Глава вторая. Рождение "Тихого Дона" и "Поднятой Целины"

Теплые слова А. С. Серафимовича о Шолохове оказались пророческими. Талант, которым природа щедро одарила молодого писателя, быстро креп.

Успех "Донских рассказов" говорил о несомненном даровании писателя, радовал его друзей, хотя не все из них вначале правильно оценили редкостную самобытность автора. Марк Колосов, товарищ Шолохова по Москве, как-то вспоминал:

- Как раз самобытность Шолохова - одно из лучших его достоинств - мешала нам сразу же оценить по заслугам его могучий талант.

Именно это исключительное своеобразие быстро идущего в гору молодого писателя и не нравилось людям менее талантливым, отягощенным тщеславием и завистью. Особенно не по душе пришлась шолоховская самобытность некоторым "ортодоксальным" руководителям РАПП авербаховского толка, которые, как говорил Алексей Толстой, "авербаховским валенком растаптывали живые розы и с усмешечкой подносили многомиллионным читательским массам крашеную розу из стружки. РАПП требовал от искусства схем и схематического мышления под видом якобы диалектического мышления. Между тем единство противоречий - это самый процесс жизни, процесс сложной человеческой истории, где менее всего уместно упрощенчество. РАПП боролся (окриками, угрозами, поношением со всякими попытками непосредственного художественного наблюдения жизни, требовал схемы. РАПП нагонял обручи на головы молодых писателей, на глаза им подвязывал шоры. (Алексей Толстой. Собр. соч., т. 10, с. 366-367).

Михаил Шолохов, правдиво описывающий подлинную жизнь, в глазах рапповских руководителей был дерзким нарушителем их убогих схем. О своих взглядах на творчество, о правдивости в искусстве двадцатилетний Шолохов ясно вы-сказался в вступлении к рассказу "Лазоревая степь".

"В Москве, на Воздвиженке, в Пролеткульте на литературном вечере МАППа (Московская ассоциация пролетарских писателей) можно совершенно неожиданно узнать о том, что степной ковыль (и не просто ковыль, а "седой ковыль") имеет свой особый запах. Помимо этого, можно услышать о том, как в степях донских и кубанских умирали, захлебываясь напыщенными словами, красные бойцы.

Какой-нибудь не нюхавший пороха писатель очень трогательно рассказывает о гражданской войне, красноармейцах,- непременно "братишках", о пахучем седом ковыле, а потрясенная аудитория - преимущественно - милые девушки из школ второй ступени, щедро вознаграждают читающего восторженными аплодисментами.

На самом деле ковыль - поганая белобрысая трава. Вредная трава, без всякого запаха. По ней не гоняют гурты овец потому, что овцы гибнут от ковыльных остей, проникающих под кожу. Поросшие подорожником и лебедой окопы (их можно видеть на прогоне за каждой станицей), молчаливые свидетели недавних боев, могли бы порассказать о том, как безобразно просто умирали в них люди" (Ф. Абрамов, В. Гура. М. Шолохов. Семинарий. Л, 1958, с. 137).

Недоброжелательство рапповских руководителей из группы Авербаха к "дерзкому" Шолохову постепенно возрастало и вскоре, когда он начал работу над большим романом, приняло открытую форму, что создало впоследствии немало затруднений для автора "Тихого Дона".

Несмотря на большой успех и добрые отношения с друзьями, Шолохову не жилось в Москве...

В душе он уже вынашивал думы о том, чтобы написать большое произведение - роман, но жизнь в столице не создавала условий для плодотворной работы. Как вспоминает один из товарищей писателя Н. Стальский, литературная богема, в среде которой волей-неволей Шолохову приходилось быть, не нравилась ему. Он настойчиво стремился работать, чему вечеринки и пирушки только мешали.

Своими сокровенными мыслями о романе Шолохов поделился с Василием Кудашевым, Николаем Тришииым, Андреем Платоновым и другими друзьями. Они поддержали его намерения уехать из шумной Москвы на Дон и там, в более спокойной и благоприятной обстановке, взяться за большое дело.

Возвратившись на родину, Шолохов поселился в станице Букановской, в доме своего тестя и приступил к работе над романом "Донщина". Начал его с участия казачества в походе Корнилова на Петроград, в котором казаки были в составе 3-го конного корпуса.

Однако сам замысел произведения не удовлетворял автора. Он усомнился - так ли он пишет, как надо, все ли будет ясно для читателя? Что за казаки? Что за Войско Донское?

В 1926 году, переехав на постоянное жительство в станицу Вешенскую, писатель, несмотря на возникший у него холодок к "Донщине", все же работу над ней продолжал. Об этой поре он говорил: "И писалось трудно, и жилось трудно, но в общем писалось".

В конце года Шолохов окончательно разочаровался в "Донщине". Его обуревал новый замысел. Явственно вырисовывались контуры более интересного и широкого романа. И через некоторое время он засел за первую книгу "Тихого Дона", полностью отдавшись ей.

В этот период он много читал, ездил по станицам и хуторам, слушал рассказы стариков, участников первой империалистической и гражданской войны, рылся в архивах в поисках нужных материалов.

Поражаешься сейчас тому, как молодой Шолохов с поразительным трудолюбием добывал колоссальную массу информации, которую он использовал, работая над "Тихим Доном".

В поисках нужных материалов ему оказывали помощь друзья.

- Михаил Александрович охотно делился со своими друзьями замыслами романа,- вспоминает Н. Стальский,- советовался, как справиться с бесчисленными трудностями. Три- шин, у которого были друзья, имевшие доступ к эмигрантской литературе, добывал ему книги казаков, изданные за границей, записки генералов и атаманов, дневники галлополийцев, в которых офицеры признавались в крахе белого движения, с уничтожающей критикой обрушивались на вождей добровольческой армии, разоблачали их бездарность и корыстолюбие, с безысходной горечью рассказывали об обманутых казаках, своей жизнью плативших за предательство командиров.

Писатель навсегда сохранил в душе признательность к старой коммунистке Е. Г. Левицкой, которая предоставила ему возможность пользоваться архивными материалами. Он посвятил ей свой замечательный рассказ "Судьба человека", сопроводив книгу краткой надписью: "Члену КПСС с 1903 года".

К осени 1927 года первая книга романа была закончена. Приехав с ней в Москву, Шолохов по старой дружбе останов вился у Василия Кудашева в Камергерском переулке - теперь Проезд МХАТ. Здесь в кругу молодых литераторов состоялась первая читка нового произведения. Друзья были в восторге. Всех захватила, взволновала новизна материала, оригинальность стиля и языка, правдивое, красочное изображение жизни.

- Ну, вот, нагрохал первую часть, а куда нести, не знаю,- задумался писатель.

Пошел с рукописью в Гослитиздат. Там отказались принять ее. "Не подходит,- замахали руками.- Восхваление казачества! Идеализация казачьего быта!"

- Куда еще тащить?- огорчался Шолохов.

Настороженно отнеслись к роману и в редакции журнала

"Октябрь". Членов редколлегии смущал подход автора к описанию жизни казачества. Не отказываясь совсем от рукописи, они предлагали значительно сократить ее, на что писатель не согласился.

Помог А. Серафимович, почетный редактор журнала. Несмотря на нездоровье, он, как только ему принесли рукопись, не откладывая, прочел ее и предложил напечатать.

- Эка беда, что номер сверстан!-решительно ответил он на возражения работников журнала. - Что у нас в номере, напомните... Отрывок из моей "Борьбы"... Снять... Гм. Объявлен, говорите, неудобно перед подписчиками... Тогда вот что: сколько у меня листов? Два и три четверти... Кто еще? Анна Караваева? Там у нее "Лесозавод"... Чуточку потесните. Только глядите, чтобы по-божески... Алексея Силыча ставьте рядом, у него немного. Поэзия... Кто? Молодых, батюшка мой, не трогайте. Ведь им всем троим вкупе годком немногим-то больше, чем мне одному. Ну, а остальных снимайте и начинайте "Тихнй Дон" - как есть, без сокращений.

С января 1928 года "Октябрь" начал печатать первую часть романа молодого писателя.

В печати появились отзывы о романе. В "Правде" за 18 апреля с рецензией на "Тихнй Дон" выступил А. Серафимович. Он писал: "Ехал я по степи. Давно это было, давно - уже засиневело убегающим прошлым.

Михаил Шолохов. 1928 год

Неоглядно знойно трепетала степь и безгранично тонула в, синем куреве.

На кургане чернел орелик, чернел молодой орелик. Был он небольшой; взглядывая, поворачивал голову и желтеющий клюв.

Пыльная дорога извилисто добежала к самому кургану и поползла, огибая.

Тут вдруг расширились крылья,- ахнул я... расширились громадные крылья. Орелик мягко отделился и, едва шевеля ими, поплыл над степью.

Вспомнил я синеющее - далекое, когда прочитал "Тихий Дон" Михаила Шолохова. Молодой орелик, желтоклювый, а крылья размахнул.

И всего-то ему без году неделя. Всего два-три года чернел он чуть приметной точечкой на литературном просторе. Самый прозорливый не угадал бы, как уверенно вдруг развернется он". (А. Серафимович. Собр. соч., т. 10, с. 360).

Из скромности рецензент не сказал, что в действительности такой "провидец" был - им являлся сам А. Серафимович, ранее, еще в предисловии к "Донским рассказам", высоко оценивший писательский талант Шолохова и предрекший ему блестящее будущее.

Успех ободрил Шолохова, придал ему уверенность в своих силах. Но он отчетливо понимал, что впереди его ждут еще большие трудности.

Ох, далеко моему роману до крыши,- говорил писатель друзьям.- Ведь только первый этаж сделан, а вдруг разнесут?

Тем временем, после рецензии Серафимовича в "Правде", широко развернулось обсуждение "Тихого Дона" в других газетах и журналах. Преобладающее число откликсз были одобрительными. В начале октября на Пленуме правления РАПП критик Ермилов сделал доклад о романе. Пленум ввел Шолохова в состав редколлегии журнала "Октябрь". Шолохов был в центре внимания литературной общественности. Об общем доброжелательном отношении к молодому автору и к его новому произведению хорошо было сказано в десятом номере ростовского журнала "На подъеме" за 1928 год: "Этот роман - целое событие в литературе: отзывы о нем не сходят со страниц журналов и газет в течение вот уже нескольких месяцев. Причем все отзывы благоприятные, на редкость едино-душные. Роман в самом деле хороший, что называется выдающийся".

Воодушевленный писатель с новой энергией и силой взялся за работу над второй книгой "Тихого Дона", еще не была закончена публикация последней главы первой книги, как редакция "Октября" получила рукопись второй книги, которую с мая начала печатать.

Вскоре читатели получили и первое отдельное издание первой книги "Тихого Дона", о которой похвально отозвался А. М. Горький: "...Шолохов,- судя по первому тому,- талантлив... Каждый год выдвигает все более талантливых людей. Вот это - радость. Очень, анафемски талантлива Русь" ("Новый мир". 1937, № 6, с. 19).

Закончив вторую книгу романа, Шолохов с неослабевающей энергией берется за третью. Первые главы ее в начале 1929 года публикует журнал "Октябрь". В печати продолжаются похвальные отклики о них. Всеобщее внимание привлекала статья А. Луначарского: "Еще не законченный роман Шолохова "Тихий Дон" - произведение исключительной силы по широте картин, знанию жизни и людей, по горечи своей фабулы. Это произведение напоминает лучшие явления русской литературы всех времен". ("Красная панорама". Л.) 1929, № 1, с. 5.

Популярность Шолохова продолжает стремительно расти. "Тихий Дон" переводится на иностранные языки. Обстановка как будто благоприятствует дальнейшему успешному творчеству писателя. Но тут недоброжелатели Шолохова начинают распускать слухи о том, что якобы Шолохов не сам написал "Тихий Дон", а украл рукопись у какого-то офицера из полевой сумки и потом выдал ее за свое сочинение.

Затем клеветники распустили слух, будто Шолохов просто присвоил сочинение некоего Голоушева. Свой вымысел сплетники подкрепляли ссылкой на недавно вышедшую из печати книгу "Реквием памяти Л. Андреева", в которой упоминалось, что друг писателя С. Голоушев когда-то приносил ему свою рукопись, озаглавленную "Тихий Дои". Да, приносил, но это были всего-навсего путевые заметки о жизни и быте донских казаков.

Руководители РАПП из группы Авербаха, невзлюбившие Шолохова, знали, что обвинения, выдвинутые против него,- явная выдумка, но не мешали ее распространению, что крайне возмущало читательскую общественность. В "Правде" за 29 марта 1929 года было опубликовано следующее письмо в редакцию:

"...Врагами пролетарской диктатуры распространяется злостная клевета о том, что роман Шолохова является якобы плагиатом с чужой рукописи, что материалы об этом имеются якобы в ЦК. ВКП(б) или в прокуратуре (называются также редакции газет и журналов). Мелкая клевета эта сама по себе не нуждается в опровержении. Всякий, даже неискушенный в литературе, знающий изданные ранее произведения Шолохова, может без труда заметить общие для ранних произведений и для "Тихого Дона" стилистические особенности, манеру письма, подход к изображению людей.

Пролетарские писатели, работающие не один год с т. Шолоховым, знали весь его творческий путь, его работу в течение нескольких лет над "Тихим Доном", материалы, которые он собирал и изучал, работая над романом, черновики его рукописей...

Чтобы не повадно было клеветникам и сплетникам, мы просим литературную и советскую общественность помочь нам в выявлении "конкретных носителей зла" для привлечения их к судебной ответственности.

По поручению секретариата РАПП: А. Серафимович, Л. Авербах, В. Киршон, А. Фадеев, В. Ставский".

Уже тот факт, что это изобличающее клеветников письмо кроме Серафимовича и Фадеева подписал один из "ортодоксальных" руководителей РАПП Авербах, явно недоброжелательно относившийся к Шолохову, говорит, что "ортодоксы" знали, с каким недоверием относятся читатели к направленным против Шолохова сплетням.

Письмо, опубликованное в "Правде", немного охладило клеветников, сделало их более осторожными, но не образумило и не заставило прекратить выдумки о плагиате. А тут и в ростовской газете "Большевистская смена" в номере за 8 сентября 1929 года появилась явно провокационная статья К. Прокофьева "Творцы чистой литературы" клевещущая на писателя. О ней Шолохов писал А. Фадееву:

"У меня этот год весьма урожайный: не успел весной избавиться от обвинения в плагиате, еще не отгремели рулады той сплетни, а на носу уже другая... Тебе известна статья Прокофьева в "Большев. смене", по поводу этой статьи я и нахожусь сейчас в Ростове. Со всей решительностью заявляю, что обвинения, выдвинутые против меня Прокофьевым,- ложь, причем заведомая ложь. Я приехал, чтобы через отдел печати Крайкома и СКАПП вызвать комиссию для расследования этих "фактов" и глубочайше убежден в том, что это расследование переломает Прокофьеву ноги. Это дело еще более возмутительное. Прокофьев, будучи в Вешенской, наслушался сплетен, исказил их и спаровал меня с Пильняком...

...После окончания этой муры я подаю в вешенскую ячейку заявление о вступлении в партию... (Ф. Абрамов, В. Гура. М. Шолохов. Семинарий, с. 141).

В упомянутой статейке Прокофьев обвинял Шолохова в покровительстве кулакам и церковникам, в попытках отгородиться от участия в общественной жизни. Но и эти наговоры были разоблачены. Та же "Большевистская смена" 5 ноября опубликовала сообщение секретариата СКАППа "Против клеветы на пролетарского писателя":

"Правление Северо-Кавказской ассоциации пролетарских писателей" произвело подробное расследование на месте указанных в статье Н. Прокофьева фактов и заявляет, что выдвинутые против тов. Шолохова обвинения являются гнусной клеветой и при расследовании ни одно из этих обвинений не подтвердилось".

Шолохов в это время работал над третьей книгой "Тихого Дона". Ему нужна была душевная уравновешенность, а ее трудно было обрести в условиях всевозможных грязных выдумок и провокаций.

В беседе с читателями писатель говорил, что трудности работы над третьей книгой усугубляются еще и тем, что в ней он показывает вешенское восстание казаков, до того еще нигде широко и правдиво не освещенное. Оно возникло в феврале 1919 года в тылу Красной Армии под кулацко-эсеровским лозунгом "За советскую власть, против коммунистов".

Правдивое повествование Шолохова об этих событиях породило новую волну провокационных выступлений его многочисленных недоброжелателей против третьей книги романа.

В письме от 1 апреля 1930 года, посланном Серафимовичу из Вешенской, Шолохов пишет:

"Вам уже, наверное, известно, что 6-ую ч. "Тихого Дона" печатать не будут, и Фадеев (он прислал мне на днях письмо) предлагает мне такие исправления, которые для меня никак не приемлемы...

...Я получил ряд писем от ребят из Москвы и от читателей, в которых меня... ставят в известность, что вновь ходят слухи о том, что я украл "Тихий Дон" у критика Голоушева - друга Л. Андреева.

...Третью книгу моего "Тихого Дона" не печатают. Это даст им (клеветникам) повод говорить: "Вот, мол, писал, пока кормился Голоушевым, а потом и "иссяк родник"...

Горячая у меня пора сейчас, кончаю III книгу, а работе такая обстановка не способствует. У меня рука останавливается, и становится до смерти нехорошо. За какое лихо на меня в третий раз ополчаются братья-писатели? Ведь это же все идет из литературных кругов" (Ф. Абрамов, В. Гура. М. Шолохов. Семинарий, с. 143).

Мужественно защищаясь от провокационных измышлений своих недоброжелателей, Шолохов обращается за поддержкой к А. М. Горькому, с которым он познакомился весной 1929 года в Кусково на даче (под Москвой):

"У некоторых собратьев моих, читавших книгу и не знающих того, что описываемое мною - исторически правдиво, сложилось заведомое предубеждение против 6-ой части. Они протестуют против "художественного вымысла", некогда уже претворенного в жизни...

Непременным условием печатания мне ставят изъятие ряда мест, наиболее дорогих мне (лирические куски и еще кое- что). Занятно то, что десять человек предлагают выбросить десять разных мест, и если всех слушать, то три четверти нужно выбросить..."

В этом же письме, основываясь на документальных данных, Шолохов писал: "Теперь несколько замечаний о восстании:

1. Возникло оно в результате перегибов по отношению к казаку-середняку.

2. Этим обстоятельством воспользовались эмиссары Деникина, работавшие в Верхне-Донском округе и превратившие разновременные повстанческие вспышки в поголовное организованное выступление, Причем характерно то, что иногородние, бывшие до того, по сути, опорой Советской власти на Дону, в преобладающем большинстве дрались на стороне повстанцев, создав свои так называемые "иногородние дружины", и дрались ожесточенней, а следовательно и лучше казаков-повстанцев...

Некоторые "ортодоксальные" вожди РАППа, читавшие 6-ую часть, обвинили меня в том, что я будто оправдываю восстание, приводя факты ущемления казаков Верхнего Дона. Так ли это? Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествовавшую восстанию...

...Но я же должен, Алексей Максимович, показать отрицательные стороны политики расказачивания и ущемления казаков-середияков, так как не давши этого, нельзя вскрыть причин восстания. А так, ни с того ни с сего не только не восстают, но и блоха не кусает...

...Думается мне, Алексей Максимович, что вопрос об отношении к среднему крестьянству еще долго будет стоять перед нами и перед коммунистами тех стран, какие пойдут дорогой нашей революции". (Литературное наследство, т. 70, 1963, с. 695-697).

Мужественно и правдиво рассказывая о причинах, вызвавших Верхне-Донское восстание и способствовавших его распространению, Шолохов в письме Горькому, в подтверждение своих выводов, ссылается на Л. Дегтярева, автора книги "Политработа РККА в военное время": "В гражданской войне в практической работе мы часто грешили... иногда ведя борьбу со средним крестьянством. Примером яркой ошибки может служить политика "расказачивания" донского казачества весной 1919 года, которая привела к поголовному восстанию многих станиц Донской области в тылу Красной Армии, приведшая к поражению нашего Южного фронта и к началу длительного наступления Деникина". (Л. Якименко. Творчество М. А. Шолохова. М., 1977, с. 104).

Михаил Шолохов в тридцатые годы

Некоторые литературоведы, например, В. Дайреджиев, высказызали мнение, что Шолохов неправ в оценке причин, вызвавших Вешенское восстание. Ошибки в отношении середняцкого казачества, мол, были, но они быстро исправлялись и решающего влияния на ход событий не могли иметь. Такие взгляды Дайреджиева и некоторых других объясняются тем, что они не были знакомы с историческими документами о Вешенском восстании и не ясно представляли себе его суть. А Шолохов сам был свидетелем этих событий, пользовался широкой информацией о них от многих участников восстания и очевидцев его. Кроме того, писатель широко пользовался историческими документами. Все это дало Шолохову возможность правдиво рассказать о восстании. Прямо говоря о причинах, вызвавших его, писатель в то же время убедительно показывает, что восстание было глубокой ошибкой. Обманутые белогвардейскими агентами и казачьей верхушкой, рядовые казаки в пылу разгоревшихся страстей пошли на этот антинародный путь. Но потом, поняв свое трагическое заблуждение, середняцкое казачество откололось от белых. Одной из решающих причин такого крутого поворота, наряду с потерей веры в реакционную казачью верхушку, явились военные успехи Красной Армии.

О неправильном отношении некоторых местных работников к населению, еще до Шолохова, в 1919 году, писал в очерке "Дон" А. Серафимович: "Пришлось местами расстреливать примазавшихся к коммунистам и даже коммунистов, опозоривших себя злоупотреблениями и насилиями, с широким оповещением населения о принятых мерах... При гражданском устройстве не считались с особенным экономическим, бытовым и психологическим укладом казачества, не считались с живыми условиями действительности..." (А. Серафимович. Собр. соч., т. 8, М., 1948, с. 100-101).

РАППовским недоброжелателям, несмотря на упорные старания, не удалось обвинить Шолохова в тенденциозности, неправильном освещении вешенских событий. Сам писатель, самокритично относясь к роману, сознавал, что некоторые недоделки у него имеются. На литературном вечере в Ростове в мае 1930 года он говорил:

- В третьей книге я даю показ Вешенского восстания, еще не освещенного нигде. В этом большая трудность. Промахи здесь вполне возможны. Я своеобразно покаюсь и скажу, что сам не доволен последними частями романа и хочу основательно обработать их.

Свое обещание читателям Шолохов сдержал. Преодолевая невзгоды, он настойчиво продолжал трудиться над книгой, повышая ее художественный уровень и политическое звучание. Редкий, заметно растущий талант в сочетании с исключительной работоспособностью помогли писателю в скором времени закончить третью книгу. Рукопись ее он через А. Фадеева послал А. М. Горькому, который так о ней отозвался: "Третья часть "Тихого Дона" - произведение высокого достоинства, на мой взгляд - она значительнее второй, лучше сделана". (В. Гура. Жизнь и творчество М. А. Шолохова. М., 1955, с. 52).