Глава вторая. В шолоховской палатке

Хороша в степном Приуралье ранняя осень. Воздух чист и прозрачен, насыщен запахами целинной степи. Светло-оранжевое солнце уже не жжет, а только греет. Его ласковые лучи золотят дремлющую степь, разноцветно искрятся на поседевших метелках приозерных тростников, на не тронутых косой волнах серебристого ковыля.

...К берегу большого степного озера осторожно подходит невысокий, ладно сложенный русоволосый человек с такими же светлыми усами. Он без шапки, обут в высокие сапоги, подпоясан патронташем, все гнезда которого заполнены.

Остановившись у кромки воды, охотник прислушивается к доносящемуся из-за камышей негромкому гусиному говору, к которому примешивается кряканье уток, а временами - и мелодичный переклик лебедей. Лицо охотника озаряет улыбка.

Полюбовавшись отрадной картиной, охотник заходит в озеро, нагибается и, пофыркивая от удовольствия, начинает умываться студеной, чистой-пречистой водой. А на берегу снова некоторое время прислушивается к доносящимся с озера милым его сердцу звукам, а затем быстро шагает к белеющей невдалеке палатке.

Это было в конце сороковых годов. Воспоминания о давно прошедшем вспыхнули в голове, когда я, просматривая старые фотографии, задержался на одной из них: Михаил Александрович Шолохов умывается в озере Челкар.

Смотришь - и в памяти всплывает чудесное, дорогое сердцу прошлое. Достаю свои дневники той поры и с волнением читаю: "...Вот уже две недели, как просторная шолоховская палатка стоит на берегу Челкара, в урочище "Кок Мечеть". Никакой "Зеленой Мечети" здесь уже давным-давно нет, и следов ее не осталось. Но старое название в народе сохранилось.

- Где же она стояла, эта самая мечеть?-спрашивали мы челкарских рыбаков.

- А кто ее знает?- недоуменно пожимали они плечами.- Старики говорили: где-то здесь, поблизу от вашего стана.

Михаил Александрович, пряча улыбку в своих, как он сам называл, "пшеничных" усах, говорил супруге:

- Мне кажется, Маша, Петр Петрович неспроста посоветовал разбить палатку у этой самой "Зеленой Мечети". Я давно замечаю у него влечение к учению Магомета. Видимо, его прельщает надежда со временем, когда его Одарка (имя моей жены) постареет, взять еще одну, молодую жену. Как Карась в опере "Запорожец за Дунаем" он тогда споет: "Нехай Одарка выбачае..."

Все посмеялись шутке. А потом снова зашел разговор о прошлом, которое безвозвратно уходит, зачастую не оставляя следов. Мне пришло на память прекрасное стихотворение А. К. Толстого "Курган":

 В степи, на равнине открытой
 Курган одинокий стоит;
 Под ним богатырь знаменитый
 В минувшие веки зарыт. 

 В честь витязя тризну свершали,
 Дружина дралася три дня,
 Жрецы ему разом заклали
 Всех жен и любимца коня. 

 Когда же его схоронили
 И шум на могиле затих,
 Певцы ему славу сулили,
 На гуслях гремя золотых: 

 "О, витязь! Делами твоими
 Гордится великий народ.
 Твое громоносное имя
 Столетия все перейдет! 

 ...И вот миновалися годы,
 Столетия вслед протекли,
 Народы сменили народы,
 Лицо изменилось земли. 

 Курган же с высокой главою,
 Где витязь могучий зарыт,
 Еще не сравнялся с землею,
 По-прежнему гордо стоит. 

 А витязя славное имя
 До наших времен не дошло... 

Я люблю эту грустную балладу. Михаилу Александровичу она тоже понравилась. Впоследствии писатель не раз предлагал прочесть ее вслух.

- Да... Ничто в жизни не вечно,- в раздумье сказал он.

Челкар - крупнейшее озеро Западного Казахстана - местные рыбаки называют морем, хотя его диаметр всего около двадцати километров. Но в бурную погоду на нем гуляют огромные волны с пенистыми гребнями, и никто в такую пору выехать на челкарские просторы не решится. Поэтому, вероятно, приуральцы и возвели Челкар в ранг моря. Впрочем, для этого имеются и некоторые основания геральдического порядка. В далекие, доисторические времена огромные низменности теперешнего Прикаспия были покрыты водой. Потом, как говорит поэт, "лицо изменилось земли" - вода ушла. Но в одной из впадин степного Приуралья еще сохранился скромный праправнук былого моря - озеро Челкар.

Михаил Шолохов с женой Марией Петровной на гусиной охоте близ озера Челкар. 1948 год

Неплохое наследство досталось ему от древнего могучего прародителя. Прозрачные, чуть зеленоватые и в сороковых годах нашего столетия почти пресные воды Челкара богаты рыбой: здесь изобилие судаков, сазанов, щук, лещей. А в густых прибрежных зарослях тростника, рогоза гнездятся гуси, утки разных пород и прочая дичь. Все это привлекало страстного охотника и рыболова Михаила Александровича Шолохова. Начиная с осени 1945 года, он в течение многих лет осенью приезжал на Челкар, отдыхал здесь, охотился, проводя на берегах озера и в окрестных степях по месяцу, а, бывало, и больше. Посещал хозяйства.

На озере Челкар. 1949 год

Одной из первых была поездка в Анкатинский племенной совхоз, животноводы которого в содружестве с учеными успешно завершали работу по выведению новой отечественной породы мясного крупного рогатого скота, впоследствии названной "казахской белоголовой".

Шолохов восхищался великолепными племенными бычками и телками: крупные, красно-бурой окраски, с лысиной на лбу или полностью белоголовье.

Михаил Александрович провел в совхозе несколько дней, беседовал с директором Голуновым, научным работником Чкаловского сельскохозяйственного института Акопяном, старшим скотником племенного гурта Дандыбаем Исхаковым. Вместе с ними побывал в гуртах и на фермах.

Дандыбай Исхаков пригласил писателя к себе в гости на традиционный бесбармак. Михаилу Александровичу впервые пришлось отведать это национальное казахское блюдо.

Михаил Александрович просил хозяина соблюдать все принятые в таких случаях приемы, но был несколько озадачен, когда ему, как самому почетному гостю, дали разделать баранью голову. Сосед выручил, подсказал гостю, что надо сделать.

В дружеской беседе с животноводами писатель провел в доме Исхакова несколько часов. На следующий день он пригласил животноводов к себе. За чашкой чая и сибирскими пельменями продолжалась беседа, в основном о "казахской белоголовой".

Тут у Шолохова родилась мысль завести таких животных в хозяйствах Дона. Позже, когда новая порода была официально оформлена, писателю удалось этот план осуществить. В Вешенском, Боковском и некоторых других районах северной части Ростовской области начало развиваться мясное скотоводство.

В первой половине октября стояла на диво хорошая погода: уже отошла летняя жара, обычная в засушливых степях Приуралья, прекратились порывистые ветры, вздымающие облака мельчайшей въедливой пыли. Солнечно, тепло. Как говорит пословица: "Только бы жить да радоваться". В общем мы довольны: можно на уток поохотиться вволю, порыбачить, поездить по степи, разыскивая дроф и стрепетов, на которых тогда охота была разрешена.

Массового перелета гусей и казарок еще нет. Видимо, в полярной тундре, где они проводят лето и выводят птенцов, тоже еще тепло. Птицам не хочется покидать родные просторы Приполярья. Мы часто - ранним утром, днем, вечером, а бывает и ночью подходим к берегам озера, прислушиваемся, не появились ли долгожданные гости. А их все нет и нет.

...И сегодня чудесное утро. Зеленоватая гладь озера как будто безмятежно спит под солнцем. Нигде не услышишь всплеска рыбы, не увидишь расходящихся по воде кругов. А птиц почему-то очень мало, не видно обычно многочисленных здесь утиных стай. Только на плесах, под самой стенкой тростниковых зарослей, кое-где виднеются лысухи. Но сегодня они не снуют беспрерывно по воде, забавно кланяясь головой, как в другие дни, а сидят неподвижно, будто спят.

В чем дело? Что за перемена? Такой же вопрос мы задали и своему гостю, табунщику Анкатинского племенного совхоза, пригнавшему на водопой стадо быков. Выпив предложенную ему чашку чая, Ахмет - пожилой казах, в волосах которого уже пробилась седина, погладил усы и, ожидая, пока ему нальют вторую чашку, махнул рукой:

- Я так думаю - скоро плохая погода будет. Моя нога, которую испортила фашистская пуля, шибко болит, всю ночь спать не давала.

Заметив, что мы недоверчиво относимся к его словам, Ахмет недовольно поморщился:

- Вы ничего не понимаете! Посмотрите вон туда,- указал он рукой на северо-восток.

Только тут мы обратили внимание, что над самым горизонтом темнели мохнатые тучи. Они быстро разрастались. Солнце тоже на глазах меняло свой облик. Вокруг него появились как бы венцы, от которых во все стороны расходились не яркие, но отчетливо видимые лучи.

- Вот как!-удивились мы.

- Пхе! Ничего страшного не будет. Осенью такое часто случается,- презрительно скривил губы наш частый спутник в поездках донской казак Максим,- похмурится, посурмачит, а потом и разойдется.

- Вечер придет, тогда сам увидишь,- возразил Ахмет,- я думаю, сильный ветер, буря будет, дождь пойдет, а может, и снег. В наших степях и такое бывает.

Поблагодарив за чай, казах на прощанье посоветовал нам надежно укрепить палатку и подготовиться к непогоде. Мы послушались его совета: укрепили палатку, вырыли вокруг нее водосточные канавки с выходом в лощинку. Укрыли брезентом свои запасы топлива. Машину решили поставить поближе к стогу сена, с затишной стороны.

Ахмет был прав. Скоро мрачные, иссиня-черные тучи, подгоняемые ветром, заволокли все небо. Крупные, редкие капли дождя начали стучать по палатке. Потом ветер чуть притих, а дождь, постепенно усиливаясь, превратился в ливень. Уже не капли, а густые струи воды лились на землю. Степь вокруг нашего стана, куда ни глянь, забурлила ручьями, которые стекали в понижения и рытвины. Спасибо Ахмету - предупредил, и мы успели сделать водостоки, а то наше жилье, без сомнения, подплыло бы.

Сидя в палатке на кошме, мы подкреплялись только что сваренной жидкой пшенной кашей - "польским кулешом", как называют ее на Дону,- "польским" потому, что он сварен не в помещении, а в поле. На второе блюдо были жареные утки. Максим и шофер Тимоша предпочли уткам лысух "кашкалдаков", как их здесь называют, жирных и, по их словам, очень вкусных, хотя и довольно сильно пахнущих не то рыбой, не то болотной тиной. Из-за этого многие лысух не едят. Михаил Александрович собирался было отведать, но потом раздумал, отказался.

- И что же, казаки, лысухи хороши?- улыбаясь спрашивал он любителей кашкалдаков.

- Дюже вкусные, особенно под рюмочку!- аппетитно причмокнул Максим.

- Так что, может, и по второй выпьете?

- Да кто же от добра отказывается, особливо в такую погоду?- в один голос заявили казаки.

- Что же, Петр Петрович,- обратился ко мне Шолохов,- вы у нас хлебодар и виночерпий, налейте охотникам но стопке, чтобы они не огорчались перемене погоды,

- И вы бы с нами попробовали кашкалдачка. Ей богу, хорошая штука, ни на какую утку не поменяю,- предлагал Максим.

Михаил Александрович отрицательно покачал головой: в другой раз, сыт.

Закончив трапезу, Максим и Тимоша отправились под тент у автомашины, где поверх сена была разостлана толстая войлочная кошма. А укрывались казаки сверх одеял еще овчинными тулупами, так что на холод не жаловались. А мы, оставшиеся в палатке: супруги Шолоховы, их сын - подросток Миша, пожилая казачка Анна Антоновна и я, не зная что делать, изредка перебрасывались словами.

Михаил Александрович хотел прочитать что-то вслух, придвинулся поближе к "летучей мыши", скупо освещавшей наше убежище. Однако порывы ветра, от которых трепетно вздрагивала палатка, вызывали движения воздуха, фонарь коптил. Пришлось значительно убавить пламя, читать стало невозможно, и мы поневоле улеглись отдыхать.

Так рано спать не хотелось и постепенно завязался разговор о прошлом здешних мест, о жизни уральских казаков, о Пугачевском восстании.

Народная молва с именем вождя крестьянской войны связывает места, невдалеке от которых мы находились. В хуторе Кожевникове, по преданию, несколько дней перед началом восстания скрывался Емельян Пугачев. А совсем близко от поселка Дарьинска, где в годы Отечественной войны жила семья Шолоховых, расположен хутор Федулеев, из которого происходил один из приближенных Пугачева казак Федулеев, впоследствии предавший его.

Рассказывая об этом, я спросил Михаила Александровича, бывал ли он в уральском музее, в бывшем Михайловском соборе, в домике казачки Устиньи Кузнецовой, с которой Пугачев обвенчался.

- В музее и в доме Кузнецовой бывать не приходилось. Емельян сам родом с Дона, из станицы Зимовейской. Там у него была жена и дети. По преданию, люди Пугачева бывали в нашей Вешенской, Букановской, в соседних местах. Пугачев был одаренный человек. Даже Екатерина в письме к Вольтеру называла Пугачева человеком "крайне смелым и решительным".

Михаил Александрович вспомнил рассказ Пушкина о беседе с современниками Пугачева, уральскими казаками, которые в ответ на обвинения Пугачева в "скотской жестокости", с достоинством говорили: "Не его воля была, наши пьяницы его мутили".

Великий поэт в своей "Истории Пугачева", написанной после поездки в Уральск и Оренбург, где он на месте недавних событий собирал материалы о крестьянской войне под водительством Пугачева и его соратников, говорил: "Весь черный народ был за Пугачева. Духовенство ему доброжелательствовало. Не только попы и монахи, но и архимандриты и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства".

Когда, кажется, обо всем уже переговорили и кое-кто начал дремать, я, накинув плащ, вышел посмотреть, вернее послушать, что творится вокруг? Погода буйствовала: ветер валил с ног, из низко нависших туч лились струи воды.

- Ну как там?- спросил Михаил Александрович, когда я вернулся.

- Разгулялась непогодушка. Помните у Некрасова;

 Мраком подернуты небо и даль,
 Ветер осенний наводит печаль,
 По небу тучи угрюмые гонит,
 По полю - листья и жалобно стонет... 

- Невесело звучит у Некрасова, а у нас еще хуже, черт знает что творится.

- Ну, ну!- осветив меня электрическим фонариком и грозя пальцем, проговорил Шолохов.- Не забывайте, что , в том же стихотворении есть и другие строки:

 Благо тому, кто предается во власть
 Ратной забаве: он ведает страсть,
 И до седин молодые порывы
 В нем сохранятся, прекрасны и живы, 

 Черная дума к нему не зайдет,
 В праздном покое душа не заснет. 

- Гак что не впадайте в хандру,- добавил Шолохов.- Помните наш лозунг "не унывать".

- Да я и не собираюсь хандрить. Просто вырвалось.

- Ну вот, сразу видно потомка запорожцев,- засмеялся Михаил Александрович.- Маша,- спросил он жену,- ты слышишь, что говорит Петр Петрович?

- Слышу. Разговоры у вас бедовые. А погода все-таки мерзкая.

Говорить больше не хотелось, все молчали, но сон не брал, и мы долго ворочались с боку на бок: то на короткое время, задремав, забывались, то, пробудившись, слушали нудный стук дождя по брезенту, угнетающий свист ветра. Всю долгую осеннюю ночь лил дождь. Не порадовал нас и рассвет - те же дождь и ветер...

Утром, выйдя из палатки, удивляемся: до чего же сузился окружающий мир: небо куда-то девалось, вместо него - темная наволочь мрачных туч. Исчез в мутной пелене дождя высокий белоголовый холм Аккулак, расположенный на западном берегу Челкара. Даже избушка рыбака Григория Погадаева, находящаяся всего в трехстах метрах от нашей палатки, еле просматривалась. А Челкар, до которого было еще ближе, мы лучше слышали, чем видели. Лишь ясно доносившийся сердитый всплеск челкарских волн и монотонный шелест тростников говорили, что на озере было очень беспокойно.

Надев плащ-накидку с капюшоном, Шолохов вышел из палатки.

- Да, разверзлись хляби небесные! Кажись, так сказано в священном писании о всемирном потопе?-спросил Антоновну.

- Я об этом ничего не знаю,- отмахнулась та.

- А разве поп Иван о всемирном потопе ничего вам в школе не рассказывал?

- Может, и рассказывал, так я запамятовала.

- А гайтан носишь. Какая же ты после этого истинно верующая?

- Я давно уже не истинная,- поморщилась Антоновна.

- То-то я замечаю, что ты всегда так любезно встречаешь Ахмета, угощаешь его.

- Ну, вот тебе на, то какой-то поп Иван, то Ахмет, просто диво,- развела руками Антоновна.

Михаил Александрович, улыбнувшись, переменил разговор:

- А на Хопре у вас ливни бывают, Нюра?

- А то... и еще какие,- вопросительно глядела на писателя Анна Антоновна, ожидая, что дальше будет.

- Маша, а пшено и сало у нас еще имеются, есть из чего кулеш сварить?

- На целый месяц хватит, и сухари еще остались.

- Ну, тогда живем, не горюем.

Земляную печку, сооруженную нами в десятке метров от жилья, размыл дождь, стряпать пришлось в палатке, на железной печке, на что уходило много времени. Теснота и неудобство, вдобавок к скверной погоде, особенно огорчали женщин.

- Ничего, в тесноте, да не в обиде,- утешал Михаил Александрович,- это не надолго, от силы на день - два, а там снова погода установится.

Трудно сказать, верил ли он сам в то, что говорил, но голос его звучал так бодро, что наше довольно кислое настроение поутаяло. Даже на губах у мрачноватого по характеру Максима расцвело, когда за обедом Михаил Александрович, глядя на довольно унылые лица вешенских казаков, заметил:

- Тимоше и Максиму в машине холодно, надо им для сугреву...

После обеда к нам в палатку начали доноситься какие-то странные звуки, похожие на человеческие голоса.

- Никак наши станичники поют,- приоткрыв "дверку" палатки, удивилась Анна Антоновна.- И с чего это они?

Да, пели Тимофей и Максим Васильевич, не очень складно, но если и не весело, то и не уныло.

- Значит дух у казаков поднялся,- заключил Михаил Александрович.

- А не слишком ли щедро угостили их за обедом?- усомнилась Мария Петровна.

- Признаюсь, чересчур щедро. При смутном свете фонаря я по ошибке распечатал вместо бутылки водки бутылку спирта и разлил ее казакам в эмалированные кружки, значительно превысив норму.

- Ну как, хорош уральский "арак"?- спрашивал вешенцев Шолохов за вечерним чаем.

- Неплох. Только он что-то показался нам дюже сердитым.

- Еще бы, девяносто шесть градусов,- пояснила Антоновна.

- У... мы так и думали,- расплылись в улыбке лица Тимоши и Максима.

- И не обижаетесь на Петра Петровича, что он перепутал?

- Нет, почаще бы он так ошибался.

Лишь на вторые сутки к полуночи дождь перестал, а порывистый ветер почти до рассвета гонял по небу тучи, которые постепенно редели и рассеивались. В промежутках между ними начали проглядывать звезды. Радуясь признакам наступающей перемены, мы с Михаилом Александровичем несколько раз за ночь выходили из палатки поглядеть, что там творится. И только убедившись, что дело идет к лучшему, спокойно забылись.

По своей долголетней привычке вставать рано, писатель, несмотря на беспокойную ночь, восход солнца встретил на ногах. Поднялись и мы.

- Ну вот! Напасть кончилась!- весело говорил Михаил Александрович, закуривал первую утреннюю папиросу.- Не хотите?- предложил он мне.

- Спасибо, я курю только в дурном настроении, а сейчас оно хорошее... Гуси, кажется, прилетели.

- Вы полагаете? И мне ночью как будто слышались их голоса. Пойдем к Челкару умываться и проверим.

Взяв полотенце, Шолохов направился к озеру. Я пошел за ним, прихватив фотоаппарат, с которым почти не расставался.

В этот час и родилась упомянутая мной фотография.

- Поздравляю, охотники. Перелет начался, на озере гуси кагакают!- весело говорил Михаил Александрович своим спутникам, возвратившись к палатке.- Давайте объявим сегодня парикмахерский день. Негоже нам встречать охоту не бритыми.

Устроившись в кабине автомашины, он быстро побрился. Затем обратился к жене:

- А теперь к тебе просьба, Мария Петровна,- побрей мне шею и подравняй усы.

Я предложил писателю свои услуги.

- Нет, благодарю. Мария Петровна здорово, не хуже заправского парикмахера с таким делом справляется.

Позавтракав, мы собрались поехать в степь на разведку, посмотреть, куда полетят гуси на кормежку. В это время к стану на добром степном скакуне подъехал наш приятель Ахмет. Он сообщил новость: невдалеке от Челкара видели стаю волков. Шолохов обрадовался.

- Приятная новость! А ты не можешь, Ахмет, сказать точно в каком урочище их видели?- спросил он, разворачивая карту района.- Разберешь на карте?

- Как не разобрать?- усмехнулся гость,- на войне я был в полковой разведке.

- А... вот как!- уважительно проговорил Михаил Александрович,- тогда ясно. А, может, и вы вместе с нами?

- Нельзя быков на одного сынишку оставлять, когда волки близко,- покачал головой Ахмет.- Я вам расскажу, и вы поймете, куда надо ехать. Вон там,- указал он рукой на северо-восток.- Кулак (холм) видите? А рядом такой большой, как юрта, камень лежит. Около него две дорожки, одна, наезженная, прямо идет, а рядом с ней другая, чуть заметная, поворачивает налево. По ней и надо ехать.

- Понятно. Коп рахмет, большое спасибо,- благодарил Михаил Александрович.- Может, закуришь, Ахмет?- предложил он табунщику.

- Давай, давай, пожалуйста,- обрадовался гость.- У нас в магазине уже целую неделю курева нет. Прямо беда, в голове как будто ветер ходит.

Шолохов сходил в палатку, принес две пачки папирос, заодно прихватив и пачку индийского чая.

- "Беломор" ростовский. Это наш, с Дону. Курил такие?

- Коп рахмет, большое спасибо! Алма-атинский "Беломор" курил, московский и ленинградский тоже курил, а ростовский - нет.

- Теперь попробуешь.

Пожелав нам успеха, Ахмет возвратился к своему гурту, а мы сразу отправились на поиски волков.

- Вам приходилось волков убивать?-спросил меня писатель.

- Охотиться на них случалось, но без успеха.

- Не теряйте надежды. Может, сегодня повезет. А патроны с картечью есть?

- Несколько штук я всегда в патронташе ношу,

- А больше и не потребуетя, волк - не гусь, много стрелять не придется.

Через несколько минут мы уже были в местах, указанных Ахметом. Чуть приметная степная дорожка прихотливо извивалась между отлогими причелкарскими холмами. Среди них в широкой лощине, где трава еще не выгорела, паслось большое стадо коров соседнего колхоза.

- А это что там вправо?-указал рукой самый зоркий из нас, шофер Тимоша.- Не волки ли?

- Похоже,- поддержала Тимошу жена писателя, тоже обладающая очень хорошим зрением.- Посмотри,- протянула она бинокль Михаилу Александровичу.

- Да! Да! Никакого сомнения -волки. Готовьтесь, охотники,- понизив голос подтвердил Шолохов.- Не шумите, у серых замечательный слух...

Теперь уже ясно видели, что по рытвине, прорытой в лощине весенними талыми водами, в направлении пасущегося стада подбиралась стая волков. Впереди - большая поджарая волчица. За ней, растянувшись цепочкой, метрах в трех друг за другом, в строгом порядке двигались пять молодых; замыкал шествие огромный волчина, видимо, отец семейства. От крайних коров хищники были уже в нескольких десятках метров. Пасущиеся животные спокойно щипали траву. Волки, увлекшись охотой, не замечали приближающейся машины. Подбежав к стаду, хищники резко рванули вперед и отбили крупных нетелей. Перепуганные телки метались во все стороны. Некоторые коровы, не почуяв беды, удивленно смотрели за происходящим. Большая часть стада спокойно паслась.

Если бы мы дали хищникам возможность свалить одну из намеченных жертв, то наверняка смогли бы подъехать к волкам на верный картечный выстрел. Но нам было жаль телок, и мы, пренебрегая осторожностью, что есть духу неслись вперед.

- Давай, давай, Тимоша! Нажми еще! - торопил Михаил Александрович.

Волки, наконец, услыхали рокот машины и бросились наутек. Шофер резко затормозил. До убегавших хищников было метров полтораста.

- Кто хочет стрелять из винтовки?- предложил Михаил Александрович свой голланд-голланд, уже уложивший не один десяток волков.

- Давайте я!- вызвался Максим.

Он довольно долго, как нам показалось, прицеливался.

Прогремел выстрел... второй... третий. Вздымая комочки земли, пули ложились в стороне от цели. Перепуганные хищники изо всей силы неслись к соседним холмам, среди которых, по словам Ахмета, был глубокий овраг.

- Жми, жми, Тимоша!-торопили мы.

Но догнать убегающих волков не удалось: пересеченная местность не позволяла развить достаточную скорость. Стая заметно удалялась от нас и вскоре скрылась в овраге.

- Эх, мы...- с досады вырвалось у меня.- В руках были волки, а взять не сумели.

- Да, Максим, сплоховал ты,- упрекнул его и Шолохов.

- Так я ведь уже лет пять винтовки в руках не держал,- оправдывался смущенный охотник.

- А зачем брался стрелять? Жадюга!- распекал его Тимоша.

- Ну что ж, досадно, конечно, что не удалось, но горевать не будем,- махнул рукой Шолохов, который, как я уже не раз наблюдал, довольно спокойно относился к подобным неудачам.

...Через несколько дней Ахмет сообщил удивившую нас новость: заместитель директора совхоза Султанов верхом загонял двух волков. Его оружие - только нагайка, в наконечник которой вшит кусочек свинца. Догнав хищника, охотник старается ударить его по морде или по голове. После удачного удара волк останавливается или резко замедляет бег. Тогда уж его судьба решена.

- Это я понимаю! Настоящий охотник, а вы...- шутила Мария Петровна.

- Да, ничего не скажешь, волчатники из нас плохие,- в тон ей ответил Михаил Александрович.

- Сегодня я на охоту не поеду,- заявил на следующее утро Михаил Александрович,- мне надо готовить к переизданию "Тихий Дон". Необходимо внимательно просмотреть роман. А вы с Марией Петровной поезжайте в степь, разве-дайте, куда гуси на кормежку летают.

Возвратившись после полудня на стан, мы застали писателя в палатке. Открыв боковое окно, он сосредоточенно читал книгу, делая карандашом какие-то пометки, что-то вычеркивая.

- И надо же придумать такое! - громко рассмеялся Михаил Александрович, прочитав вслух какую-то "цветастую" фразу, и тут же вычеркнул ее.

- Надо, чтобы наши дочери могли читать книгу, не краснея,- говорил писатель, внося какие-то изменения.

- Ну, на сегодня хватит,- отодвинул он бумагу в сторону.- Расскажите, что вы видели?

Мы сообщили, что по нашим наблюдениям больше всего гусей летает на поля соседнего конезавода, где мы видели сотни стай.

- И убили парочку гуськов?- вопросительно взглянул на жену Шолохов.

- Нет! Мы не стреляли даже. Оставили дичь для тебя,- отшутилась Мария Петровна.- Решили не пугать.

- Вот как! Правильно. Завтра утром мы еще раз проверим то поле, а вечером отсидим на нем зорьку.

...Утром, с восходом солнца, мы поехали туда, куда с Чел- кара летели гуси. Озеро осталось уже километрах в тридцати сзади, а гуси все летят и летят. Лишь миновав усадьбу конезавода, птицы начинали кружиться над полями и над одним из них постепенно снижались. Некоторые стаи сразу снижались, а другие довольно долго облюбовывали для себя место: то присаживались на минутку, то снова взлетали и кружили, пока не находили нужную им "загонку". Вскоре все огромное овсянище было усеяно гусями.

- Ну вот и нашли,- радовался писатель - Что будем делать?

Мнения разделились. Некоторые, среди них Мария Петровна, предлагали сразу ехать к гусям, надеясь, что всполошенные птицы начнут перелетать, кружиться над полем, и какая-нибудь стайка может приблизиться на выстрел. Михаил Александрович был другого мнения: не стоит пугать птиц, лучше понаблюдаем издали. Тогда непуганые гуси часа через два спокойно улетят на озеро, а к вечеру снова вернутся на это же поле. Мы тем временем подыщем подходящее место для засидки.

- А старый гусятник как думает?- поинтересовался Михаил Александрович, обращаясь ко мне.

- Вполне согласен: сейчас гусей пугать не следует,

- Так и порешим!

Устроившись под скирдой сена, мы издали наблюдали за гусями. Многие птицы ходили по стерне, отыскивая упавшие на землю во время уборки метелки и зерна овса. Другие ковырялись в кучах высыпанной комбайнами соломы, а часть из них, видимо, сидела неподвижно, нежась на солнце. Часам к одиннадцати утра гуси, громко перекликаясь, стая за стаей взлетели, направляясь в сторону Челкара. В течение нескольких минут поле опустело.

На овсянище было множество копешек соломы, оставшейся после уборки, попадались кольцевидные канавы, которыми когда-то окапывали (опасаясь степных пожаров) стога сена. И мы не стали, как до этого обычно делали, копать себе ямок.

Вблизи от облюбованной засидки Михаил Александрович расставил вырезанные из фанеры гусиные профиля - фигуры птиц в разных позах: одни, согнув шею, как будто кормятся, другие, подняв головы, будто следят, что делается вокруг, третьи спокойно сидят. Часам к четырем пополудни в небе над Челкаром появились какие-то темные облачка, которые вскоре оформились в стройные клинья - гуси шли с озера на поля. Примерно через пятнадцать-двадцать минут они должны были приблизиться, где мы с нетерпением ждали их.

С первых же минут выяснилась досадная наша ошибка, мы не учли, что гуси недоверчиво относятся ко всяким ямам и канавам, в которых могут скрываться охотники, и обходят их на большой высоте, присаживаясь подальше от таких мест. Недоверчиво отнеслись птицы и к расставленным Шолоховым профилям, не только не присаживаясь к ним, а даже и не подлетали близко. Похоже, что в непомерно больших раскрашенных в серовато-оранжевый цвет профилях гуси без труда разгадали обман.

Поняв в чем дело, Михаил Александрович перебежал в другое укрытие, подальше от профилей. Оно оказалось более счастливы. Вскоре удачным выстрелом он снял одного гуся. Моя неглубокая канавка оказалась совсем несчастливой. Гуси, приметив с высоты мою распластавшуюся фигуру, шарахались прочь. Подумав, я решил перебраться в покинутую Михаилом Александровичем засидку. Но без толку.

Предавшись грустным размышлениям о превратностях охотничьей судьбы, я не заметил, как подъехали двое верховых казахов.

- Эй! Вон там утки... Чего зеваешь, стреляй!- указывали они на профиля. "Ну вот еще пугала подъехали",- досадовал я, стараясь быстренько отделаться от незваных гостей. Но всадники, видимо, не понимали меня, и лишь подъехав вплотную к профилям, сообразили в чем дело. Постояли немного, посмеялись, и, к великой моей радости, удалились, а я возвратился в свое первое убежище. Но и там стрелять не пришлось, в то время как товарищи подстреливали. Начинало вечереть. Гуси, встревоженные выстрелами, раньше обычного покидали поля.

Но вот на меня налетела стайка. Два неудачных выстрела - и птицы ушли. В это время на Михаила Александровича налетел гусь. Он шел очень высоко. Увидев, что охотник целится, я не выдержал: "Не стреляйте, безнадежно!" Но выстрел прогремел и, к моему великому удивлению, гусь, сложив крылья, камнем полетел вниз. Стукнувшись о землю, птица высоко подпрыгнула и, распустив крылья, замерла. Мы поздравили охотника с на редкость удачным выстрелом. Он и сам был удивлен.

- Хотел проверить новое ружье английского мастера Пердея. На гусиные охоты я его еще не брал. Похоже, что англичанин бельгийцу Лебо не уступает,

- Сколько же дробин в него попало?- интересовалась Марья Петровна.

- Ни одной не видно,- удивленно воскликнул Тимоша.

- Может, он с перепугу от разрыва сердца умер,- пошутил Шолохов.

Мы решили уже на стану произвести более тщательную проверку. После того, как птицу общипали, удалось обнаружить у нее на голове единственную дробинку.

К концу дня дела пошли довольно удачно, на овсянище подлетали все новые и новые стаи гусей, изредка появлялись и казарки. Издали видя, что на поле пасется множество их соплеменников, птицы вели себя не очень осторожно. Охотникам чаще удавалось стрелять.

В это время в противоположном конце овсяного поля появилась какая-то странная фигура - высокий человек в плаще. Он пытался подходить то к одной стае гусей, то к другой, то к третьей. Это ему не удавалось.

Назойливость незнакомого нам охотника и наши довольно частые выстрелы насторожили гусей, и птицы начали, стая за стаей, покидать овсянище. На сегодня охота кончилась. Мы сошли с овсяного поля на целинный массив, где под скирдой сена стоял наш "виллис". Говорили, подводя итоги дня, строили планы на завтра.

- Завтра я никуда не поеду, буду работать над книгой,- заявил Михаил Александрович.

В это время к нам на паре прекрасных жеребцов, запряженных в тарантас, подъехал высокий, смуглый человек.

- Главный агроном 117-го конезавода Третьяк!-отрекомендовался он довольно громко, но заметно смущаясь,

- Очень приятно познакомиться!- приветливо ответил Шолохов.- Вы не в претензии, что мы ваших гуськов пугаем?

- Нет, напротив, мы очень рады, что вы пожаловали к нам. Милости просим, приезжайте к нам на центральную усадьбу. У меня квартира просторная, а семья маленькая - только я да жена. Поживете у нас сколько вам угодно будет. Все же теплее и удобнее, чем в палатке... У нас и баня неплохая имеется.

- Спасибо за приглашение! Нам неплохо и в палатке живется, она у нас утепленная. А вот в баньке бы попариться недурно.

- Это вы так настойчиво гонялись за гусями?-спросил я агронома.

- Да, я...- покраснел собеседник.- Вот уже третье воскресенье приезжаю сюда, но ничего не получается: влет моя пушка не берет, а близко гуси не подпускают.

- Да, с такой пушкой трудно добиться успеха,- посочувствовал Михаил Александрович.- Вы не с Украины?- неожиданно спросил он.

- Да! Из казаков, с Полтавщины.

- Негоже потомку казаков с такой дубинкой охотиться. Надо обзавестись доброй рушницей, тогда и толк будет.

- Ружья я на днях куплю, да вот беда - дроби крупной нигде нет.

- С дробью мы поможем,- пообещал писатель.

- Не знаю, как и благодарить вас! - обрадовался агроном.- Через три дня я иду в отпуск. Если разрешите, буду вашим проводником в наших степях, они обширные - более ста тысяч гектаров. У нас и дудаки водятся, а уток, гусей и (казарок на наши поля летает тьма. Много лисиц и корсаков, волки тоже нередко встречаются...

- Сто тысяч гектаров земель в одном вашем конезаводе?- переспросил писатель.- А сколько же у вас посевов? Куда ни глянь - кругом нераспаханная степь, все ковыли да ковыли.

- Зерновых мы мало сеем, всего около трех тысяч гектаров. Это преимущественно фуражные культуры, большей частью овес.

- А пшеница на ваших землях разве плохо родится?

- Нет, родится хорошо, да только нам сеять ее не велят. Ваше дело, говорят в тресте, племенных лошадей разводить, а пшеницей пусть занимаются другие хозяйства. Поэтому нам и земледельческой техники мало дают.

- А повыше треста вы не пробовали обращаться?

- Недавно из министерства приезжал инспектор. Сказал то же самое, что и в тресте говорят: "Ваше дело давать государству побольше хороших лошадей, поэтому вас пшеницу сеять не заставляют и от хлебопоставок освободили. Хлеб стране должны давать хозяйства зернового направления".

- Это только в вашем хозяйстве такая система?- интересовался писатель.

- Нет, во всех конезаводах области так заведено, и мне кажется, не только в Западном Казахстане, а и в других местах. Я думаю, неправильно это: стране нужен хлеб, а столько земли пустует. А как вы, Михаил Александрович, считаете?

Шолохов ответил, что ЦК КПСС увеличению производства зерна уделяет самое серьезное внимание и, надо ожидать, что в числе мероприятий, направленных на осуществление этой важнейшей задачи, будет проводиться широкое освоение целинных земель.

Через несколько дней мы снова приехали на знакомое овсянище. С нами был и агроном конезавода Иван Михайлович. Когда гуси улетели на озеро, где они ночуют, охотники собрались на краю поля. Только агроном, сидевший на даль-нем краю освянища, задержался. Мы слышали несколько выстрелов. Скоро запоздавший охотник подошел. В обеих руках он держал по гусю.

Лицо Ивана Михайловича светилось радостью.

- Ну вот, теперь вы уж настоящий гусятник,- пожал ему руку Шолохов,- поздравляю с удачей!

Так началось знакомство М. А. Шолохова с агрономом И. М. Третьяком, ныне кавалером орденов Ленина, Трудового Красного Знамени и ряда других правительственных наград.

В начале великого наступления на целину 117-й конезавод реорганизовали в целинный зерносовхоз имени газеты "Правда". Это хозяйство вскоре стало крупнейшим производителем зерна в области, одним из передовых совхозов Приуралья. Более двадцати лет агрономической службой совхоза умело, самоотверженно руководил И. М. Третьяк. Интересуясь жизнью и работой целинников, М. А. Шолохов несколько раз приезжал в совхоз имени "Правды", останавливался и неделями жил у агронома Третьяка, которого он высоко ценил и как специалиста и как человека.

Первая охота на гусей не для всех нас была удачна. Михаил Александрович и Максим уже убили по 2-3 гуся, а нам с Марией Петровной не везло, несколько дней мы возвращались на стан с пустыми руками. И попадало же нам от Шолохова.

Жареный гусь с яблоками, поверьте, штука очень вкусная. Настроение у охотников отличное. Но как только мы принимаемся за трапезу, Михаил Александрович, лукаво поглядывая на меня, обращается к супруге:

- Что же, Маруся, и тебе не совестно чужого гуська есть? Вчера Максимов, сегодня мой, а когда же твой будет?

Приходит ужин. Писатель снова подтруднивает над неудачниками:

- Нельзя же так, надо совесть иметь. Придется завести доску показателей, пусть все видят ваше позорное отставание,

Мы сконфуженно пытаемся оправдаться, обещаем подтянуться, но охотничья судьба к нам явно неблагосклонна. Через два дня у входа в палатку появился столбик с фанерной дощечкой. На ней крупными буквами четко выведено: "За позорные промахи по гусям М. П. Шолохову и П. П. Гав- риленко занести на черную доску".

Прошло еще несколько печальных для неудачников дней и лишь тогда наступил перелом: Мария Петровна возвратилась с утренней зорьки с крупным гусем, а мне удалось взять гуся и казарку.

- Надо еще проверить, свежие ли они,- не унимался Шолохов,- а то, чего доброго, вы просто подобрали наших подранков.

Лишь после того, как авторитетный эксперт, Анна Антоновна подтвердила, что наши гуси свежие и притом отменной упитанности, на злополучной доске появилась иная запись: "Учитывая, что в результате общественного воздействия, М. П. Шолохова и П. П. Гавриленко несколько улучшили свою стрельбу и стали не так позорно мазать по гусям, снять их с черной доски".

Шутки-шутками, а какое облегчение почувствовали мы, читая эти, сверкающие шолоховским юмором слова о восстановлении нашего доброго охотничьего имени. Редко что из забавного, смешного, случившегося с кем-либо из членов нашего небольшого коллектива могло пройти незамеченным мимо наблюдательного глаза писателя. А если ничего забавного не происходило, то он, бывало, выдумывал какую-нибудь смешную историю и разыгрывал над одним из нас веселую, безобидную шутку. Из многих приведу одну, хорошо запомнившуюся мне.

...Под вечер мы возвращались с охоты в совхоз. Впереди, вдоль дороги брела отара овец. Вспугнутый овцами заяц, перебегал нам дорогу. Заметив, что я целюсь, Шолохов вскрикнул: "Не стреляйте, это какой-то больной, захудалый зайчишка!" И хотя убитый заяц оказался крупным, хорошо вылянившим и, судя по весу, упитанный, Шолохов всю дорогу подтрунивал надо мной:

- До чего неразборчивы стали некоторые пожилые и почтенные охотники - стреляют полуживых зайцев!

Агроном совхоза Иван Михайлович, ехавший с нами, напротив, поддерживая меня, восхищался моим трофеем: "Прекрасный заяц! Такие крупные редко встречаются". Я отмалчивался. Шутки на эту тему продолжались весь вечер, до самого сна. Велико было мое удивление, когда ранним утром, выйдя в сени, я увидел, что к хвосту русака привязан листик бумаги, на котором крупными печатными буквами выведено: "Не убивайте меня! Я старый больной заяц... Через два дня я все равно подохну..."

Когда Михаил Александрович сочинил эту слезную грамоту и прикрепил ее к заячьему хвосту?- не понятно. Спать он лег раньше меня, утром встал позже, спали мы рядом и я не слыхал, чтобы он ночью выходил.

Я молча отвязал листик с шолоховской надписью, спрятал его в карман и старался не показать виду, что меня задело за живое. В разговорах до самого обеда о зайце никто не упоминал.

Когда на стол подали умело приготовленного жареного зайца, нашпигованного салом и чесноком, все, в том числе и Михаил Александрович, ели его с видимым удовольствием. А хозяин дома Иван Михайлович искренно расхваливал жаркое. Писатель молчал, изредка с лукавинкой поглядывая на меня, продолжал заниматься жарким.

- Михаил Александрович!-начал я.- Трудно понять, почему так неразборчивы стали некоторые почтенные охотники; каких-то подозрительных зайцев они едят с таким аппетитом, как будто это первейший деликатес.

Шолохов сделал притворно-сердитое лицо, не отрываясь от зайчатины, а через минуту, окинув всех веселым взглядом, громко рассмеялся:

- Да! Действительно, заяц - прелесть.

Давно произошла эта история, но она не стирается в моей памяти, как и многие другие случаи проявления шолоховского юмора. Что же касается "заячьего автографа", то листик бумаги с ним и веревочку, которой он был привязан к зайцу, я храню так же бережно, как и другие автографы Шолохова.

После ливня хорошая погода держалась недолго. Давал чувствовать себя конец октября. По утрам чистое солнышко показывалось редко, обычно с рассветом серенькие облачка начинали постепенно заволакивать небо, час от часа густея, а к обеду уже превращались в хмурые тучи, из которых на землю сыпался мелкий холодный дождик, временами переходящий в колючую крупку.

М. А. Шолохов в Уральске. Вторая половина сороковых годов

Птичье население степных озер заметно редело: караваны гусей и казарок покидали Приуралье, направляясь в теплые края. Собираясь в крупные стаи, вслед за гусями, в дальний путь двигались и местные утки-кряквы, серые, широконоски. На смену им прилетали гоголи и другие представители северных пород. Но и они, долго не задерживаясь, уходили на юг. Хмурая осенняя погода отразилась и на людях, лица их реже озарялись улыбкой.

- Пора и нам собираться в дорогу,- заявил за утренним чаем Михаил Александрович.- Сегодня отсидим последнюю зорьку, завтра поедем в Уральск, переночуем там и двинемся до дому, до хаты.

Моросил дождик и на хлеба мы не поехали, решив отсидеть последнюю вечернюю зорьку на берегу Челкара. Михаил Александрович облюбовал себе засидку подальше от озера в зарослях полыни. Перелет был плохой: Марии Петровне совсем не пришлось стрелять, на Максима навернулся какой-то шальной гусь. После выстрелов он шлепнулся в залитые водой заросли тростника. Охотник сгоряча бросился вслед за ним, полагая, что там мелко, а оказалось - по грудь. Пока Максим, разбираясь в обстановке, чертыхался, гусь успел бесследно скрыться. Уже начало смеркаться, когда подошел Михаил Александрович, к нашему удивлению, с гусем в руках.

- Плясать! Плясать! - потребовали мы, согласно уговора, что тот, кто возьмет последнего гуся, должен обязательно что-нибудь по своему выбору сплясать. Писатель не возражал,- "руки в боки" и довольно лихо прошелся в танце.

Наутро по раскисшим солонцам мы двинулись на запади, преодолев около ста километров отвратительной дороги, уже к обеду были у берегов Урала.

- Прощай, Азия, здравствуй, Европа!- воскликнул Максим.- Ты рада, Антоновна, что на Дон возвращаемся?

- А то... еще как! Почитай более месяца путешествуем.

Запасшись всем необходимым на три-четыре дня дороги, донские гости переночевали у меня. И с восходом солнца на следующий день, переправившись через тихий Чаган, который Сергей Есенин устами Пугачева называл "разбойным", двинулись через необозримые степные просторы Приуралья к берегам матушки-Волги. Обнимаясь с провожавшими, Михаил Александрович обещал: "На следующий год приедем пораньше, чтобы хлебоуборку застать и до осеннего перелета успеть побывать в животноводческих совхозах",