3. "Мелеховский двор - на самом краю хутора"

Этой теперь всемирно известной фразой Шолохов открыл широко задуманное повествование о судьбах народа в революции. Прочтем начало романа далее:

"Воротца со скотиньего база ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше - перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток, за красноталом гуменных плетней, - Гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый живущой придорожник, часовенка на развилке; за ней - задернутая текучим маревом степь. С юга - меловая хребтина горы. На запад - улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу" (2, 9)^*.

^* (Не только конструкция этого описания, но и многие его детали и образы появились еще в "Донских рассказах": в рассказе "Бахчевник" - описание "обрывистых меловых яров" (1, 70), в рассказе "Коловерть" - "синеющая грядуха меловых гор, словно скученная отара овец" (1, 162); здесь же видим у Дона "сырую, волнами нацелованную гальку" (1, 160); в повести "Путь-дороженька" еще две детали: "Вдоль Дона до самого моря степью тянется Гетманский шлях. С левой стороны пологое песчаное Обдонье...; с правой - лобастые насупленные горы..." (1, 75); "На прогоне, возле часовни, узлом сходятся дороги с хуторов..." (1, 80). Что касается образа степи, задернутой "тающей просинью" (1, 24), "маревом дымчатым, струистым" (1, 159), то такой образ не раз возникал в донских рассказах.)

Вот и все, что сообщает поначалу писатель об основном месте действия начатого романа. Читатель долго не узнает имени этого хутора, географическое положение которого так тщательно, словно по компасу, определено со всех четырех сторон.

Вскоре будет обращено внимание на песчаное левобережное Обдонье, названы окрестные лога и яры (Красный яр, Гремячий лог, Таловый яр), балки и буераки (Фетисова балка, Ольшанский буерак), курганы и леса (Черный лес, Меркулов курган, Казенный лес), даже пруды и ендовы (Бабьи ендовы, Царев пруд, Чертовы ендовы), но ни соседние хутора, ни даже близкая станица долгое время не появляются на страницах романа под своими реальными именами.

Шолохов не спешит назвать хутор, на краю которого - мелеховский двор, писатель как бы заставляет самого читателя прийти к названию, возникающему в первой части романа лишь однажды, - Татарский. Правда, на первых же страницах появляется Татарский курган, куда, по словам хуторских ребятишек, "к источенному столетиями ноздреватому камню"^*, дед Григория носил на руках турчанку-жену и где однажды сцепились в драке братья Мелеховы.

^* (Этот курган уже привлекал внимание Шолохова в рассказе "Коловерть": "За буераком, за верхушками молодых дубков, курган могильный над Гетманским шляхом раскорячился. На кургане обглоданная столетиями, ноздреватая каменная баба..." (1, 154).)

Нельзя не обратить внимания и еще на одно обстоятельство. Под самым хутором, там, где была земля Мелеховых, раскинулся "суходол, сплошь залохматевший одичалой давнишней зарослью бурьяна и сухого татарника" (2, 203). В связи с этим у земляков Шолохова и возникло предположение, почему именно Татарским назван хутор, имени которого не сыщешь по всему Обдонью.

"В старину у нас за Голым Логом, - рассказывал житель хутора Кружилина А. А. Грачев, - завсегда такие дремучие бурьяны росли - на быках сквозь не продерешься! Да все татарник - высокий и страшно колючий... Вот поэтому-то в "Тихом Доне" хутор Татарским прозван. Что и говорить, чего другого, а бурьяна, темноты да дикости в нашем хуторе хватало..."^*.

^* (С. Макаров. У Дона-реки. Альм. "Год тридцать четвертый", 1951, кн. 8-я, стр. 369.)

Расшифровка названия хутора как символа темноты и дикости, безусловно, любопытна, но Татарский совсем не хутор Кружилин, где родился писатель. Он в степи, а не у Дона.

Когда, беседуя с Шолоховым в Вёшенской, я спросил, с чего начать знакомство с "натурой" его романа, писатель назвал самые живописные места, раскинувшиеся вниз по течению Дона, от Вёшенской до Еланской. От старинного вёшенского собора я шел той дорогой, которой после принятия присяги возвращался с товарищами на хутор Григорий Мелехов.

Правый берег Дона буквально облеплен хуторами. Базки теперь соединяются с хутором Громки, у самой реки - Громченок, и вот в лучах утреннего солнца открылся хутор Калининский (б. Семеновский). Кажется, ничем не примечателен он, всего лишь несколько раз под своим именем упоминается в "Тихом Доне". Но это - географическая точка хутора Татарского. Сюда именно Шолохов "привязал" его, отсюда идут детали окружающего героев "Тихого Дона" мира.

Хутор Калининский спускается к самому Дону: здесь все изрезано плетнями огородов, разбросанных вдоль реки. В нижнем своем течении она особенно величественна и красива. Дорога идет почти у берега, а справа - лобастые меловые обрывы. И начинаются они у самого хутора.

Один из таких крутых спусков "меж замшелых в прозелени меловых глыб" привлекает особое внимание. Может быть, где-то здесь, на краю хутора, и стоял мелеховский курень. Может быть, где-то здесь Григорий и Аксинья повстречались как-то у Дона и, увидев на песке след остроносого Тришкиного чирика, Аксинья любовно прикрывала его ладонью. Но я был далек от мысли, что писатель механически копировал именно этот спуск к Дону. Шолохов великолепно знал то, что только вот открылось перед моими глазами, как художник живописал до мелких деталей знакомую ему местность - в этом не было никакого сомнения. Виденное вызывает в памяти страницы романа, и они еще больше волнуют своей конкретностью, художественным видением детали, почти зримо передающей никогда не бывавшему здесь человеку особенности "реального мира", в условиях которого живут герои романа.

Насколько же велико было мое разочарование, когда, пройдясь по хутору, воочию убедился, что в Семеновском не было ни церкви, обнесенной каменной оградой, ни паровой мельницы, ни богатого купеческого дома и магазина со сквозными дверями, какие стоят на площади хутора Татарского, - ничего такого здесь никогда не было. А может быть, и вправду напрасны эти поиски "географической зоны", в которой происходит действие "Тихого Дона"?

На другой день объезжал я верхнечирские хутора. С Песчаного увала открылся живописный вид на Каргинскую. Я так и ахнул, когда внизу, за Чиром, увидел большую станицу с просторной площадью в центре, еще и сегодня многими своими деталями напоминающую то, что известно теперь читателям всего мира. Помните, Шолохов открывает вторую часть романа родословной вёшенского купца Мохова, а завершает первую главу этой части описанием самого хутора Татарского:

"На площади красовался ошелеванный пластинами, крашенный в синее домище Мохова. Против него на самой пуповине площади раскорячился магазин со сквозными дверями и слинявшей вывеской: "Торговый дом Мохов С. П. и Атепин Е. К.".

К магазину примыкал низкорослый, длинный, с подвалом сарай, саженях в двадцати от него - кирпичный перстень церковной ограды и церковь с куполом, похожим на вызревшую зеленую луковицу. По ту сторону церкви - выбеленные, казенно-строгие стены школы и два нарядных дома: голубой, с таким же палисадником - отца Панкратия, и коричневый (чтобы не похож был), с резным забором и широким балконом - отца Виссариона. С угла на угол двухэтажный, несуразно тонкий домик Атепина, за ним почта, соломенные и железные крыши казачьих куреней, покатая спина мельницы с жестяными ржавыми петухами на крыше" (2, 120-121).

Невдалеке от пожарки и сейчас сохранился дом, где жили Шолоховы, на площади - школа, в которой учился писатель, невдалеке стоит и дом попа Виссариона, упоминаемого в "Тихом Доне" как жителя Татарского. И хотя многое изменилось теперь на бывшем хуторском майдане: не стало старинной трехалтарной церкви (ее сломали теперь уже много лет назад), нет магазина со сквозными дверями купца Левочкина, от пожарного сарая остался едва уже заметный кирпичный фундамент, - все здесь живо напоминает внешний вид и обстановку хутора Татарского.

Не раз изображен в "Тихом Доне" и под своим именем "красивейший в верховьях Дона" (3, 192) хутор Каргин, ставший станицей, опорным пунктом повстанцев. Возвращаясь с фронта мировой войны, казаки Татарского уже здесь чувствуют себя как в родном хуторе. Петр Мелехов, направляясь против экспедиции Подтелкова, спешивает свой отряд "возле магазина купца Левочкина" (3, 348). В огромном доме местного богача Картина останавливается на постой Григорий. А Михаил Кошевой, ведя непримиримую войну "с казачьей сытостью, с казачьим вероломством, со всем тем нерушимым и косным укладом жизни, который столетиями покоился под крышами осанистых куреней", безжалостно выжигает на площади Каргинской "ошелеванные пластинами, нарядные, крашеные купеческие и поповские дома, курени зажиточных казаков" (4, 424), так же как выжигает на хуторском плацу Татарского те же "кряжистые поповские и купеческие дома", принадлежавшие "отступившим за Донец купцам Мохову и Атепину - Цаце, попу Виссариону, благочинному отцу Панкратию и еще трем зажиточным казакам" (4, 434).

Есть в "Тихом Доне" еще одно место с вымышленным названием, но географически "привязанное" очень точно. Это имение Листницкого - Ягодное. С ним связаны многие герои романа, и прежде других - работающие у старого пана в услужении Григорий и Аксинья.

Читатель сразу же узнает, что имение это от Татарского верстах в двенадцати (2, 174), а от Вёшенской - в двух часах скорой езды (2, 223): "Глухое, вдали от проезжих шляхов, лежало по суходолу имение, с осени глохла связь со станицей и хуторами" (2, 187). Дает писатель и детальное описание внешнего вида имения, его дворовых построек, большого старого дома в саду, за которым "серою стеною стояли оголенные тополя и вербы левады в коричневых шапках покинутых грачиных гнезд" (2, 175)^*. Детали эти напоминают имение Ясеновка, где в семье крепостных крестьян Черниковых родилась мать писателя. Здесь с молодых лет служила она горничной у хозяина имения помещика Дмитрия Евграфовича Попова^**.

^* (Эта деталь, по всей вероятности, и определила название имения в рассказе "Лазоревая степь": "Видишь, за этим логом макушки тополев? Имение панов Томилиных - Тополевка" (1, 248).)

^** (В этом же рассказе ("Лазоревая степь") сообщается: "Там же около и мужичий поселок Тополевка, раньше крепостные были. Отец мой кучеровал У пана до смерти. Мне-то, огольцу, он рассказывал, как пан Евграф Томилин выменял его за ручного журавля у соседа-помещика. После отцовой смерти я заступил на его место кучером" (1, 248). В связи с этим любопытна и такая Деталь в "Тихом Доне": "Любил старый генерал всяческую птицу, даже подстреленного журавля держал..." (2, 220).)

Под своим именем Ясеновка появляется в "Тихом Доне" дважды: первый раз - как с детства знакомый Григорию хутор (3, 270), второй раз - как степной населенный пункт, находящийся в стороне от дорог, правее хутора Чукарина (4, 224). Где-то здесь, "на развилке Чукаринской и Кружилинской дорог виднелся на фоне сиреневого неба увядший силуэт часовни" (4, 67), у которой повстречал Михаил Кошевой возвращающегося из немецкого плена Степана Астахова. Где-то здесь, невдалеке от Ягодного, "на развилке дорог, возле бурой степной часовни" (2, 402) догнала Аксинья покидавшего ее Григория и далеким, чужим голосом просила прощения...

Не однажды пришлось мне бывать в этих степных местах, во многих больших и малых хуторах и станицах по Дону, и каждый раз все больше убеждался в том, что в "Тихом Доне" даже самые маленькие хуторки, даже дороги, лога и балки сохраняют свои местные наименования, что нет в романе других вымышленных названий, кроме Татарского и Ягодного. Так, доподлинно описав все вокруг и тщательно привязав Татарский и Ягодное к совершенно конкретной местности, Шолохов нес в роман ее реалии и одновременно сохранял за собой, как и всякий романист, право на вымысел.

Автор "Тихого Дона" создавал, если можно так выразиться, свою "географическую зону", в которой происходит основное действие романа. Отсюда черпал он штрихи и детали и смелыми мазками располагал на большом полотне, создавая широкую реалистическую панораму жизни.

Историческая конкретность, как известно, вплавлена и в создаваемые художником характеры и в те конкретные обстоятельства, с которыми прочно связаны герои художественного произведения. Ее ощущаешь не только в изображении определенных, исторически обусловленных событий, но и в окружающих людей природе, местности, - одним словом, во всей совокупности тех обстоятельств, вне которых немыслимы живые характеры художественного произведения.

Отражение этих "реалий жизни" всегда сложно и у каждого художника происходит по-разному. Психологии творчества чуждо упрощенное, примитивно-механическое представление о соотношении "реального" и "вымышленного". Творческий процесс таит в себе неисчерпаемые возможности, и они не укладываются в ложе мертвых догм и схем. Во всяком случае, к вопросу о соотношении изображаемого в художественном произведении с "живой жизнью" всегда приходится подходить осторожно и чутко.

Цепкая "художественная память" дает возможность Шолохову отобрать из "живой жизни", из того, что видено и пережито им, что стало его жизненным опытом, наиболее существенные для писателя детали быта, обстановки, природы, свободно переносить их с одного места в другое, сливая или разъединяя факты, увиденные в разное время и в разной обстановке, группируя и концентрируя их и всегда освещая общим замыслом всего повествования. Только художник, вооруженный знанием жизни, имеет возможность отобрать из нее и живописать наиболее важное для создания именно тех обстоятельств, которые необходимы для реалистически цельного, поистине художественного полотна. Таково соотношение в "Тихом Доне" "живой жизни" и так называемой "фантазии художника", "авторского вымысла", как не совсем точно принято называть эти явления и процессы.