бесстрашную борьбу и с прямыми врагами народа, и с такими "перегибщиками", как прокурор Аббасов и уполномоченный Гурбат. Он считает их деятельность преступной и расценивает ее как самую сильную пропаганду против партии, против советской власти, против всего нашего дела.

Демократизм и гуманизм, душевная щедрость Гариба Керимова сближают его с Семеном Давыдовым Шолохова, хотя Керимову приходится действовать в иных условиях, учитывая национально-специфическую обстановку Азербайджана. Зная, что левацкие перегибы в деле коллективизации допускаются во многих районах Азербайджана, Керимов не собирает секретарей парторганизаций у себя в райкоме, а сам ездит по колхозам, исправляя ошибки и упущения: "Главное - это актив. И с ним в первую очередь надо познакомиться". Проявляя подлинный гуманизм, Керимов не верит, что Мэхрадж, оторвавшийся от народа по своей политической темноте, способен на подлость и предательство.

" - Доверчивый ты человек, Гариб, - сказал Раджибли, работник ЧК.

- Да! Доверчивый! - подхватил Керимов. - Всегда был и всегда буду доверчивым по отношению к нашим людям, как бы они не ошибались и ни заблуждались. И этому всегда учил нас Ленин". И действительно, Мэхрадж, рискуя жизнью, открывает Гарибу Керимову планы разбойничьей шайки Кюроглы Мамеда.

Автор стремится раскрыть характер Керимова и в быту, в личной жизни, что, правда, удается ему в меньшей степени, чем изображение его общественной деятельности.

В 1937-1938 годах вышли две книги романа "Кен-Су" ("Широкое течение") киргизского писателя Т. Сыдыкбекова, позже в переработанном виде названного "Среди гор" (1955-1958). Автор писал о значении для него творческого опыта М. Шолохова при создании этого реалистического многопланового и многогеройного романа. Произведение Т. Сыдыкбекова впервые в Киргизии в эпическом плане ставило проблему героя-современника. В одной из своих работ З. С. Кедрина высказывает интересное предположение, что по старой казахской и киргизской традиции у этих народов широко бытовал устный пересказ известных произведений. Шолоховская "Подняв тая целина", еще до перевода ее на казахский язык, распространялась в Казахстане в устном пересказе. Т. Сыдыкбеков - тогдашний корреспондент в Казахстане - мог слышать устный пересказ. Во всяком случае, основа сюжета "Кен-Су" - классовая борьба в период создания киргизских колхозов - такая же острая, как в "Поднятой целине", но она национально самобытна.

Творческая и национальная самобытность романа "Среди гор" не вызывает сомнения, и если социалистический гуманизм Сапарбая или Исака Термечикова сродни человечности Давыдова, переживания середняка Соке близки конфликту в душе Майданникова, а бедняка Иманбая часто называют киргизским Щукарем, то судьба и характеры их явно обусловлены национальной жизнью, судьбами киргизского народа в переломные, решающие периоды его истории. Можно согласиться с самим Т. Сыдыкбековым, который, не отрицая стимулирующего значения творчества Шолохова, утверждает, что близость с романом русского писателя была обусловлена и сходством больших исторических событий в жизни разных народов СССР. "В основе этого сходства лежит жизненная правда"^*.

^* ("Советские писатели. Автобиографии", т. 3. М., "Художественная литература", 1966, с. 653.)

Главный герой книги Сыдыкбекова - это народ, обрисованный во всей полноте его бытия, социального и личного, во всей новизне классовых, социальных, психологических, бытовых конфликтов. Автор изображает особую сложность классовых взаимоотношений в Киргизии накануне коллективизации. Трудности создания колхозов усугублены кочевым образом жизни в скотоводческих хозяйствах, темнотой народа, рабским положением женщины, неграмотностью большинства сельского населения, живучестью патриархальных национальных традиций - законов рода, вражды с чужими родами.

"Народ, который испокон веку кочевал со скотом и для которого свой скот дороже всего на свете, может, и не сразу поймет смысл и значение коллективного хозяйства", - справедливо утверждает коммунист Кинимет Уулу в романе Сыдыкбекова. Законы рода настолько спутывают классовые понятия, что в аилах принимают в партию заведомых кулаков, таких, как Карымшак и Касеин, имеющих батраков, нескольких жен и огромные стада. И председателем аилсовета назначен сын умершего крупного бая - Саадат, который верно служит баям и прежде всего самому себе. Молодежь поддерживает Саадата, потому что он добивается того, чтобы женщины ходили в школы ликбеза, выступает против продажи молодых девушек старикам за калым. Но делает он это потому, что в школе он может встречаться с любимой девушкой сиротой Айной, которую богатый дядя Касеин хочет продать старику за табун в шестьдесят лошадей. Под видом борьбы двух родов Саадат собирает всех бедняков своего рода и устраивает драку с родом бая Касеина. В битвах этих двух родов принимает самое горячее участие и бедняк Иманбай, считающий себя родственником Саадата в седьмом или восьмом колене. Единственным богатством этого бесхитростного человека является кляча Айсарала^*. "Иманбай изо всех сил старался казаться храбрецом. Он кричал, как богатырь, устремившийся в гущу схватки, бил Айсаралу плеткой по крупу. Обвинять его в том, что он ударил кого-нибудь дубинкой, было бы несправедливо. Такого греха он не совершил. Он всего-навсего бил себя в грудь, распахнув старую шубу, и шумел". Иманбай далек от понимания классового неравенства и конфликтов.

^* (Айсарала - сказочный конь одного из героев киргизского эпоса "Манас".)

" - В нашем аиле нет чужих баев, приехавших откуда-то из-за Андижана, у нас все свои, - утверждает Иманбай, - Книзбай такой же раб бога, как и я. Разве это неправда?

- Да, Иманбай, вы оба рабы бога, - засмеялся Соке, - но твоя шуба немножко хуже киизбаевой". Но на слова Соке о том, что Книзбай не отдаст ему свою шубу, Иманбай отвечает байской пословицей: "Если даже ничего не дает, все равно бай хорош, если даже не ешь, все равно масло хороню".

Иманбай долгое время не идет в колхоз, жалея свою клячу Айсаралу и боясь нарушить клятву, которую он дал вместе с кулаками аила над кровью принесенной в жертву лошади. А когда Саадат и богачи аила убегают в горы, за перевал, за границу, Иманбай тоже едет за ними, так как думает, что его могут зачислить в "кулаки-бедняки" и наказать за принадлежность к роду Саадата. Хорошо, что мудрая кляча Айсарала всю ночь возит его в горах вокруг одного большого камня недалеко от родного аила.

Сыдыкбеков стремится изобразить жизнь во всей ее сложности, справедливо считая, что человеческие качества вовсе не определяются только социальным происхождением и классовой принадлежностью. В этом отношении интересен образ председателя рабочкома бедняка Шарше - человека в рваной, "засохшей шубе", полагающего, что при советской власти бедняки должны не работать, а только управлять, поучать и карать непослушных. Любимая поговорка Шарше: "Каждого, кто станет на моем пути, я головой буду бить об землю".

Шарше готов раскулачивать и середняков и записывать в "кулаки-бедняки" таких, как бесхитростный Иманбай. Шарше - правая рука авантюриста Калпакбаева, решившего провести молниеносную стопроцентную коллективизацию и обвинившего в оппортунизме честнейшего человека Сапарбая - секретаря аилсовета, восставшего против такой коллективизации. В основе сходства и национального своеобразия таких персонажей, как Майданников М. Шолохова и Соке Т. Сыдыкбекова, дед Щукарь и Иманбай, - жизненная правда, сходство исторических событий и особенности национальной действительности.

Середняк Соке, честный труженик, человек высокой морали, органически не приемлет лени Шарше, кичащегося своей бедностью. "Чем без толку скакать на лошади да собак дразнить, лучше землю паши, хлеб убирай, дрова готовь, огонь разводи. Да обнови на себе эту шубу... Вот и сатсиал тебе откроется".

Разделяя народную точку зрения, Соке горячо вступается за Сапарбая, против клички "апартунус", которую ему прицепил Калпакбаев якобы за выступление "против крутого поворота к сатсиалу".

Выражая точку зрения своих земляков-скотоводов, Соке повторяет: "Свой скот неотделим от тела, как собственная печень". Одним из первых вступив в колхоз, оп всей тяжестью ощутил на себе правдивость этой пословицы: "Когда он начал отвязывать коров, руки его задрожали, и он долго бессильно бился над каждым узлом".

Трудную и упорную борьбу против кулачества и их приспешников, таких, как Саадат, против левацких перегибов авантюриста Калпакбаева и озлобленного Шарше ведут секретарь аилсовета Сапарбай, уполномоченный райкома Исак Термечиков, колхозник Саке. Доверчивый, честный Сапарбай трагически гибнет в горах от пули Саадата, пытаясь вернуть его в родной аил с перевала, границы с Китаем.

Младописьменным литературам, овладевавшим мастерством эпического изображения жизни и психологического анализа, сравнительно долго не удавался пейзаж как одно из художественных средств, способствующих раскрытию особенностей национальной жизни, внутреннего мира героев. Пейзаж Шолохова, утверждающий диалектическую взаимосвязь человека с живой природой, оказал благотворное влияние на младописьменные литературы, в частности, киргизскую.

В одном из пейзажей Сыдыкбеков символически изображает трудное, но неуклонное движение киргизского народа к весне социализма. "Высоко в синем, бездонном небе цепочкой тянулись к востоку лебеди. В воздухе стоял смутный, неясный гул, казалось, сюда доносился шум могучих взмахов лебединых крыльев. Гортанными отрывистыми криками приветствовали они свои родные края. Весна набирала силу. Но еще не тронутыми снегами и льдами скован суровый, неприступный Ала-Тоо. Оп еще держит на своих вершинах тяжелые острова туч... Однако его могучий дух - дед-мороз на белом свирепом верблюде с мешками холода и стужи - уже поспешно покинул долины, откочевал на перевал..."

Произведения М. Шолохова крепко связаны с жизнью, с социальными, бытовыми, нравственными ее сторонами, они учат пристально всматриваться в важнейшие явлениям народной жизни и создавать свои национально-самобытные, художественно оригинальные образы. Об этом и говорил Тугельбай Сыдыкбеков поэту Льву Пасынкову, сидя у костра в горах Ала-Тоо: " - Я киргиз, а вот все не идет у меня из ума, не покидает мою душу "Поднятая целина" с ее казаками. В лесах у нас все так же кричат тау-теке (козероги), элики (косули), перекликаются дикие индейки-улары, под елями пестреют цветы, оставшиеся в подарок Киргизии от древнего материка Гондваны, внизу в колхозе "Чолпон" ("Утренняя звезда") иногда еще работают кетменем, все так же женщины готовят кумыс, а я все больше убеждаюсь, что "Поднятая целина" помогла мне лучше увидеть в Киргизия новое в якобы старом, якобы известном"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 388.)

Как уже говорилось, в образах Луки Ивачева из "Отчего края" К. Седых, Гвади Бигвы из романа Лео Киачели, деда Капли из романа М. Алексеева "Хлеб - имя существительное", мы видим, как и у деда Щукаря, черты простодушия и лукавства, чудачества, неудачничества, которые сочетаются с неиссякаемым оптимизмом, отразившим оптимизм народа, строителя нового справедливого мира. Но каждый из этих героев своеобразен, связан со своим временем и национальной почвой. Безусловно, не списанным с деда Щукаря, национально и художественно самобытным, отобразившим особенности киргизской жизни и традиции национального эпоса, является и характер Иманбая из романа Т. Сыдыкбекова "Среди гор".

Сыдыкбеков стремится передать сложность и динамику изменения характера народа и личности под влиянием переломных, решающих исторических событий. "В создании этого романа автор не шел по проторенным следам устных сказок. В силу своих возможностей я старался перенять опыт мировой и русской литературы, старался учиться у них"^*.

^* ("Кызыл Кыргызстан", 1954, 12 сентября.)

Вдумчивое отношение к богатому нравственному миру советского человека - рабочего, крестьянина, интеллигента, в душах которых находят глубокое отражение коренные вопросы времени, - является существенной стороной творчества М. Шолохова и лучших произведений Л. Леонова и К. Федина, Чингиза Айтматова и Ю. Бондарева, В. Кожевникова и Г. Маркова, М. Стельмаха и О. Гончара, И. Мележа и В. Быкова, В. Фоменко, А. Калинина, М. Алексеева и многих других писателей братских литератур.

"Шолохов, - говорит, например, писатель А. Калинин, - для меня тот человек, мерой которого меряешь глубину познания жизни. На него равняешься. О нем думаешь, как о человеке, который может сказать: "Так писать нельзя, это плохо". Сам А. Калинин изображает трудные и героические судьбы людей, в характере которых есть развитие таких черт, которые присущи героям Шолохова.

В значительной степени творчески используя традиции Шолохова, А. Калинин рисует сложные человеческие судьбы в годы Великой Отечественной войны и послевоенный период. Трагическая судьба героя его романа "Суровое поле" (1958) Андрея Сошникова, его горячий, импульсивный, непримиримый характер близок к характеру Григория Мелехова. И жена Андрея Даша, и сестра ее Любава, которая любит Андрея, и Павел Сулин, и секретарь райкома Еремин верят в честность и правдивость Андрея, в самых исключительных и трагических условиях сохранившего душу советского человека. "Форма на нем по недоразумению была чужая, а сердце под ней оставалось советское, русское", - говорит об Андрее секретарь райкома Еремин.

Роман А. Калинина "Суровое поле" - это утверждение активного советского гуманизма, доверия к человеку.

Рассказывая о венгерских событиях (в них принимает участие сын Андрея Сошникова, раненный венгерским юношей), автор допускает, что этот юноша мог быть тем ребенком, которого поставили впереди себя фашисты, наступая на русских. У русских не поднялась рука стрелять в него, даже под угрозой собственной гибели.

А. Калинин страстно предупреждает честных людей всего мира, в частности, мать венгерского юноши, не повторять тех ошибок, которые в свое время совершил горячий честный человек - Григорий Мелехов, будучи не в силах разобраться в сложной обстановке гражданской вой игл: "Тебе о чем-нибудь говорят эти слова: "Мелехов Григорий?" Это жил лет сорок назад на далекой от тебя земле Донщине один такой же черный и кудрявый, как твой сын, казак. Чем только может наделить природа человека, тем она и наделила его: трудолюбием, удалью, любящим сердцем. Никто не умел так, как он, пахать землю, петь песий и так воевать верхом на коне с пикой и казачьей шашкой. И все искал он правду, как нужно на земле жить, и не знал, где ее найти, как не мог разобраться и в том, кого ему любить из двух дорогих ему женщин. Друга рядом с ним не было, а душа у него была доверчивая, слепая.

Обманули казака, взяли под уздцы его коня и повели воевать не с теми, с кем он должен был воевать, а со своими родными братьями, с такими же, как у него, крестьянскими руками. Обманули и заставили лить свою и братскую кровь, загубить свою любовь, а с нею и жизнь обеих дорогих ему женщин".

В одной из своих статей о Шолохове А. Калинин пишет: "Григория, должно быть, и потянуло к Аксинье то, что по натуре она тоже бунтарка. В своей беззаветной любви к нему она всегда бесстрашна. Можно себе представить, как расцвели бы эти задатки ее натуры, окажись она не в условиях патриархального казачьего хутора, а в других, зовущих к самопожертвованию во имя достижения высокой цели. За свои убеждения она могла бы пойти и на смерть, как идет она теперь на смерть во имя любви"^*.

^* (Сб. "Михаил Александрович Шолохов". М., изд-во "Правда", 1966, с. 131.)

Видимо, образ Аксиньи вдохновлял А. Калинина, когда он писал свою повесть "Возврата нет" (1971) об исключительной и далеко не легкой судьбе сильной, смелой, горячей натуры казачки Антонины Кашириной и о судьбе героини романа "Цыган" Клавдии.

Герои А. Калинина - натуры сильные, а для всех его произведений характерны драматические коллизии, острые конфликты, изображение которых подчинено принципам социалистического реализма и советского гуманизма.

Традиции шолоховского реализма и активного гуманизма в новой современной действительности мы видим в творчестве В. Фоменко, особенно в его романе "Память земли" (1961-1970).

Один из центральных героев романа Степан Конкин, большевик, участник гражданской войны. Подобно Давыдову из "Поднятой целины" М. Шолохова, он был заводским рабочим, одним из двадцатипятитысячников - организаторов колхозов в начале 30-х годов, страстно заинтересованных в успехах строительства социализма.

В Степане Конкине живет бескомпромиссность и страсть борца, что сближает его с шолоховским Нагульновым. Степан так же, как Нагульнов, свято верит в победу коммунизма во всем мире. Живет в Конкине и гордость советского рабочего человека, присущая Давыдову, забота о судьбе каждого во вверенном ему колхозе хутора Кореновского на Дону.

В. Фоменко изображает острый, переломный момент в жизни богатого донского колхоза Кореновского; его жители должны покинуть обжитые целыми поколениями дома, плодородные поля и сады и переселиться на новое место, потому что по их земле пройдет Волго-Донской канал. Возникает непримиримый конфликт между разными типами руководителей, такими, как Степан Конкин и председатель райисполкома Орлов. Председатель рассматривает переселение как очередную кампанию, по его понятиям, он должен провести ее быстро и организованно, не заглядывая в души людей, не считаясь с их интересами и переживаниями.

Властность, самолюбие и эгоизм Орлова особенно наглядно выявлены в картине колхозной свадьбы. Он "присутствует" на ней, высокомерно и презрительно, как бы со стороны, присматриваясь к праздничному веселому застолью.

Образ Орлова, его методы руководства "массами", близки к "методам" Борзова из "Районных буден" В. Овечкина. Орлов в глубине души уверен, что его, "профессионального руководителя", не смогут заменить в решении волго-донской проблемы "пятьсот слесарей-ударников" или "пятьсот самых наипередовых доярок", поэтому он не считает нужным понять стремления каждой из этих "пятисот доярок", то есть интересы всех колхозников. Свои теории "волевого" руководства "массой", народом в целом, Орлов пытается внушить новому секретарю райкома Сергею Голикову - фронтовику, инженеру-конструктору, вначале чувствующему себя весьма неуверенно и неуютно на руководящей партийной работе.

Степана Конкина привлекает в Сергее Голикове его человечность или, как он говорит, "уйма людского". Люди, близкие по своим убеждениям к Семену Давыдову, они стремятся, чтобы все жители хутора Кореновского, и такие, как старая колхозница Фрянчиха, которой дорог "даже паршивенький, источенный червем подоконник в ее хате...", поняли необходимость переселения на необжитое и, видимо, худшее место, во имя создания Цимлянского моря, необходимого тысячам жителей засушливых степей.

Книга В. Фоменко, правдиво рисующая трудности, жизненные конфликты, вместе с тем оптимистична, утверждает неизбежность победы нового, передового, гуманного, перспективного над людьми, действия и взгляды которых тормозят строительство коммунизма".

Шолоховское начало ощущается в романах белорусского писателя Ивана Мележа "Люди на болоте" (1961) и "Дыхание грозы" (1965), оба романа входят в "Полесскую хронику".

Сам Иван Мележ, говоря об особенностях реализма Шолохова, оказавшего влияние на его творчество и на белорусскую литературу в целом отмечал: "Писать правду, быть с народом, жить для народа, любить всем сердцем и ненавидеть, всем сердцем, быть чутким и быть мужественным, видеть широко и далеко - многому доброму учит замечательный шолоховский пример"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 358.)

Мележ создает национально-самобытные характеры, он пишет о том, что сам хорошо знает, испытал, пережил: о жизни, о людях родного Полесья.

Иван Мележ, подобно Шолохову (который начал с подробного неторопливого изображения мелеховского куреня и хутора Татарского и вывел своих героев в широкий мир революции и гражданской войны), описывает быт, жизнь, труд, развлечения Ганны, Василя, Хадоськи, Хони, постепенно вводя их в широкий мир сложной борьбы за победу коллективных начал жизни. С шолоховской силой Иван Мележ передает тяжесть и вместе с тем поэзию народной жизни: труда, любви к земле-кормилице в сцепах пахоты, тяжкой косьбы на болотистом лугу, носящем название "Мокут", бытовой обстановки в хате Хадоськи, где каждый увлечен своим делом - прялкой, плетением лаптей, вязаньем варежек. Без этой работы не прожить было в старой белорусской деревне.

Василь Дятлик - характер национально-самобытный, возникший на почве традиций быта и труда своего народа и условий современной ему жизни.

Иван Мележ начинает свой роман с изображения пейзажа, с которым связаны жизнь и характеры людей: "Хаты стояли на острове. Остров этот, правда, не каждый признал бы островом - о него не плескались ни морские, ни даже озерные волны: вокруг гнила кочковатая трясина да шумели вечно мокрые леса".

Каким же надо было обладать упорством, любовью к своей бедной земле, чтобы на болотистой и песчаной почве выращивать хлеб, любить свой тяжкий крестьянский труд.

Многие черты характера Василя - его упорство в труде, его страстная мечта приобрести возле цагельни кусочек хорошей плодородной земли, захваченной кулаками, - объясняются национальными и социальными условиями жизни. Можно ли говорить о собственнических чертах Василя, даже тогда, когда он отказывает Ахрему Грибку в ложке меда для больного ребенка? "А что на базар повезем, на что хлеба купим?.." - задает вопрос, привыкший к нехваткам и лишениям Василь.

Эта мечта о хорошем клочке земли, который дал бы возможность радостного труда без заботы о куске хлеба от урожая до урожая, приводит Василя к тому, что он самовольно запахивает небольшую делянку возле цагельни, услышав о новом переделе земли. Эта же страстная мечта, переходящая в одержимость, заставляет его почти без боя отдать кулаку Евхиму Корчу единственную горячо любимую Ганну, жениться на нелюбимой, противной ему Мане.

Характер таких людей, как Василь Дятлик, обусловленный социальной средой, обстоятельствами жизни, хорошо понимает коммунист Апейка, прощая Василю его ошибки и проявление "собственнических" эгоистических побуждений, веря, что они исчезнут с изменением исторически-конкретных условий действительности.

Но душу Василя и таких же, как он, людей, не видит Ми капор - представитель деревенской власти, из-за него осложняется судьба Василя, которого он считает собственником и даже врагом советской власти. Миканор - при всей его национальной самобытности - в основном, главном, очень близок шолоховскому Мишке Кошевому. В начале романа мы видим, как Миканор, бедняк, только что вернувшийся из армии, стремится к просвещению отсталой деревни, большинство жителей которой неграмотны. Просвещение он считает действенным средством, которое заставит крестьян и жить и работать по-новому. Но с течением времени в нем (как и в Михаиле Кошевом к казачеству) рождается озлобленность, мстительность в отношениях к крестьянам за то, что они нелегко и не сразу понимают "ценность" всех мероприятий, которые он им предлагает, считая себя правоверным и чуть ли не единственным исполнителем законов советской власти. Григорий Мелехов, окончательно разочаровавшись в своих казачьих иллюзиях после участия в Верхнедонском восстании, мечтает пахать землю в своем хуторе и жить с Аксиньей и детишками, не ссорясь с советской властью. Всему этому мешает не только его трагическое недавнее прошлое, но и непримиримое, злое, мстительное отношение к нему Михаила Кошевого. В значительной степени из-за него Григорий попадает в банду Фомина. Злость, мстительность Миканора способствуют тому, что Василь дольше, чем это могло быть, сохраняет недоверие к социалистическому преобразованию в деревне. Коллективизацию терпеливо и настойчиво проводят коммунисты-ленинцы, подобные Семену Давыдову и Апейке, убеждая таких, как Василь, преданных крестьянскому труду, родной земле людей.

Общий стиль работы, духовная близость Апейки с Семеном Давыдовым основываются прежде всего на ленинских принципах отношения к своему делу и к людям. Живой, полнокровный характер коммуниста-руководителя Апейки национально своеобразен. Выходец из семьи бедного белорусского крестьянина, он на себе испытал тяготы и невзгоды крестьянской жизни.

Апейка плоть от плоти, кровь от крови своего народа, жизненные условия и партия воспитали в нем дальновидность и мудрость, которые дают ему возможность ясно сознавать, при всех сложных драматических событиях и острых конфликтах в деревне, что "колхоз - ...сам по себе дело надежное!.. Разумное. И свое возьмет!.."

Апейка хорошо понимает, что в основе первоначального недоверия многих крестьян к колхозу была неправильная, даже вредная деятельность горе-организаторов, таких, как Башлыков или Ярощук. Оп ищет пути к тому, чтобы "остановить", "задержать" в колхозе ценных людей. "Надо бороться с их страхом, - решает Апейка. - Терпеливо объяснять. Прививать веру... Один выход".

Самоотверженностью в борьбе за победу колхозного строя в деревне, гуманизмом, всем своим духовным обликом коммуниста-ленинца Апейка близок Семену Давыдову М. Шолохова.

Связи советских писателей с творчеством М. Шолохова чрезвычайно многообразны, широки и, к сожалению, почти совершенно не изучены^*.

^* (На эту тему написана лишь одна книга: Е. П. Дрягин. Шолохов и советский роман (Ростов-Дон, изд-во Ростовского университета, 1966) и статья А. Хватова "Мера гуманизма и народности". - "Звезда", 1974, № 3.)

О. Гончар, который романтически прославил творческий труд, не идеализируя, не приукрашивая его и всей жизни человека-борца, человека-труженика, пишет о том большом влиянии, которое оказал Шолохов на него лично и на всю украинскую советскую литературу: "Книги его похожи на большие открытия. В них явственно слышится живое клокочущее море человеческих страстей, могучее дыхание нашего великого времени. Мужественные, сильные своей правдивостью, согретые сыновьей любовью к Родине, они проникают в самое сердце, обогащают внутренний мир человека, вооружают его на борьбу за переустройство жизни, за построение нового, коммунистического общества"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 173-174.)

О животворности таланта М. Шолохова пишет Ю. Бондарев в статье "Художник, обогащающий мир": "Со страниц его книг шагнули в мир герои, после рождения которых человечество увеличилось в ярких его представителях". Писатель говорит о шолоховских пейзажах, картинах быта, обстановки, о художественной детали: "Он создал то окружение для своих героев, свой пейзаж, югу неповторимую обстановку недавней действительности, которая называется жизнью, борьбой за победу светлого в этом мире".

Ю. Бондарев выступает против формалистических требований иных писателей, утверждающих, что в наш напряженный век атомной энергии, кибернетики и космоса можно изобразить человека, только прибегая к "телеграфному стилю" или "косноязычной исповеди". Писатель утверждает, что язык Толстого и Шолохова современен в высшей степени, "ибо подчинен не моде, не колориту ради колорита, а самой мысли, значимость которой беспощадно отвергает легковесные слова".

Влияние Шолохова Ю. Бондарев видит не в копировании его творчества, а в том, что у Шолохова - огромного художника учатся, от ого книг получают духовную, эмоциональную зарядку, ясный, не передаваемый словами, подъем сил, что в искусстве называется вдохновением"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 107.)

Участник сталинградской битвы, Ю. Бондарев - представитель того поколения советских людей, которые вступили в самостоятельную жизнь в тяжкие военные годы. Его, как и Шолохова, интересует нравственная сторона великой битвы советского народа с фашизмом, испытание человеческого духа на грани жизни и смерти, высокий активный гуманизм рядового советского человека.

Герои романа "Горячий снег" Ю. Бондарева, как и Андрей Соколов Шолохова, являются носителями лучших, типических черт нового человека, воина и творца, гуманиста, чувствующего ответственность за судьбы своей страны и простых тружеников всего мира.

Лейтенант Кузнецов, генерал Бессонов - характеры цельные, стойкие, они не только не теряют человечности, но нравственно мужают в невероятно тяжких условиях сталинградских боев.

Активный гуманизм, нравственная чистота, богатство внутреннего мира таких людей, как лейтенант Кузнецов, противопоставлены духовной бедности, эгоизму, ограниченности лейтенанта Дроздовского.

Лейтенанта Кузнецова занимают нравственные вопросы: жестокость и добро на войне, гуманизм, внимание к личности каждого бойца. Лейтенант Дроздовский считает, что авторитет командира зиждется только на соблюдении субординации, постоянной дистанции между командиром и подчиненными. Свой авторитет он стремится укрепить грубостью, жестокостью, начальственным окриком. Нравственный глубокий конфликт между Кузнецовым и Дроздовским проходит через всю повесть Ю. Бондарева. Читатель понимает вынужденность, необходимость жертв, когда Кузнецов посылает своих бойцов и сам идет на опасные задания, по глубокое возмущение и протест вызывает заведомо невыполнимый приказ Дроздовского ездовому Сергуненкову подорвать гранатами немецкую самоходку. Бессмысленная жертва, обусловленная только жестокостью командира, вызывает отчужденность солдат от Дроздовского. Последняя атака немецких войск, отбитая ценою мужества, самопожертвования, а затем награждение немногих оставшихся в живых, возможно, изменит антигуманные, далекие от морали советского командира взгляды Дроздовского. Смертельный бой явился и для него наглядным уроком героизма, человечности, патриотизма советских солдат, которым не потребовались его начальственный окрик и принужденно, чтобы бороться и умирать во имя Родины.

Моральный поединок, борьба гуманизма с жестокостью и черствостью души с особой силой изображены в столкновении наивного и доброго восемнадцатилетнего деревенского паренька Сергуненкова с мрачным ожесточенным ездовым Рубиным, который срывает свою злость на несчастных фронтовых лошадях. Восхищаясь художественной точностью поэтической детали у Шолохова, Ю. Бондарев сам является мастером поэтической детали. В самой внешности и одежде Сергуненкова он передает его юношескую чистоту и незащищенность, у него "тонкая и нежная, вытянутая из просторного воротничка шея", "нездешняя голубизна глаз". Эти глаза отыскали "замершее в угрюмой неподвижности" лицо Рубина. Сергуненков, идущий но заданию Дроздовского на смертельное задание, спокойно заявляет: "А ежели ты, Рубин, коней мучить будешь, на том свете найду. Прощайте пока..."

Ю. Бондарев пишет, что секрет широкого успеха шолоховских творений он видит не только в блестящем мастерстве, в колоссальной работе над словом, но "в первую очередь - в его кровной связи с землей и народом, в глубочайшем понимании... души человека, в самом высоком его гуманизме"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с 106.)

О том, что творчество Шолохова является животворным источником для многих деятелей литературы, говорят Н. Тихонов, белорусский поэт П. Бровка, литовский Эд. Межелайтис, грузинский Г. Леонидзе, балкарский Кайсын Кулиев и многие другие.

Эдуардас Межелайтис особо выделяет в творчестве М. Шолохова связь с природой и с фольклором, близкую литовскому народу и самому поэту: "Герои Шолохова предстают перед нами во внутренней их связи с миром природы. Человек и природа в его творчество как бы повенчаны и увенчаны. Люди приходят к патетическим кульминациям в свете незабываемых картин окружающего мира, и земля очеловечивается их неустанным трудом и борьбой.

Единством человека с природой пронизан фольклор. И в "Тихом Доне", в "Поднятой целине" мы слышим некую перекличку с былинным сказом. В этих огромных эпопеях словно мчатся древние русские богатыри, кровно связанные с матерью-землей... Его связь с народным творчеством глубоко органична, стихийно оправдана, добыта "потом и кровью". Ее мы, литовцы, стараемся проследить с особым интересом: наше искусство в огромной мере вдохновлялось и вдохновляется фольклором"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 355-356.)

Обращаясь к богатейшему, неисчерпаемому источнику шолоховского творчества, каждый писатель выделяет в нем то, что наиболее близко и дорого ему, соответствует его миропониманию и художественной индивидуальности.

Думается, что очень четко поэт Кайсын Кулиев выразил мысль о том, чем дорог ему и всем советским писателям М." Шолохов, сказав об эпической силе его творчества, о верности жизни, своеобразии его бескомпромиссного реализма, о способности выразить всю сложность, богатство духовного нравственного мира простого трудового человека:

"В своей великой трагической поэме Шолохов не сделал ни малейшей уступки любителям сладенького в искусстве. Он показал жизнь и судьбы такими, какими знал их; изобразил честно и необычайно выпукло, как большой мастер.

Взрывы изобразительности у Шолохова ошеломляюще прекрасны. Поэтому и веет на нас со страниц шолоховских книг такой редкостной знойной силой. Вот чему, по-моему, должны учиться мы у Шолохова, в то же время оставаясь похожими на самих себя"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 306.)

В шолоховских традициях, опираясь на важнейшие, переломные моменты в жизни своего народа, советские писатели стремятся изображать революционное преобразование действительности во всей ее реальной сложности и противоречиях, в разных, зачастую трудных человеческих судьбах, связанных с народными судьбами.

Творчество Шолохова учит особенно вдумчиво относиться к богатству и многообразию духовного, нравственного мира простого труженика, борца и созидателя всего ценного на земле.

Писателей привлекает и мастерство шолоховского языка, пейзажа, массовых сцен, поэтической детали, подчиненных глубокому раскрытию человеческой психологии. Овладевая творческим опытом Шолохова, писатели не подражают ему, они изображают национально-самобытные характеры, обусловленные не только общесоветскими идеалами, трудом и борьбой, но и традициями национальных культуры и быта, своеобразными историческими и современными судьбами каждого народа.