2. Прополка сорняка...

В начале тридцатых годов проблема совершенствования писательского мастерства встала остро и получила широкий общественный резонанс. В это время М. Горький резко выступил против работы "неумелой, небрежной, недобросовестной", подверг критике книги Ф. Панферова, Ф. Гладкова, Б. Пильняка, Б. Ильенкова, М. Шагинян, Е. Пермитина и других. Подводя итоги долговременным наблюдениям над процессом роста молодой советской литературы и вместе с тем над процессом засорения ее словесным хламом, М. Горький писал в статье "О прозе": "Мне кажется, что второй процесс принимает размеры угрожающие и что я обязан выступить с доказательством этого факта"^*. Основоположник советской литературы призывал писателей бережно относиться к тому материалу, из которого строится книга, утверждал, что работа над языком "требует тщательного отбора всего лучшего, что в нем есть, - ясного, точного, красочного, звучного, и - дальнейшего, любовного развития этого лучшего"^**.

^* (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 26. М., Гослитиздат, 1953, стр. 387.)

^** (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 26. М., Гослитиздат, 1953, стр. 408.)

В дискуссии по поводу романа Ф. Панферова "Бруски" М. Горький указывал, что "идет речь не об одном Панферове, а о явном стремлении к снижению качества литературы", и считал, что в словесном творчестве "языковая - лексическая - малограмотность всегда является признаком низкой культуры и всегда сопряжена с малограмотностью идеологической..."^*. Итогом этих его наблюдений явился вывод: "Необходима беспощадная борьба за очищение литературы от словесного хлама, борьба за простоту и ясность нашего языка, за честную технику, без которой невозможна четкая идеология"^**.

^* (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 27. М., Гослитиздат, 1953, стр. 150, 151.)

^** (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 27. М., Гослитиздат, 1953, стр. 152.)

Борьба М. Горького за качество литературы, за повышение писательского мастерства, его участие в дискуссии о языке до сих пор воспринимаются неоднозначно и оцениваются по-разному: то решительно максималистски, то сводятся к борьбе преимущественно против неудачных "местных речений"" и "провинциализмов". Действительно, по мнению М. Горького, "пристрастие к провинциализмам, к местным речениям также мешает ясности изображения, как затрудняет нашего читателя втыкание в русскую фразу иностранных слов"^*. Однако М. Горький был далек от того, чтобы сводить борьбу за повышение качества литературы к стерилизации ее языка, к созданию "дистиллированной прозы" за счет беспощадного истребления в ней диалектных слов и выражений. Его пометки, в частности, на полях трех книг романа М. Шолохова "Тихий Дон", хранящихся в личной библиотеке М. Горького, относятся к замечаниям стилистического характера, лишь совсем незначительная часть пометок связана с диалектным словоупотреблением ("Сбочь затонувшего вяза", "Леса, пронзительно брунжа", "Аникушка заругался, чикиляя", "...с покрытого голызинами бугра").

^* (М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 26. М., Гослитиздат, 1953, стр. 403-404.)

В дискуссии о языке М. Горький, как известно, не называл имя автора "Тихого Дона" среди писателей, страдающих пристрастием "к провинциализмам, к местным речениям". Это А. Серафимович, полемизируя с ним, отмечал, что у Шолохова слова местного говора часто мелькают в собственной речи и это "сообщает ему живой местный колорит", потому что в употреблении этих слов у автора "Тихого Дона" есть "чутье и чувство меры"^*.

^* (А. Серафимович. Ответ А. М. Горькому. "Лит. газета", 1 марта 1934 г., № 25, стр. 2.)

Выступая в дискуссии о языке с поддержкой позиции М. Горького, его борьбы за повышение писательского мастерства ("в преобладающем большинстве мы, писатели, еще далеки от совершенства во владении языком"^*), Шолохов не только открыто признавал свои "языковые огрехи", в частности и злоупотребление "местными реченьями", но и всякий раз, обращаясь к тексту уже опубликованных книг "Тихого Дона", кропотливо работал над языком, устранял стилистические небрежности, вносил поправки там, где "чутье и чувство меры" ему изменяло. Надо сказать, что эта работа была начата писателем еще до дискуссии о языке. Принципиально важные исправления вносились в роман начиная с 1933 года, немало поправок сделано писателем и позже, в изданиях 1936-го, 1937-го, 1941-го, 1946 годов. Причем поправки, связанные с употреблением диалектных слов и выражений в авторской речи, вносились с большой осторожностью. Таких исправлений было сделано совсем не много. Вот самые характерные из них: "посапливая - посапывая"; "шумнула - крикнула"; "брунжали - гудели"; "сгиная - сгибая"; "зачикиляла растерянность - скользнула растерянность"; "настряли - набились" и т. п.

^* (М. Шолохов. За честную работу писателя и критика. "Лит. газета", 18 марта 1934 г., № 33, стр. 2.)

Начиная с 1933 года фонетическое написание слов в речи персонажей ("што", "штоб" "чево", "мово", "нево", "ничево", "твово", "ево", "этова", "нашева", "вашева", "такова", "чужова", "новова" и т. п.) заменялось общепринятым морфологическим. В это же время писатель решительно освобождался от употребления вульгаризмов в речи своих героев. По этой линии только в первой книге делается шестнадцать исправлений, более двадцати таких исправлений внесено в третью книгу.

Особенно часто устраняются из текста романа неудачные выражения, стилистически небрежные, фонетически неприемлемые словосочетания:

- "И [чево] чего тебе, Ильинишна, надоть? - привязывая к перилам [крыльца] жеребца, удивился Митька".

"С [раннего] самого утра зацвело займище кружевными бабьими юбками".

"Пантелей Прокофьевич торжественный, как [титор] ктитор у обедни, дохлебывал щи, [мочился] омывался горячим потом".

"Сухо поблагодарив его за [заботы] хлопоты".

"А в это время [Каменская трепалась прифронтовой лихорадкой] Каменскую трепала прифронтовая лихорадка".

"Подтелков, нахмурясь, положил на стол рыжеволосые [ладони] руки".

"Что он говорил, - слышал один [Подтелков, медленно задом отходивший назад] медленно пятившийся назад Подтелков".

"Пожилая плоскогрудая хозяйка для вида [смахнула с табуретов пыль, которой не было] обмахнула табуреты".

Уже значительно в меньшей мере, чем в "Донских рассказах", но и на первых книгах "Тихого Дона" еще лежала печать "изысканной витиеватости словесного рисунка", стремления к "оригинальности стиля" за счет вычурно-усложненных, а иногда и натуралистических метафор и сравнений. От таких образов писатель отказывается, снимает их:

"Ветер шуршал, перелистывая зеленые страницы подсолнечных листьев"; "Спокойный голос его плеснул на Аксинью варом"; "...брызгая из черешенок глаз вызывающий задор"; "Красная горячка лиц"; "Ставни дома наглухо стиснули голубые челюсти"; "крупный сазан бьет через бредень золоченым штопором"; "розовым бабьим задом из-за холма перлось солнце"; "с бестолковой изящностью топтался ветер"; "ночь захлебнулась тишиной"; "арбузной коркой морщился от улыбки"; "время помахивало куцыми днями"; "билась чечетка выстрелов"; "На востоке вспыхивали сполохи, словно кто-то неведомо большой изредка смежал оранжевые трепещущие ресницы" и т. п.

По исправлениям, внесенным в текст романа в разное время, чувствуется стремление писателя уйти от излишней гиперболизации, избежать сгущения красок:

"Григорий силился поднять удилище [его рвало с удесятеренной силой] и не мог".

"Подумал охваченный [безумной] ненавистью".

"- Возьми муку! Жри! - и вышел, дрожа плечами [стягивая в щепоть разбитый висок]".

"Пала молва на лысеющую голову Сергея Платоновича [как балка с постройки на голову идущего мимо человека] и придавила к земле".

"[Были волосы на голове Вениамина как черный плющ]".

"Пантелей Прокофьевич [гремел] постукивал обмерзшими подшитыми валенками".

Стремление к точности, конкретности изображения приводит писателя к устранению излишнего скопления образных средств. При стечении нескольких эпитетов обычно оставляется один, наиболее точно передающий мысль:

"Полузакрыв глаза, мысленно целовал ее [бесстыдно и нежно], говорил ей, откуда-то [набродившие] набредавшие на язык горячие и [нежные] ласковые слова".

"Губы у нее были сухи, жестки, пахли луком и [здоровым] незахватанным запахом свежести. На ее [сильной] тонкой и смуглой руке Григорий прозоревал до рассвета".

"Казаки разошлись, [смущенно и] молча улыбаясь".

"Теперь казались ему его искания зряшными [незначительными] и пустыми".

"Живой их звук бодрил, был [тягуч] весел и звонок".

"...Прижимаясь [почерневшими], спекшимися губами к их сапогам..."

От редакции к редакции Шолохов добивался того, чтобы каждая фраза, каждое слово наиболее точно выражали смысл эпизода, сцены, образа. Значительная часть авторской правки связана с уточнением смысла. Слово и целое выражение заменяются другим, более точным:

"Тонкий вскрик просверлил [рев голосов] ревущие голоса".

"[Пластая] Кружа над головой [мерцающий визг шашки] мерцающую взвизгивающую шашку".

"Весь день она зло высмеивала Григория, глядела на него [ненавистными] ненавидящими глазами".

"Григорий остался у лошадей, а Пантелей Прокофьевич [прохромал, похромал] захромал к крыльцу".

"Аникей грыз куриную кобаргу, [по голой бороде] по голому подбородку стекал на воротник желтый жир".

"Опираясь на костыль, [повизгивая] охая от боли... вышел проводить пахарей".

"Слух ее болезненно [царапал шорох] скоблило шорохом Аксиньиного платья".

"Крючков посунулся на седле, словно место [давал] уступал".

"...раненому удаляли остаток глаза, [раздробленного] выбитого осколком".

" [Обуглившееся] Осунувшееся лицо его с каким-то фиолетовым оттенком..."

"Небо [заволоклось тучами] нахмарилось".

"На полных губах ее дрожала презрительная [улыбка] усмешка".

"...по этой [легковесной] легкой походке Петро угадал жену".

"Твердым, во всю ступню [вольным] волчьим шагом прошел чуть сутуловатый Каледин".

"...на подоконнике, скрещенными пальцами [вцепившись в колено] поддерживая колено своей согнутой ноги, сидел Абрамсон".

"...на ходу вытирая покатые долы шашки [черневшие], червоневшие кровью".

"За [задратой] вскинутой запененной конской мордой..."

Добиваясь выразительности, четкости мысли, Шолохов освобождает текст романа от лишних слов и даже целых оборотов. Особенно часто снимается излишняя детализация:

"Христоня кладет на ребро аршинную босую ступню [ноги]".

"Сухо чмокнув, лопнула [под корешок] толстая леса".

"Прислонясь к дереву [спиной] ".

"Она привстала [на колыхавшееся под ногами жито] на возу".

"Подрагивая от немого смеха [лопатками]".

"...мерклые зрачки [глаз]".

"сжимая [в горсть] оконную ручку".

"Старик, дыша на сложенные ладони [рук]..."

"Еврей испуганно зевнул [ртом] ".

"...нос его [до половины] измазан чернилами".

"...под опущенными веками [глаз] растекалось недовольство".

"...пальцы прыгали, кололи [ледянистым] холодком".

"Одолевала его жажда, будто большой огонь внутри заливал он прозрачной [покрывшей пузырьками стенки графина] водой".

"...курица клохтала в раздумьи, где бы положить [подпиравшее к выходу] яйцо".

"...сапоги ходивших [над составами] мимо состава тонули [по щиколотку]".

"белки [глаз] подернулись голубой эмалью".

"ниже волос [головы] белела узкая полоска лба".

Вносил писатель и такие исправления в печатный текст романа, которые связаны с конструкцией фраз и предложений. Особенно часто при стечении личных местоимений, союзов, предлогов сокращается их количество (например, только в первой книге романа союз "и" устраняется в различных случаях из более чем пятидесяти предложений). Обратный порядок слов в предложении меняется на прямой. Обычно такая замена происходит в авторских объяснениях после прямой речи персонажей:

"Закивала она головой" - "Она закивала головой".

"Потянулся вперед Мирон Григорьевич..." - "Мирон Григорьевич потянулся вперед..."

"Скосился на него Христоня" - "Христоня скосился на него".

"Подъехал к нему Петро" - "Петро подъехал к нему".

"Сощурился недоверчиво Григорий" - "Григорий недоверчиво сощурился".

"Испытующе посмотрел на него Меркулов" - "Меркулов испытующе посмотрел на него".

"Замахнулся плетью вахмистр" - "Вахмистр замахнулся плетью" и т. п.

Преодолевая влияния языковых исканий, имевших место в годы создания первых книг "Тихого Дона", Шолохов не просто отказывался от каких-то "необыкновенных" средств художественного изображения, от неоправданных "языковых излишеств". Писатель добивался простоты, точности и яркости изображения, цельного во всех своих звеньях реалистического письма.

Язык четвертой книги романа, нисколько не утрачивая в сочности и многокрасочности живой народной речи, был полностью свободен от излишеств и наслоений, свойственных исканиям молодого художника. И все-таки "прополку сорняка" там, где он совсем редко появлялся, Шолохов вел и в этой книге после ее журнальной публикации, убирал "огрехи", вносил всевозможные уточнения:

"[Немо] Глухо погромыхивал на западе гром".

"...неловко переступая [голыми] босыми ногами по крашенному охрой полу...".

"Пантелей Прокофьевич искоса блеснул на него синеватыми белками [глаз]".

"...шел уже, тяжело ступая [ногами], слегка покачиваясь".

"От пашни [тянулся] полз через дорогу сизый поток дыма".

"Только жаворонки [скрашивали] нарушали великую и благостную тишину, распростертую над степью".

"Григорий разыскал под [сараем] навесом сарая старенькую порванную косу..."

"Он спал, слегка приоткрыв [рот] губы, мерно дыша".

"Он [угадал] узнал в этом бородатом и страшном на вид человеке отца" и т. п.

И совсем уже незначительная правка шла в авторской речи по линии употребления диалектных слов и выражений ("подовздевал - поддевал", "разгиная - разгибая", "бычачьего - бычьего", "пестал - пестовал", "колодезя - колодца", "саженя - сажени" и т. п.).