1. От журнальных публикаций к отдельным изданиям [1989 Гура В.В. - Как создавался 'Тихий Дон': Творческая история романа М. Шолохова]

"Тихий Дон", начиная с публикации первых его двух книг на страницах журнала "Октябрь", воспринимался как большое событие литературной жизни страны. Читательский спрос на роман М. Шолохова был настолько велик, что в 1928-1929 годах первая книга "Тихого Дона" выдержала в "Московском рабочем" четыре издания, вторая - шесть, а в 1929-1931 годах обе книги трижды издавались Госиздатом.

Напряженно работая над завершением романа, Шолохов не раз обращался к текстам уже опубликованных книг, вносил в них исправления. Нельзя сказать, что в результате этой работы возникали новые редакции романа. Основной текст оставался без изменений, но в него вносились порой и весьма существенные поправки.

Теперь, когда рукописи первых книг "Тихого Дона" утрачены, журнальная публикация приобрела характер первоисточника. О близости этого текста к чистовой рукописи говорит то обстоятельство, что писатель в течение ряда лет публиковал первые две книги романа без каких-либо дополнений, сохраняя прежнее деление на части, прежнее количество глав в каждой из них^*. Отдельные издания первых двух книг романа в "Московском рабочем" и Госиздате являются полной перепечаткой журнального текста, с устранением нарушающих смысл искажений и опечаток. В издания Госиздата вносились незначительные поправки.

^* (Лишь в издании "Роман-газеты" вместо обычной порядковой нумерации некоторые части первых двух книг и все главы получили названия. Напр.: Часть первая; главы: Турчанка. - Сазан. - Проводы. - Ловля. И т. д.; Часть вторая; главы: "Торговый дом Мохов С. П. и Атепин Е. К.". - Дочка. - Слесарь Штокман. - Побоище. И т. д.; Казачество на войне [Часть третья]; главы: Арест Штокмана. - На царской службе. - Сполох. - Война. - Первая кровь. И т. д.; Часть 4-я. Перед Октябрем; главы: В офицерской землянке. - Фронт рушится. - Родня по труду. И т. д.; Часть 5-я. Кровь под копытом; главы: Навоевались! - Народную власть... - Гиблое время. И. т. д. Однако эти перемены сделаны не автором, а редакцией, и, судя по всему, для рекламной броскости издания.)

Крайне неисправным оказался журнальный текст третьей книги "Тихого Дона". Печаталась она в журнале "Октябрь" с большими перерывами (январь 1929 г. - октябрь 1932 г.) и существенными купюрами во многих главах (XI, XX, XXII, XXIII, XXXIII, XXXVIII и др.). Особенно значительные искажения допущены при обновленной редакции журнала (отв. редактор Ф. Панферов).

В первом отдельном издании писатель восстановил исключенный при первой публикации текст, а также нарушенную сквозную нумерацию глав шестой части романа, внес поправки и в те главы, которые были опубликованы еще в 1929 году. В связи с этим полной и исправной публикацией следует признать первое отдельное издание третьей книги, вышедшей в свет в конце февраля 1933 года (редактор КО. Б. Лукин).

Впервые заметной авторской правке текст "Тихого Дона" подвергся в 1933 году, при подготовке к изданию трех книг романа в государственном издательстве "Художественная литература" (ГИХЛ).

"Все три книги, - сообщал Шолохов в издательство, - претерпели некоторую авторскую переработку... Никаких исправлений, выкидок и дополнений делать больше не буду... В 3 кн. есть ряд вставок. Все эти куски были выброшены редакцией "Октября". Я их восстановил и буду настаивать на их сохранении"^*.

^* (М. Шолохов - А. Митрофанову. Вёшенская, 26 сентября 1932 г. ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 17, ед. хр. 431, л. 33.)

Редактором романа стал в это время Ю. Б. Лукин. Он так вспоминает о начале своей работы:

"...Долго не забуду того ощущения простого страха, который я испытывал, когда мне, тогда еще совсем молодому редактору, было поручено редактировать 3-ю книгу "Тихого Дона". Сделав ряд пометок, я ждал свидания с Шолоховым, и после первой же встречи у меня навсегда осталось чувство глубочайшего уважения к этому человеку"^*.

^* (Ю. Лукин. Заметки редактора. "Лит. газета", 15 ноября 1938 г., № 63, стр. 3.)

И в дальнейшем, по словам Юрия Лукина, ни одного исправления в текст романа не вносилось "без ведома и согласия автора". Рукописи "редкостно взыскательного к себе" писателя поступали в издательство "выверенными с исключительной тщательностью"^*. Шолохов вместе с редактором снимал повторения, добивался "сжатости, яркости, разнообразия изобразительных средств". Целенаправленное раскрытие общей проблематики произведения в процессе работы над печатным текстом неотделимо от устранения языковых погрешностей. Особое внимание обращалось на точность, выразительность авторских характеристик персонажей.

^* (Ю. Лукин. Заметки редактора. "Лит. газета", 15 ноября 1938 г., № 63, стр. 3.)

В первых изданиях романа сообщались детали, искажавшие отношения Аксиньи и Григория. Переживая душевную травму, Аксинья после встречи в подсолнухах уходила от Григория "ухарской поступью". Неточно передавалось и отношение к ней Григория, как к "чужой и незнакомой". Логика развития этих образов привела к исключению абзаца: "Григорий скинул фуражку, чтобы не виднелся красный околыш, щурясь, поглядел Аксинье вслед. Не она шла, будто ухарской, в раскачку поступью, а другая, чужая и незнакомая"^*.

^* (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 1-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 88.)

В журнальном тексте и первых изданиях романа слишком навязчиво разъяснялось поведение Григория на различных этапах его исканий. Например: "Для него наступил такой момент, когда в сознании нарастает необходимость оглянуться через плечо на пройденную путину и проследить неровные ее извивы"^*. Писатель стремился мотивировать необходимость специального рассказа о том, как постепенно вытравливалась из сознания Григория большевистская правда Гаранжи. Из этой же главы, после раскрытия сложных отношений Григория и Чубатого, опускается разъяснение состояния героя перед наступлением в Трансильванских горах: "Нынче, как никогда, было ему страшно за себя, за людей, хотелось кинуться на землю и плакать, и, как матери, жаловаться ей на детском языке"^**. Другой абзац, опущенный из II главы пятой части, передавал состояние Григория в момент его сближения с казаком-автономистом Извариным: "Сопоставляя слова Изварина и Гаранжи, пытался, но не мог определить, на чьей же стороне правота. Однако как-то невольно для себя, подсознательно, воспринимал новую веру, критически пересматривал нечто прочно отложившееся в сознании"^***. Несколько позже писатель сократил в XIII главе этой же части описание размышлений Григория, который только что ушел из отряда Подтелкова и не знал еще, "к кому же прислониться, у кого полной пригоршней почерпнуть уверенности?".

^* (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 47.)

^** (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 59.)

^*** (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 205.)

Все эти сокращения сделаны с одной целью - освободить текст романа от излишних объяснений извилистого пути Григория, повторяющих то, что раскрывается непосредственно через его поступки, психологически мотивируется на протяжении всего повествования. Необходимость специальных разъяснений поведения и настроений Григория отпала потому, что разъяснения эти ничего не прибавляли в характеристике героя, а воспринимались как "пробуксовка" повествования.

Особенно детально передавались размышления Ивана Алексеевича Котлярова, связанные с определением его позиции по отношению к корниловскому мятежу. В XV главе четвертой части после слов "размышлял, каким образом склонить казаков к своему решению, как на них подействовать" шло пространное объяснение, снятое в 1933 году:

"Обрабатывая его, думал в свое время Штокман, Осип Давыдович: "Слезет с тебя, Иван свет Алексеевич, вот это дрянное, национальное гнильцо, обшелушится - и будешь ты, - непременно будешь! - кусочком добротной человеческой стали... А гнильцо обгорит, слезет. При выплавке неизбежно выгорает все ненужное". Думал так - и не ошибся: выварился Иван Алексеевич в собственных думках, змеиным выползнем слезло с него то, что назвал Штокман "гнильцом", и хотя и был он где-то вне партии, снаружи ее, но после ареста Штокмана буйно, молодым побегом потянулся и к партии, и к работе, с болью пережил тогда свое одиночество. Большевик из него вышел надежный, прожженный, с прочной к старому ненавистью. В закоснелой среде казачества тяжко было одному, без товарищеской опоры, больно чувствовалась своя политическая полуграмотность, потому и шел в жизни ощупью, звериной тропой, классовым чутьем определяя и выравнивая свой шаг. За годы войны сложилась у него привычка, натыкаясь на какое-либо препятствие, думать: "а как поступил бы в этом случае Осип Давидович?"- и вспоминая все, что связано было со Штокманом, делал так, как, казалось, сделал бы тот на его месте. Так было летом этого года, когда споткнулся на мысли об Учредительном собрании. Вначале потянулся было, теплясь радостью: "вот оно, то самое, чего ждали", но присмотрелся, вспомнил слова Осипа Давыдовича: "Никогда нельзя верить тем прохвостам, которые на словах ратуют за народ, а на деле служат буржуазии, прохвостничают, ослабляют своей двурушнической политикой боевой революционный подъем масс". Вспомнил и, уже не колеблясь, повернул в сторону, с восторгом нашел укрепы своему решению в "Окопной правде"^*.

^* (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 145-146.)

Кое-что в первых книгах "Тихого Дона" было написано слабее. За пять лет, за время, когда первые два тома романа уже издавались неоднократно, возросло мастерство писателя, окрепла его рука, отточилось перо. Возникла необходимость внести некоторые, преимущественно стилистические, исправления, сделать купюры в тексте первых книг "Тихого Дона". Редактор романа Ю. Б. Лукин так обосновывал закономерность этой работы Шолохова: "Огромная сила его таланта в соединении с искусством подлинного мастера мельчайшую деталь его произведений подчиняет той внутренней гармонии, которая отличает шолоховское творчество"^*.

^* (Ю. Лукин. Заметки редактора. "Лит. газета", 15 ноября 1938 г., № 63, стр. 3.)

Часть внесенных в это время исправлений в первую и вторую книги романа относится к разного типа уточнениям характеристик некоторых персонажей:

Митька Коршунов

Из узеньких щелок желто маслятся круглые с наглинкой глаза. Зрачки - кошачие, длинные, оттого взгляд Митькин текуч, неуловим (1928-1931). ...в сторчевых кошачьих зрачках теплились огоньки, и нельзя было понять - смеются желтые его глаза или дымятся несытой злобой (1928-1931).

Из узеньких щелок желто маслятся круглые с наглинкой глаза. Зрачки - кошачьи, поставленные торчмя, оттого взгляд Митькин текуч, неуловим (1933). ...в торчевых кошачьих зрачках толпились огоньки, нельзя было понять - смеются зеленые его глаза или дымятся несытой злобой (1933).

Штокман
Слесарь остреньким взглядом сведенных в кучу глаз бегал по Федоту... (1931). ...строгая толпу лезвиями сведенных остреньких глаз, поднял руку (1931). Штокман сведенными в кучу глазами шмыгнул по беленькому клочку бумаги (1931). Штокман в исподней рубахе, расстегнутой у ворота, сидел спиной к двери, выпиливая ручной пилкой на фанере кривой узор. Он глянул на следователя и входивших за ним чинов, придавливая ладонью пилку, закусил нижнюю губу, вобратую внутрь. - Потрудитесь встать. Вы арестованы (1931).	Слесарь остреньким взглядом узко сведенных глаз бегал по Федоту... (1933). ...строгая толпу лезвиями узко сведенных остреньких глаз, поднял руку (1933). Штокман узко сведенными глазами шмыгнул по беленькому клочку бумаги (1933). Штокман в исподней рубахе, расстегнутой у ворота, сидел спиной к двери, выпиливая ручной пилкой на фанере кривой узор. - Потрудитесь встать. Вы арестованы (1933).

Стремление к непосредственности изображения обнаруживается в правке сцены сговора (часть первая, глава XVIII), где Пантелей Прокофьевич предстает в нарочито комической обрисовке ("...сконфузился за зычный свой голос, дело поправил тем, что полфунта черной шерсти, выросшей на бороде, запихнул себе в рот"), и сцены встречи Валета в окопах с немецким социал-демократом. Из этой сцены (гл. III четвертой части) писатель устраняет нарочитые образы и простоватые, наивно звучащие реплики Валета:

Во вскипящем потоке чуждых по языку слов Валет уловил одно знакомое, вопрошающее - "социал-демократ?", и желтая ладонь его взметнулась, упала на грудь. - Ну, да, я - социал-демократ. Разжевал, чудак? А ты беги... Прощай, браток. Лапу-то дай! Мы ведь родня по труду, по крови родня, а с родными так-то не прощаются. Потрясенные, чутьем понявшие друг друга, они спаяли в рукопожатии руки, смотрели в глаза, недавние враги, теперь союзники, статный баварец и маленький русский солдат (1931).

Во вскипящем потоке чуждых по языку слов Валет уловил одно знакомое, вопрошающее - "социал-демократ?". - Ну, да, я - социал-демократ. А ты беги... Прощай, браток. Лапу-то дай! Чутьем понявшие друг друга, они смотрели друг другу в глаза, - высокий, статный баварец и маленький русский солдат (1933).

К 1933 году относится наибольшее количество исправлений, сделанных в тексте второй книги романа. Особенно тщательной правке подверглась линия Бунчук - Анна Погудко, вызвавшая довольно единодушные упреки критики в сентиментальности и трафаретности изображения этих героев. Правда, еще до этих упреков Шолохов уже вносил некоторые изменения в те сцены, на которых лежал отпечаток вычурности, красивости, особенно в портретной характеристике Анны, ее речах и поступках.

В журнальном тексте и первых отдельных изданиях Бунчук во время встречи с Анной переживает "сладостно-болезненное" чувство: "Это покалывающее ознобное чувство испытывал он всегда перед большим в жизни: и в первый момент атаки, когда еще не притуплены эмоции, и любуясь невиданно-красочной прядью заката, и решаясь на опасное; то же испытывал он сейчас, глядя на розовые смуглые щеки девушки, на июньскую голубизну белков и непередаваемую безмерную глубь черных ее глаз"^*.

^* (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 223.)

Эта характеристика надолго определила поведение героя и его взаимоотношения с Анной. Он говорил "сорвавшимся хрипловатым голосом", "ошалело" оглядывая "низлежащее" "багровое половодье". Не могла удовлетворить писателя и слишком пафосная характеристика Анны. Часть этой характеристики снимается в первом отдельном издании книги: "Волнующая созвучием гармония покоилась в каждой черте, в любом движении"^*. В 1933 году устраняются и другие строки, следующие за этой фразой: "Простая, как сказка, стояла перед ним девушка, в белых, серебряной чистоты, зубах держала шпильки, дрожала тугой бровью - и, казалось, вот-вот растает, как звук в сосновом бору на заре. Волна восторга и густой ощутимой радости подмыла Бунчука"^**.

^** (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 224.)

Вычеркивая эти строки, Шолохов устранял проявление сентиментальной слащавости, проникшей в описание Анны. С этой же целью уже в 1936 году писатель изменил ее слова "нахожусь под впечатлением твоего внезапного прихода" на "не могу опомниться от твоего появления" (глава XIX).

Слишком вычурные, ложно-поэтические средства сказались и в передаче поступков, действий Бунчука. Всякий раз, подготавливая вторую книгу романа к переизданию, писатель много работал и над этим образом. В 1933 году устраняются слова "у него шевельнулась к ней благодарность", "услышал виолончельный густой голос Анны" - "услышал знакомый голос Анны", "видел хаотическое преломление световых эффектов", неточно передающие состояние Бунчука во время болезни. От издания к изданию писатель искал слова, которые наиболее точно выражали бы взаимоотношения героев (напр.: "Страдая почти от детской жалости к нему, она выдерживала характер". 1928; "Страдая почти от материнской жалости к нему, она выдерживала характер". 1931; "Страдая от жалости к нему, она выдерживала характер". 1933).

В 1933 году вносится ряд исправлений в XVI главу, в которой взаимоотношения Анны и Бунчука раскрывались слишком сентиментально:

"Но еще до этого, в Ростове, после первых встреч, с внутренним холодком и дрожью поняла, что причалена к нему неотрывно-прочно. Не вовремя, в грозовой год, на девятнадцатой весне ее коротенькой, как сон, девичьей жизни ворохнулось чувство, повлекло к Бунчуку. Сердцем выбрала его, неприглядного и простого, в боях сроднилась с ним, отняла у смерти, выходила..."^*.

^* (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 306.)

Не удовлетворил писателя и конец этой главы со слов: "После выздоровления Бунчука дружеские отношения их не нарушались ни одной размолвкой"- и до конца. В последующих изданиях остается всего лишь одна фраза: "В середине января они выехали из Царицына в Воронеж", которой теперь завершается эта глава. Значительная ее часть, опущенная в 1933 году, посвящалась разговору Бунчука и Анны в поезде. Анна считала, что чувство "разжижает устремленность" к борьбе, и вместе с тем убеждала себя в том, что личное "не сможет задушить" желания бороться. Она выражала радость по поводу того, что их отношения выходят "из мещанских рамок обыденного", что они сумели сохранить "чувство, не грязня его животным, земным". Ей претит "забота о создании своего индивидуального, маленького счастьица": "Что значит оно в сравнении с тем необъемным людским счастьем, которого добивается революцией исстрадавшееся человечество? Не правда ли? Нужно раствориться вот в этом порыве к освобождению, нужно... нужно слиться с коллективом и забыть про себя, как про обособленную частицу"^*.

^* (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 307, 308.)

Значительная часть этого разговора - рассуждения Анны о будущем, которое она представляет весьма своеобразно, как "далекую-далекую, сказочно-прекрасную музыку", как "могущественный и согласный, нарастающий аккордами гимн". За это будущее Анна готова умереть в бою: "...и если смерть не будет мгновенной, то последнее, что я буду ощущать, - это торжественный, потрясающе красивый гимн будущего"^*.

^* (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 309.)

Восторженной мечте героини сопутствовали авторские описания и характеристики: "Анна затуманенными глазами долго смотрела на снеговое раздолье, на далекие неясные контуры проплывающих мимо хуторов, на лиловые гребни перелесков, на прорези буераков. Заговорила торопливо: придушенно-низок и напевен был грудной, виолончельный тембр ее голоса"^*. Даже Бунчуку "сквозь скрип вагона и звон рельсов... почудилась величественная невнятная мелодия"^**. Об этой "музыке будущего" вспоминал он и в тяжелые дни работы в ревтрибунале (гл. XX).

^* (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 308.)

^** (М. Шолохов. Тихий Дон. Кн. 2-я. Изд. 3-е. М., Госиздат, 1931, стр. 309.)

Устранение сцены разговора Анны и Бунчука в поезде, на которой больше всего лежала печать слащавости и красивости, придало отношениям этих героев более реалистический характер. Устранена и другая крайность - описание сближения Анны с Бунчуком. Писатель в связи с этим трижды правил XX главу, снимая интимные подробности и слишком откровенные детали.

Целиком выбрасывается XXV глава (по журнальной нумерации и первым гизовским изданиям), в которой изображалась жизнь Анны и Бунчука в Ростове, сообщалось о беременности Анны, о выступлении революционного отряда во главе с Подтелковым против подступивших к городу новочеркасских казаков. Многочисленные поправки и купюры сделаны и в следующей главе, описывающей гибель Анны в бою:

Анна... неузнаваемым ломким голосом крикнула: "За мной!"- и побежала неверной, спотыкающейся рысью. Бунчук привстал. Рот его исковеркал невнятный крик. Выхватил винтовку у ближнего солдата, - чувствуя в ногах страшную дрожь, побежал за Анной, задыхаясь, чернея от великого и бессильного напряжения кричать, звать, вернуть. Сзади слышал дых нескольких человек, топотавших следом, и всем своим существом чувствовал что-то страшное, непоправимое, какую-то чудовищную развязку этого красивого, но бесполезного жеста... Он не видел, как казаки повернули обратно, как солдаты из тех восемнадцати, что были около его пулемета, гнали их, зажженные поздним энтузиазмом Анниного порыва... понял - смерть Анне, и смерть увидел в ее обволоченных мутью глазах. Да с какой же жадностью целовал он эти глаза и почти мужские по форме руки, будил любимейшую, грубо тормошил, пытаясь вернуть к жизни!.. Кто-то толкнул его... Бунчук холодно прижался губами к черному полусмеженному веку, позвал: - Друг! Аня! - выпрямился и, круто повернувшись, пошел, неестественно прямо, не шевеля прижатыми к бедрам руками. Он, как слепой, грудью ударился в ворота, глухо вскрикнул и, гонимый призрачным зовом, пополз на четвереньках, все убыстряя движения, почти касаясь лицом земли. С запеченных губ его срывались невнятные слова. Он полз вдоль забора, как недобитый зверь, натужно, но шибко, за ним выжидающе наблюдали из-под сарая трое оставшихся во дворе красногвардейцев. Они молча переглядывались, пораженные столь отвратительным, оголенным проявлением людского горя (1931).

Анна... неузнаваемым ломким голосом крикнула: "За мной!" - и побежала неверной, спотыкающейся рысью. Бунчук привстал. Рот его исковеркало невнятным криком. Выхватил винтовку у ближнего солдата, - чувствуя в ногах страшную дрожь, побежал за Анной, задыхаясь, чернея от великого и бессильного напряжения кричать, звать, вернуть. Сзади слышал дых нескольких человек, топотавших следом, и всем своим существом чувствовал что-то страшное, непоправимое, приближение какой-то чудовищной развязки... Он не видел, как казаки повернули обратно, не видел, как солдаты из тех восемнадцати, что были около его пулемета, гнали их, зажженные Анниным порывом... понял - смерть Анне, и смерть увидел в ее обволоченных мутью глазах. Кто-то толкнул его... Бунчук прижался губами к черному полусмеженному веку, позвал: - Друг! Аня!- выпрямился и, круто повернувшись, пошел, неестественно прямо, не шевеля прижатыми к бедрам руками (1933).

Шолохов снял здесь указания на "бесполезность", "красивость" поступка Анны, на ее "поздний энтузиазм". Опуская тяжкие переживания Бунчука, терявшего в горе человеческий облик, Шолохов добивался более точной обрисовки характера мужественного революционера.

Наряду с поправками, относящимися к работе над образами, к уточнению характеристики различных героев, автор "Тихого Дона" уделял большое внимание историко-хроникальным описаниям, освобождая их от излишних подробностей, деталей боевых операций или внося уточнения в эти детали. Как известно, Шолохов такие историко-хроникальные описания считал наименее ему удавшимися и даже чужеродными в романе.

Значительно сокращается в III главе четвертой части описание обстановки, сложившейся ко времени наступления на Владимиро-Волынском и Ковельском направлениях в конце сентября 1916 года:

Неподалеку от деревни Свинюхи командованием был избран участок позиции, удобный со стратегической точки зрения для наступления, ввиду того, что поблизости, в верху Стохода, имелся удобный плацдарм, и артиллерийская подготовка началась. К тому времени фронт до того был пересыщен смертоносной техникой, что требовались величайшие усилия и чудовищные затраты людских жизней для того, чтобы, сломив сопротивление противника, качнуть или выгнуть фронт (1928- 1931).

Неподалеку от деревни Свинюхи командованием был избран плацдарм, удобный для развертывания наступления, и артиллерийская подготовка началась (1933).

Уточняются описания некоторых событий начала и развертывания гражданской войны на Дону и характеристики их, данные в пятой и шестой частях романа:

Бежавшие с севера офицеры, юнкера, ударники составили костяк будущей Добровольческой армии. Вокруг него в течение первых недель со дня приезда Алексеева наросло недоброкачественное мясо: учащиеся, деклассированные элементы из солдатских частей, наиболее активные контрреволюционеры из казаков и просто люди, искавшие острых приключений и повышенных окладов, хотя бы и керенками (1928-1931). К концу апреля Дон на две трети был очищен от большевиков. Новочеркасск по-прежнему стал заправлять политикой (1929).

Бежавшие с севера офицеры, юнкера, ударники, учащиеся, деклассированные элементы из солдатских частей, наиболее активные контрреволюционеры из казаков и просто люди, искавшие острых приключений и повышенных окладов, хотя бы и керенками, - составили костяк будущей Добровольческой армии (1933). К концу апреля Дон на две трети был оставлен красными (1946).

Особенно много таких исправлений сделано в тексте третьей книги, начиная с первого отдельного издания в 1933 году: уточнялись характеристики реальных лиц, детали отдельных событий, снимались ссылки на источники, некоторые имена, подписи под документами и даже целые сцены (например бегства председателя Реввоенсовета республики Л. Троцкого со станции Лиски).

Во второй половине тридцатых годов исчезает из романа упоминание В. А. Антонова-Овсеенко как непосредственного руководителя боевыми операциями против Каледина и контрреволюционной Украинской рады, воспоминания которого и документы его штаба неоднократно использовал писатель во второй книге романа. В это же время из VII главы шестой части снимается ссылка на книгу военного историка Н. А. Какурина "Как сражалась революция", ставшую источником ряда историко-хроникальных глав третьей и четвертой книг романа, воссоздающих сложную обстановку, в которой оказался Южный фронт.

Трудности работы над третьей книгой романа Шолохов, как известно, объяснил необходимостью изображения Вёшенского восстания "изнутри". В связи с этим он показывал не борьбу красных с белыми, а борьбу белых с красными. Здесь особенно необходима была не только четкая, исторически конкретная характеристика событий, со вскрытием причин восстания и его последствий, но и художественно цельное, последовательное выражение авторской концепции, воплощенной в образную систему романа, с раскрытием позиций героев, психологически глубокой мотивировкой их действий и поступков. Больше всего писатель был озабочен выявлением "линии поведения" в восстании Григория Мелехова и Михаила Кошевого.

Шолохов стремился вскрыть исторические предпосылки, конкретные обстоятельства возникновения восстания во всех его реальных деталях. Как известно, социальные причины восстания переплетались с осознанием себя казачеством как "особой национальности", якобы отличной от русского народа. В журнальной публикации второй книги романа Ефим Изварин, получая четкую социальную характеристику, представал как "казак-националист", хотя, в сущности, оставался автономистом-самостийником ("не только Украина, но Россия не осмелится посягнуть на нашу независимость! Каково, а? Сказочная будет жизнь!").

В третьей книге казаки неоднократно противопоставляют себя как особую "национальность" всей "вонючей Руси". Что касается их отношения к жителям "хохлачьих слобод", то здесь казаки уже никогда не стеснялись в своем высокомерии, и Шолохов неоднократно раскрывал в романе подобные ситуации. Однако там, где такое отношение казаков к русскому и украинскому народам проникло в несобственно-прямую речь, могло восприниматься и как авторская оценка, писатель всегда вносил уточнения в уже опубликованный текст. Он или снимал эти крайние характеристики, или отделял свою позицию от позиций героев.

Тем более важно было провести более четкую грань между авторской позицией и той позицией, которую занимал в начале восстания Григорий Мелехов. Герой романа вначале так выражал не только свои настроения и чувства:

"Жизнь оказалась усмешливой, мудро простой. Извечно не было в ней такой правды, под крылом которой мог бы посогреться всякий: у каждого своя правда, своя борозда. За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жилам кровь, и бездумно надо биться с тем, кто хочет отнять жизнь, право на нее...

Проба сделана: пустили на войсковую землю полки вонючей Руси, пошли они, как немцы по Польше, как казаки по Пруссии. Кровь и разорение покрыли степь. Испробовали? А теперь - за шашку!

Об этом Григорий думал, пока конь нес его по белогривому покрову Дона. На миг в нем ворохнулось противоречие: "Богатые с бедными, а не казаки с Русью... Мишка Кошевой и Котляров тоже казаки, а насквозь красные..." Но он усмехнулся, не покривил душой перед собой: "Мы все царевы помещики. На казачий пай до двенадцати десятин падает. Побереги землю!"^*.

^* (М. Шолохов. Девятнадцатая година. Неопубликованный отрывок из "Тихого Дона". М., "Огонек", 1930, стр. 21-22. Здесь впервые опубликованы XXIV, XXV, XXVI, XXVIII, XXX, XXXI главы шестой части романа. Главы XIII, XIV, XV, XXV, XXVII см.: "На подъеме". Ростов н/Д, 1930, № 6, стр. 3-17.)

Однако уже в журнальной публикации Шолохов четко отделяет авторскую позицию от позиции своего героя, указывая на слепую ненависть и озлобление Григория Мелехова:

"Жизнь оказалась усмешливой, мудро простой. Теперь ему уже казалось, что извечно не было в ней такой правды, под крылом которой мог бы посогреться всякий, и, до края озлобленный, он думал: у каждого своя правда, своя борозда. За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жилам кровь. Надо биться с тем, кто хочет отнять жизнь, право на нее...

Проба сделана: пустили на войсковую землю красные полки, испробовали? А теперь - за шашку!

Об этом, опаляемый слепой ненавистью, думал Григорий, пока конь нес его по белогривому покрову Дона. На миг в нем ворохнулось противоречие: "Богатые с бедными, а не казаки с Русью... Мишка Кошевой и Котляров тоже казаки, а насквозь красные..." Но он со злостью отмахнулся от этих мыслей"^*.

Тщательно подготавливая текст третьей книги к первому отдельному изданию, Шолохов не только восстановил исключенные редакцией журнала "Октябрь" сцены и целые главы, но и категорически настаивал на их сохранении. Все это убеждает в том, насколько важны были эти сцены и целые главы в мотивировке и развертывании концепции повествования. Вместе с тем в первом отдельном издании третьей книги романа снимаются предложенные редакцией журнала "Октябрь" слишком "открытые", публицистически заостренные оценки^*: "Чем бы не жить дома, не кохаться? А вот надо [обманутым кулачьем и офицерством казакам] идти встреч смерти"; "...убьет того, кто жил и смерть принял на донской земле, воюя за советскую власть, за коммунизм [за освобождение от гнета трудящихся], за то, чтобы никогда больше на земле не было [войны] войн"; "Горючей тоской оденется материнское сердце, слезами изойдут тусклые глаза, и каждодневно, всегда, до смерти будет вспоминать того, которого некогда носила в утробе, родила в крови и бабьих муках, который пал от вражей руки где-то в безвестной Донщине, [защищая трудовой народ]..." В речи обезумевшего после расправы над революционными матросами Григория убраны весьма многозначительные вставки:

^* (Здесь и в дальнейшем в квадратных скобках - слова и выражения, снятые Шолоховым.)

- "Кого же [? Кровных] рубил!.. [Своих!] - И впервые в жизни забился в тягчайшем припадке, выкрикивая, выплевывая вместе с пеной, заклубившейся на губах: - [Своих!] Братцы, нет мне прощения!.. Зарубите, ради бога... в бога мать... Смерти... предайте!.." (конец XLIV главы).

Существенные поправки продолжает вносить писатель и в характеристику Михаила Кошевого. Готовя журнальный текст третьей книги к отдельному изданию, он вновь правит сцену его избиения казаками-повстанцами. Восстанавливаются опущенные редакцией журнала его грубости в адрес старика подводчика, протестующего против огульного "расказачивания". Сам же Кошевой со слепой яростью, "жгучей ненавистью к казакам" проводит эту же политику. Причем жестокость столкнувшихся в этой борьбе полярных лагерей в первых публикациях романа заостряется писателем.

"События требуют решительных и крутых действий", - настаивает Краснов при избрании его атаманом, и эта его фраза сохраняется в романе до второй половины тридцатых годов. "Каины должны быть истреблены", - настаивает приказ по Экспедиционным Войскам, и слова приказа не только "с предельной яркостью" выражают чувства Кошевого, но и определяют его "линию поведения". Однако в журнальном тексте концептуально важное противопоставление Котлярова и Кошевого во время убийства Петра Мелехова было снято. Приказывая Петру раздеваться, Кошевой "вдруг пронзительно крикнул: "Живей ты!.. Мы вас, гадов, врагов, без слез наворачиваем!.." Фраза эта вне раскрытия поведения Котлярова в это время не воспринималась остро. А было так: "Иван Алексеевич спешился, подошел сбоку и, глядя на Петра, стискивал зубы, боясь разрыдаться". В этом случае "линии поведения" героев явно противопоставлялись.

Завершающая роман четвертая книга после появления на страницах журнала "Новый мир" (ноябрь 1937 года - март 1940 года) сколько-нибудь заметной правке уже не подвергалась. Журнальный текст этой книги с незначительными стилистическими поправками вышел в трех выпусках "Роман-газеты" и отдельным томом (1940).

К весне 1941 года русский читатель впервые получил полный текст "Тихого Дона" в одном томе. Он и оставался долгое время стабильным. В 1946 году, подготавливая все четыре книги романа к изданию в библиотеке "Огонек", Шолохов вновь провел сквозной просмотр текста и внес в него некоторые уточнения, прежде всего в историко-хроникальные описания. Стилистические поправки в этом издании коснулись и четвертой книги. Но особенно значительной правке с середины тридцатых годов подверглись первые три книги романа. "Прополка сорняка", как выражался писатель, продолжалась и в дальнейшем.