Часть III. Революционеры в "Тихом Доне"
Образы коммунистов в "Тихом Доне" имеют чрезвычайно важное значение в идейно-художественном строе романа. Естественно, что разными исследователями написано на эту тему немало. Существует точка зрения, будто образы большевиков недостаточно удались М. Шолохову, что по своей художественной выразительности они уступают многим иным героям романа. Наиболее, быть может, определенно подобное суждение высказал И. Лежнев: "Надо прямо сказать: наши люди в "Тихом Доне" изображены не всегда достаточно полнокровно и ярко... Художественная слабость, неполноценность этих образов, бесспорно, один из самых существенных недостатков романа"*.
* (Лежнев И. Указ. соч., с. 222.)
Возражая против подобных истолкований, П. Палиевский справедливо писал: "С революционерами вопрос был особо важен. Долгое время считалось, что у Шолохова они получились бледными, не удались. Теперь это представление, конечно, отступает: это Бунчук слаб? Или Штокман, его смерть среди взбунтовавшегося полка?.. Отступают и замечания, что в общем плане романа место революционеров невелико, так как со временем оказалось: соберите отдельные главы по лицам - Бунчук, Штокман, Валет - будут повести, и еще какие"*.
* (Палиевский П. Пути реализма. М., 1974, с. 208.)
Это, безусловно, так. Более того, и не только замечательные "повести" о революционерах можно составить из шолоховского текста: в романе об этих героях столь обширный фактический материал (хотя порой как бы скрытый в фабуле повествования), что о них представляется возможным написать своего рода литературные "биографии". Для нашей темы особо важно подчеркнуть, что историческая масштабность, данная изображенным в романе большевикам, оказалась при конкретном анализе необычайно полной и глубокой. В самых незначительных, казалось бы, обстоятельствах действия открываются удивительные по глубине исторические обобщения.
Нами составлены своеобразные "биографии" важнейших шолоховских революционеров. Обнаружилось, что художественный и исторически конкретный материал здесь огромен, весьма разнообразен и авторски тщательно отобран. Не может быть и речи о "недостаточно полнокровном" изображении, как иными писалось...
Среди большевиков "Тихого Дона" мы не рассматриваем Подтелкова, Кривошлыкова, Щаденко и некоторых иных, ибо они появляются в романе лишь на относительно коротком пространстве. Правда, все они - реально существовавшие деятели, их жизненный путь хорошо известен. Но у М. Шолохова подробностей такого рода здесь нет, следовательно, нет и материала для сопоставлений с реальностью.
Бунчук
Бунчук в тексте романа всегда именуется только по фамилии. По имени его называют лишь два человека: мать ("Илюша", "Илюшенька") и Анна Погудко ("Илья"), Отчество его названо в "Тихом Доне" лишь один раз, причем в довольно примечательных обстоятельствах: советски настроенный казак Дугин, ставший свидетелем того, как Бунчук убивает корниловского офицера Калмыкова, кричит в страшном душевном потрясении: "- Митрич... Чего же ты, Митрич?.. За что ты его?" Итак, отчество Бунчука - Дмитриевич.
Илья Дмитриевич Бунчук вырос в столице Области Войска Донского Новочеркасске, по сословному положению - казак. Он невысокого роста, крепок и коренаст, неприметен с виду и молчалив, но у него "твердо загнутые челюсти да глаза, ломающие встречный взгляд".
В Новочеркасске он учился в ремесленном училище, был "разбойным учеником", что соответствует его резкому, прямому характеру в зрелом возрасте. Об отце его ничего не сказано, мать живет одна, он у нее - единственный ребенок. Жили бедно - домик их на самой окраине Новочеркасска, маленький, старенький, со скудной обстановкой.
Возраст Бунчука указан М. Шолоховым совершенно точно - одно из немногих исключений в "Тихом Доне". В момент гибели (то есть в мае 1918 года) Бунчук, сказано в романе, последний раз смотрел "на грустную землю, по которой он мыкался двадцать девять лет". Он, следовательно, 1889 года рождения.
На исходе 1917 года, возвратившись на день домой, он вспоминает, что не был тут восемь лет, значит - с 1909 года. Логично предположить, что он покинул Новочеркасск не сразу по окончании училища, а позже, - значит, какое-то время еще провел в родном городе. Потом он работал на заводах в Петербурге, в Ростове-на-Дону, в Туле на оружейном, жил в Москве. Он кадровый пролетарий, член большевистской партии с 1913 года (об этом он говорит Анне Погудко). Видимо, выполняя партийное поручение, Бунчук вступает в действующую армию, чтобы вести революционную работу среди солдат. А кроме того - "Меня интересует военное искусство. Хочу постигнуть", - говорит он Листницкому при знакомстве, и говорит чистую правду: он, как и все ленинцы, понимает, что большевики должны знать военное дело.
Бунчук поступает в казачий полк (номер его не отмечен) в качестве вольноопределяющегося - в старой русской армии так именовались лица, имеющие среднее гражданское образование и добровольно пошедшие на воинскую службу: они занимали промежуточное положение между солдатами и офицерами. Работа на оружейном заводе позволила ему хорошо освоить военную технику, он знает устройство едва ли не всех систем пулеметов той поры, однажды перечисляет подряд десять наименований их. Бунчук оказывается в одном полку с Листницким, тот помогает ему стать офицером пулеметной команды. Подъесаул Калмыков тогда же говорит, что Бунчук - "превосходный пулеметчик".
Несколько позже (когда - в романе не отмечено) Бунчук получает чин хорунжего. Характерно, что в офицерской среде он отнюдь не оказывается инородным телом (как, скажем, Григорий Мелехов). Тот же Калмыков уже после первого знакомства с ним аттестовал его так: "Простой рабочий, но натаскан по этим разным вопросам" (речь шла о проблемах военного искусства). Бунчук говорит интеллигентным языком, свободно ведет разные споры, держится с достоинством, с ним считаются офицеры, хоть он для них "черная кость". (Кстати, позже Анна Погудко, узнав, что он рабочий, заметила: "- Я потому спрашиваю, что разговор изобличает ваше нерабочее происхождение", на что тот лаконично объясняет: "- Я много читал".)
В октябре 1916 года, в затишье между боями, когда офицеры коротали долгие осенние вечера в землянках, Бунчук неожиданно и открыто вызвал своих сослуживцев на политический разговор. Он только что вернулся из отпуска, который провел в Петрограде. Он хорошо знает положение дел в столице. "- Не хватает хлеба. В рабочих районах голод, недовольство, глухой протест", - говорит он. Очевидно, связавшись во время отпуска с партийным центром, Бунчук получает новое поручение. Он должен тайно покинуть часть, перейти на нелегальное положение. И вот: "- Я перед уходом высказал офицерикам свои взгляды... Знаешь, смешно так вышло..." - рассказывает позже Бунчук одному из товарищей по партии, и в этих словах чувствуется некоторое смущение: поступок и в самом деле излишний, неосторожный для профессионального революционера, но он темпераментен по натуре, и это прорывается у него сквозь привычку к сдержанности (вспомним: "разбойный ученик" в юности).
Как бы то ни было, но Бунчук излагает своим сослуживцам без обиняков: "Русско-японская война породила революцию тысяча девятьсот пятого года, эта война завершится новой революцией. И не только революцией, но и гражданской войной". Часть офицеров смущена или эпатирована его суждениями, Листницкий же враждебно-настороженно любопытен. Но Бунчук не останавливается, напротив, с его уст срываются такие революционные лозунги как "царизм будет уничтожен", "должна быть диктатура пролетариата" и т. д. Затем он читает офицерам газетную статью В. И. Ленина о превращении империалистической войны в гражданскую. Когда офицеры разошлись, Листницкий пишет донос на Бунчука командиру дивизии. В ту же ночь Бунчук бежал из части.
В следующую ночь кто-то разбросал по окопам антивоенные листовки, отпечатанные на машинке. У казаков устроили повальный обыск, а после полк перевели в тыл. Пулеметную команду Бунчука сильно потрясли: двоих арестовали и предали военно-полевому суду, остальных растасовали по другим полкам. (Оказывается, Бунчук предвидел такое. "Я надеюсь, что их рассеют по разным частям, а это нам на руку: пусть оплодотворяют почву", - рассказывает он, еще не зная о событиях после своего бегства из полка.)
"Через три дня, после того как бежал с фронта, вечером Бунчук вошел в большое торговое местечко, лежавшее в прифронтовой полосе". Здесь он явился на конспиративную квартиру, хозяин ее передал Бунчуку новое задание: нужен человек, знающий военное дело, - "инструктировать ребят". Через день, с подложными документами, "переодетый и подкрашенный до неузнаваемости", он выехал из местечка.
...Спустя ровно четыре месяца царизм пал, свершилась Февральская революция, из сопротивления свергнутых классов постепенно разгорается гражданская война. Одним из первых ее проявлений стал мятеж, поднятый тогдашним главнокомандующим Корниловым с целью установления военной диктатуры. Основным орудием этого генеральского заговора против революции должны были стать казачьи части. В конце августа 1917 года конный корпус генерала Крымова начал движение на Петроград. Войска мятежных генералов шли в эшелонах по железной дороге. Шли медленно, ибо рабочие-железнодорожники саботировали или бастовали, портили пути. К казакам, обманом двинутым против народа, большевистская партия послала лучших, опытнейших агитаторов.
Вечером 28 августа на станции Нарва Бунчук отыскал свой прежний полк. Накануне, в Петроградском комитете партии, он "предложил себя в качестве агитатора для работы среди подходивших к Петрограду частей 1-й Донской дивизии". Его хорошо помнили и встретили дружелюбно. Казаки плохо понимают происходящее, они смущены и растеряны. Один из них, выражая общее настроение, говорит: "...Тут к нам подбиваются разные агитаторы, отговаривают - мол, не ходите на Петроград, мол, воевать нам промеж себя не из чего, и разное подобное гутарют. Мы слухать - слухаем, а веры им дюже не даем. Чужой народ". А Бунчук - свой, его знают, ему доверяют.
Он говорил долго. Он объяснял сущность генеральской авантюры, рассказывал и про Керенского, и про Временное правительство, и про сплетни о "германских шпионах", и о Ленине. К концу он "уже твердо знал, что во что бы то ни стало задержит эшелон в Нарве".
Утром созывается казачий митинг. Калмыков зачитывает обращение Корнилова и в заключение приказывает выгружаться и идти на Петроград походным порядком. Тут начинает речь Бунчук. Митинг дружно решает не слушаться контрреволюционных приказов. Калмыков с несколькими офицерами начал тогда выгружать из вагонов пулеметы. Бунчук с группой казаков действует решительно: офицеров разоружают, пулеметы грузят обратно, а Калмыкова он повел в ревком Нарвского гарнизона. По дороге тот вдруг приходит в неистовую, истерическую ярость: "Хамы! Хамы!.. Я бы всех вас на одной перекладине... О-о-о! Время придет!.." Бунчук, тоже разъяренный, толкает Калмыкова к стене водокачки. Следуют револьверные выстрелы...
Растерянному, потрясенному казаку Дугину, свидетелю этой сцены, Бунчук сказал странно спокойным потухшим голосом: "- Они нас или мы их!.. Середки нету. На кровь - кровью. Кто кого... Понял?" Это первая смерть в закипающей гражданской войне, изображенная в "Тихом Доне".
Примечательно: именно 29 августа, в день столкновения Бунчука с Калмыковым, "из телеграмм, получаемых от Крымова, Корнилову стало ясно, что дело вооруженного переворота погибло", - говорится в романе. И это совершенно точно исторически. Таким образом, столкновение Бунчука с Калмыковым, гибель Калмыкова есть художественно обобщенное выражение краха всего того антинародного дела, которое отстаивали многочисленные тогда калмыковы.
Отметим попутно, что в образе Калмыкова с необычайно исторической достоверностью и типизацией запечатлен характер офицера-белогвардейца, причем именно начального, раннего периода недолгой истории этого социального типа. Он не признает разные там хитрости и сложности, его мечта - "в честном бою врубиться в противника и шашкой разделить человека надвое". Он говорит это сам с веселой лихостью, и говорит искренне, его юношеская отвага не вызывает сомнений. Но тут же - необычайная узость взглядов, сословная замкнутость, полная негибкость и ограниченность понимания, а главное - глубочайшее презрение к народу, как к "черной кости", "быдлу"; классически белогвардейское - "Хамы! Хамы!.." - вырывается у него столь же искренне, как и слова о желании "врубиться в противника"...
Сама жизнь, сама история того социального слоя, к которому принадлежал Калмыков, давно уже развела его с народом, и у него, как и у множества ему подобных, не хватило ни зоркости, ни душевных сил, чтобы увидеть эту пропасть и переступить ее. Неистовая злоба еще более ослепляла их. Калмыковы были обречены судьбой. Наиболее цельные и стойкие из них, как он сам, только и могли, что умирать с бесцельным, декоративным героизмом. "- Стреляй, сукин сын! Стреляй! Смотри, как умеют умирать русские офицеры..." - кричит он в свой последний миг. Но кого же он оскорбляет? Кого унижает он? Бунчука, тоже ведь "русского офицера", тоже куда как хорошо умеющего воевать и принимать смерть с достоинством закаленного солдата. Невелика же нравственная цена этому предсмертному калмыковскому проклятию...
Театрально эффектная гибель - вот единственное, на что был способен Калмыков, тот, кто был много лучше своих поздних наследников, ибо шел в огонь, не лицемерил, не мародерствовал. Этот необычайно глубокий и выразительный образ М. Шолохов слепил буквально из нескольких фраз - всего Калмыкову в романе посвящено едва ли больше двух страниц. Однако образ Калмыкова интересен не только сам по себе - он необычайно ярко оттеняет монолитную фигуру большевика Ильи Бунчука. Не случайно, видимо, и это: Калмыков появляется в романе в четырех сценах, причем три раза именно рядом и в столкновении с ним.
...После Октября Бунчук приезжает на Дон. Можно предположить, что отправился он туда по прямому заданию большевистской партии: прибыв в Ростов, он предъявляет в комитете партии "письмо от одного из ответственнейших петроградских товарищей". Бунчук сам казак по происхождению и опытный военный, его место здесь. Гражданская война на юге России уже полыхает вовсю, льется кровь. Именно здесь уже формируются белоказаки и Добровольческая армия - в будущем основные кадры русской контрреволюции.
Как следует предполагать, Бунчук приезжает в ноябре 1917 года (по старому стилю). По дороге, сойдя с московского поезда в Новочеркасске, он приходит в родной дом. Мать сгорбилась, выглядит старухой... Радость встречи доставляет безмерное счастье обоим. Бунчук на миг словно забывает о тяготах и опасностях, предстоящих ему. А утром он торопливо собрался, успокаивая мать ненадежным обещанием быть через месяц... Мать его глубоко религиозна (комната в "тяжелом заставе икон"), она крестит его на прощанье и, сняв с себя, надевает ему на шею крестик...
В Ростовском комитете партии Бунчука встретил Абрамсон - "невысокий, носатый, жуково-черный человек", с "синими кольцами бороды", один из руководителей комитета. Это персонаж вымышленный, о чем уже писалось в литературе о "Тихом Доне". В его-то распоряжение и поступает Бунчук. Обстановка в городе накаленная, об этом свидетельствует первая же фраза Абрамсона: "Сейчас же отстраните от работы Митченко! Мы не можем безучастно смотреть на происходящее у вас. Верхоцкий будет отвечать перед революционным судом! Он арестован? Да?.. Я буду настаивать, чтобы его расстреляли!" Бунчуку поручают как можно скорее организовать и обучить пулеметную команду из рабочих - на Ростов наступают белогвардейцы, а части гарнизона слабы и не вполне устойчивы. Абрамсон отмечает, что пулеметный отряд "по составу - интернационален, - это хорошо: будет боеспособней".
Действительно, среди пулеметчиков Бунчука армянин, грек, немец, украинцы, русские. Через несколько дней Абрамсон прислал к нему молодую девушку - она "немного сутула и, пожалуй, даже некрасива, если б не большие глаза, диковинно красившие всю ее". Это Анна Погудко, родом из Ростова, еврейка по национальности, она добровольно изъявила желание стать пулеметчицей, Абрамсон знает ее и называет ценным работником. Анна говорит про себя, что "окончила в прошлом году гимназию", ей, следовательно, восемнадцать или девятнадцать лет. По окончании гимназии она работала на табачной фабрике Асмолова.
25 ноября под Ростовом начались бои с офицерскими отрядами, они продолжались шесть дней с огромным ожесточением с обеих сторон. Бунчук постоянно в самом пекле боя. Он спокоен, собран, умело руководит бойцами. Рядом с ним все время Анна. Нестройно организованные красногвардейские части не смогли отстоять город, 2 декабря они покинули его. Бунчук заболевает тифом, с трудом бредет за повозкой. Вскоре он уже не может идти, теряет сознание, бредит, его насильно укладывают и везут.
Бунчук очнулся через три недели в Царицыне. Здесь Анна - Абрамсон и другие товарищи поручили ей ухаживать за ним. "Болезнь Бунчука странно сроднила их", - сказано в романе. Между ними возникает глубокое, сильное и целомудренное чувство. Однако долг революции вновь призывает их на борьбу. 16 января 1918 года (дата прямо дана в тексте) они приехали в Воронеж, а через два дня - в Миллерово, ибо там находился Донской ревком и верные ему советские части. Готовилось наступление на калединцев. На следующий день, то есть 20 января, на станции Глубокая Бунчук оказался в отряде Голубова и принял пулеметную команду, с ним и Анна. Здесь произошла его единственная встреча с Григорием Мелеховым, ибо именно тому были приданы три бунчуковских пулемета.
Опытнейший военный, Григорий с одного взгляда оценил умелые действия Бунчука в бою: "небольшой красногвардеец, с сумрачным лицом и густоволосыми широкими руками, искусно вел стрельбу, парализуя наступательные действия противника", и находился он непосредственно в цепях атакующих, двигаясь вместе с ними. На миг Григорий встретился взглядом с Анной, ее черные, "горевшие под пуховым платком" глаза напомнили ему Аксинью, вызвав острое душевное волнение.
После разгрома отряда Чернецова Бунчук остается без Анны; появился Абрамсон, он командирует ее в Луганск, на агитационную работу. Она взволнована предстоящей разлукой; скрывая ее, шутит: "- Агитация, пожалуй, больше в моей специальности, чем пулеметное дело..." Бунчук и Анна - революционеры, их мораль целенаправленна и строга. Все - во имя революции, личное должно быть подчинено ей, мешающее - отодвинуто в сторону.
Бунчук мучается, он "со страшной силой почувствовал одиночество", он "испытывал небывалое беспокойство и такое ощущение, словно отрезали у него что-то..."
Кругом весело шумят его товарищи, красногвардейцы и матросы,- Бунчук не может преодолеть своей суровой замкнутости. "Выручило его то, что через час пришлось идти в наступление", - тонко отмечено в романе, - только в боях с врагами находит он удовлетворение, лишь на линии огня покидает его сдавленная напряженность души.
Красные казаки в конце января 1918 года стремительно подходят к центру калединской контрреволюции - Новочеркасску. Бунчук со своими пулеметами в авангарде, он среди первых врывается в здание Войскового круга, где засели незадачливые политиканы "донской автономии". Молча и деловито он устанавливает ручной пулемет в дверях, под его прицелом арестовываются и разгоняются белоказачьи вожаки.
Ночует Бунчук у матери, об этом упомянуто вскользь, в одной фразе, где говорится еще о многих других серьезных делах. Как всегда у Шолохова, это вряд ли случайно: вся жизнь, вся душа Бунчука отданы делу борьбы с врагами революции. Вряд ли скромная, старомодная, религиозная старушка, его мать, может понять его, и он спешит туда, где исполняется суровый долг его. В родном доме ему довелось побывать в последний раз...
Тем временем 11 февраля красными взят Ростов, и Бунчук, с разрешения начальника отряда Голубова, направляется туда. "Два дня работал в штабе Сиверса, который знал его, еще будучи редактором "Окопной правды", - как бы мимоходом сообщается в романе, но это краткое уточнение полно важного исторического смысла, его следует развернуть. Один из первых "красных генералов" Рудольф Фердинандович Сиверс (его отец был выходцем из Баварии) имел военную судьбу, во многом похожую на ту, что и у шолоховского Бунчука. Вольноопределяющийся, затем с 1915 года прапорщик, он принял деятельное участие в революции, стал большевиком, при 19-й армии создал газету "Окопная правда", ставшую среди русских солдат в 1917 году популярнейшим органом большевистской партии*. Наконец, реальный Р. Ф. Сиверс и шолоховский Бунчук были смелыми, опытными командирами и суровыми, непреклонными бойцами за новый мир. В штабе Сиверса Бунчук служил при революционном трибунале, "творившем крутой суд и расправу над захваченными белогвардейцами". Даже ночевал он в штабном помещении.
* (См.: Памятник борцам пролетарской революции, погибшим в 1917-1921 гг. М. -Л., 1925.)
Через несколько дней Бунчук встречает в Ростовском ревкоме Анну. Оба они рады встрече необычайно, хоть и очень сдержанны внешне. Анна шутит в духе времени: "- В сущности, кто мы с тобой? Идиллические "жених и невеста"! Знаешь, в Луганске у меня как-то Абрамсон спрашивает: "Ты живешь с Бунчуком?" Я опровергла... но по глазам я видела - не верит". Анна приглашает его переехать к ней, она живет с матерью и младшей сестрой, живут небогато: мать шьет, сама Анна после окончания гимназии должна была работать на фабрике.
Абрамсон при встрече с Бунчуком сразу же сказал: "- У меня к тебе, товарищ Бунчук, есть дело. Мы думаем использовать тебя на одной работе". Позже, уже в марте, его назначили комендантом в ревтрибунал при Донском ревкоме, его дело - руководить исполнением приговоров. Председатель ревкома (имя его в романе не названо) сказал ему, что его предшественник ("форменный садист") был расстрелян за взятку, и добавил: "- Мы по необходимости физически уничтожаем контрреволюционеров, но делать из этого цирк нельзя. Ты понимаешь меня?" В ту же ночь команда красногвардейцев под начальством Бунчука расстреляла за городом пятерых осужденных.
То же продолжалось в последующие дни. Страшное нервное напряжение за неделю изнурило его до предела, "он высох и почернел". Он не находит покоя даже с Анной, и с ней он не может сдержать накопившееся раздражение, он беспричинно кричит на нее, его речь отрывиста, нервна. Анна просит его "уйти оттуда", предупреждает: "- Сгибнешь ты на этой работе". Бунчук и сам понимает, что душевные и физические силы его на исходе, но он яростно сопротивляется собственной слабости, он человек долга, он не может отступать, он не станет выбирать себе занятие по вкусу, он должен быть там, где нужен. В нервном своем монологе перед Анной он кричит ей: "- Я не уйду с этой работы! Тут я вижу, ощутимо чувствую, что приношу пользу! Сгребаю нечисть! Удобряю землю, чтоб тучней была! Плодовитей! Когда-нибудь по ней будут ходить счастливые люди... Может быть, мой сын будет ходить, какого нет...- Он засмеялся скрипуче и невесело". Он понимает, что нет таких, кто, убивая людей, "не был нравственно исцарапанным", любых людей, даже "тех, с погониками", но особенно потрясает его сознание то, что ему приходится убивать казаков-тружеников, рука у которых, как он ощупал, развязывая после расстрела, "как подошва... черствая...".
Силы Бунчука слабеют, и началось это истощение не в последние дни, хоть и достигло тогда кульминации. Он внешне необычайно сдержан, скуп в словах и движениях, но это чисто внешне. И он идет на это самоограничение сознательно, ибо целиком посвящает себя революции. Подавляя себя, он внутренне невероятно перенапряжен, ибо не может, не имеет права расплескать свое раздражение по случайному поводу, как многие другие, а природная замкнутость и суровость лишают его возможности успокоиться шуткой, забавой, разговором по душам, еще чем-нибудь земным, житейским.
Так он уверенно овладел настроением казаков в дни корниловского мятежа в Нарве, он с виду даже благодушен и весел, но ночью, оставшись один, не может уснуть, его сердце готово разорваться от сдерживаемой ярости к старому миру угнетения. Эта ярость прорывается у него в минуту расстрела Калмыкова. Во время боев за Ростов в декабре Бунчук подтянуто спокоен в бою; как-то здесь же они с Анной стали свидетелями, как "двое красногвардейцев пристреливают офицера, взятого в плен", Анна отворачивается от вида жестокой сцены, Бунчук же говорит ей "чуть вызывающе": "- Вот это мудро! Убивать их надо, истреблять без пощады", - и т. д. Это клокотание души опять прорвалось наружу, как извержение вулкана. Он и воюет "с сумеречным лицом", как заметил Григорий Мелехов, он и с матерью прощается "хмуро"... Ясно, что такая перенапряженная жизнь не может не сжигать его изнутри.
И все же он ушел из трибунала в формирующуюся Красную Армию. Сообщал об этом Анне "с дрожащей радостной улыбкой", видно, немалых сил душевных стоил ему и этот поступок... Силы его иссякли.
...Совместная жизнь их была очень недолгой. Под Ростовом начались в очередной раз ожесточенные бои. Бунчук вновь на передовой, за пулеметом, с ним Анна. В одной из первых же стычек с белоказаками она получила смертельную рану. После короткой агонии умерла у него на руках. Случилось это, как можно установить, 25 апреля 1918 года (по новому стилю).
Последующие четыре дня "он жил, как в тифозном бреду". Все чувства и желания в нем "временно атрофировались", он механически ел и спал, когда его уговаривали товарищи.
Тем временем военное положение на юге Советской России катастрофически ухудшилось: к Ростову подходили немцы и белогвардейцы. Экспедиция Подтелкова отправилась на север Донской области 1 мая. В числе бойцов - Бунчук; ему предложил уходить вместе Кривошлыков, а он ответил лишь коротким "да".
Очень скоро экспедиция попала в опасное положение - силы ее были невелики, всего около сотни бойцов, а кругом враждебно настроенные казаки, помощи ждать неоткуда. Все встревожены, советуются, куда идти дальше. Подтелков спрашивает мнение Бунчука. "Тот равнодушно пожал плечами. Ему было решительно все равно - вперед идти или назад, лишь бы двигаться, лишь бы уходить от следовавшей за ним по пятам тоски".
10 мая отряд был окружен белоказаками. Большинство бойцов надеются мирно поладить с ними, Подтелков склоняется к их мнению и решает сдать оружие. И в этот момент Бунчук словно очнулся от сна. Он пытается воздействовать на Подтелкова, уговорить казаков сражаться - поздно, его не слушают... Он решил было бежать в одиночку, но "ему претили уход тайком, дезертирство", он не может покинуть своих и остается с ними до конца, хотя вероятный конец ему очевиден. Вскоре его силком обезоруживают и вместе с другими подтелковцами под конвоем гонят в хутор Пономарев, избивая нагайками. Взятых обманом в плен переписывают для имитации "правосудия". Когда спросили фамилию у Бунчука, он собирался плюнуть в лицо допрашиваемому, но его толкнули в дверь сарая, того сарая, где ему с товарищами предстояло провести последнюю ночь перед казнью. В списке приговоренных к расстрелу Бунчук прошел безымянным.
Настала последняя ночь его жизни. В сарае, переполненном взволнованными, истомленными напряженным ожиданием людьми, он был сдержанно спокоен, он столько пережил, он так устал душой, что чувства его как-то умиротворенно притупились: "Он готовился к смерти, как к невеселому отдыху после горького и страдного пути, когда усталость так велика, так ноет тело, что волновать уже ничто не в состоянии".
...И вот его подвели к свежеотрытой яме - расстреливать. Он спокойно стал у края своей будущей могилы.
"Подняв глаза, увидел в пятнадцати шагах сомкнутый строй казаков: один, большой, с прищуренными зелеными глазами, с челкой, упавшей из-под козырька на узкий лоб, клонясь вперед, плотно сжимая губы, целил ему - Бунчуку - прямо в грудь". Стрелял в него Митька Коршунов...
После залпа Бунчук упал в яму. Увидев, что он еще жив и в смертельной боли грызет зубами плечо, Митька выстрелил снова. После второго выстрела он с удивлением опытного в таких делах человека шепнул соседу: "- Глянь на этого черта - плечо себе до крови надкусил и помер, как волчуга, молчком".
М. Шолохов, по-видимому, не случайно так часто сталкивал Бунчука с Калмыковым, как два полюса, два противоположных заряда. Смерть их полярна, как противоположны были социальные их типажи. Калмыков умирает декоративно, застегнув шинель, распрямив плечи, с тяжелым проклятием на устах. Бунчук погиб безымянно, не издав ни звука в последний миг. В гибели Калмыкова - пышная и ущербная декоративность переспелого дворянского сословия. Дело, за которое он умирает, обречено, оно не дает продолжения, оно отойдет навсегда. Бунчук умирает без всякой позы, как умирал казнимый Степан Разин, как умер бы взятый в плен и приговоренный врагом к расстрелу толстовский капитан Тушин. Его дело будет продолжено, этому делу еще предстоит расти и плодоносить.
Илья Бунчук был убит 11 мая 1918 года в возрасте двадцати девяти лет.
Валет
Это, пожалуй, персонаж "Тихого Дона", наименее "укорененный" в романе. Весьма важный и уж во всяком случае отнюдь не эпизодический, он почти не имеет "биографии", столь присущей всем шолоховским героям. У него нет даже имени и фамилии, только кличка Валет4. В 1912 году весной он работает в хуторе Татарском весовщиком на мельнице Мохова. Где он родился, кто родители, что делал ранее - неизвестно, он молод, но возраст его даже приблизительно нельзя установить.
4 Кличка носила несколько пренебрежительный характер, по-французски valet - слуга, отсюда название младшей фигуры в игральных картах; В. Даль в своем словаре дает также иное толкование: "холоп, хлап, холуй, хам" (т. I. М., 1955, с. 161).
Когда Валет появился в Татарском - неизвестно. У него нет дельной профессии (для того чтобы взвешивать муку, мастерства потребно немного), у него нет ни дома, ни близких (в романе лишь раз помянуто, что однажды он жил, точнее - ночевал, "в саманной завозчицкой", то есть в летнем складе при мельнице). О родителях он вспомнил раз, но в чувствах весьма характерных: "Отец-то мне дешево стоил..." Как-то в разговоре (в 1916 году) пояснил:
"Ни угла, ни семьи не было". И не завелось до самой его смерти ни того, ни другого. Позже, весной 1918 года, Григорий Мелехов крикнет ему в раздражении: "-Как ты был Валет, так и остался им! У тебя, кроме пинжака, ничего нету..."
Верно, у него только "замасленный пиджак", но Валет и не печется о корысти, он и после войны вернулся в Татарский, имея лишь не по росту большую шинель да фуражку с "висячими полями", хотя в переходное время конца 1917 - начала 1918 года на юге России деклассированные элементы всякого рода изрядно предавались грабежам и мародерству, - бедного весовщика это, как видно, нимало не привлекало, он ищет не корысти, а справедливости.
Валет не только беден и неудачлив, но и нескладен. Он мелкого роста, жидковат в кости, вынослив, но физически слабоват (как-то молодая казачка шутливо кричит Михаилу Кошевому: "- Ты б нам хучь Валета ссудобил. Все бы помог курень прибирать!", то есть пригоден только на женскую работу). У него "ежиная мордочка", на голове - "ежистая, вздыбленная щетина", но от всего его облика веет решительностью и злобой. Сцепившись с Григорием, который вдвое выше и вчетверо сильнее его, Валет не трусит, а позже скажет с раздражительным сожалением: "- Винтореза при мне не было - убил бы..." То есть револьвера не оказалось в момент ссоры. И хорошо его знающий Кошевой не сомневается в решимости своего товарища: "А ить убил бы, хорек!" Валет- классический тип обездоленного пролетария, порожденного бесчеловечным миром капиталистического угнетения. Он задавлен тяжелой работой, социально унижен и бесправен, кулак Мохов платит ему (и его товарищам) скупо - ведь рабочих мест мало, а ищущих работу - предовольно. Яростная классовая ненависть копится в нем, сжигает его. Валет уже при первом своем появлении в романе наделен ярко выраженным пролетарским чутьем, своему несправедливо уволенному товарищу он говорит с верой и угрозой: "- Не-е-т, ша-ли-ишь! Им скоро жилы перережут! На них одной революции мало. Будет им девятьсот пятый год, тогда поквитаемся! По-кви-та-ем-ся!" "Они" - это, конечно, хозяева; все, все на свете. Произносится это, как можно установить по тексту, в сентябре 1912 года. Итак, рабочий с захолустной мельницы сознательно жаждет революции новой, более решительной, чем в пятом году.
Валет исправно ходил в кружок к коммунисту-подпольщику Штокману. Как видим, сперва он больше молчал, а потом оживился и сделался одним из самых ревностных штокмановских учеников. В суждениях своих он также решителен и зол. Заходит ли разговор о баптистах - "Каждый дурак по-своему с ума сходит", - оценивает он, о дочери Мохова Елизавете - "Там уже коршуновский потомок топтался", язвит он, намекая на изнасилование Елизаветы Митькой, о Григории, что работал тогда кучером у Листницких, - "С панского стола объедки схватывает" и т. п. Недаром кто-то из товарищей бросает ему реплику: "- Ты, Валет, как цепной кобель, любого обрешешь". Авторские ремарки к этим и иным репликам тоже характерны: "злословил Валет", сделал "язвительную мину", "съехидничал напоследок Валет" и т. д. Несправедливая, неустроенная жизнь озлобила, задергала его, но он ищет выхода не для себя лично, он ненавидит весь этот плохо устроенный мир, жаждет разрушить его, переделать.
Во время мировой войны Валет - окопный солдат, служит он, как уточнено в романе, в 318-м Черноярском пехотном полку. 3 октября 1916 года на фронте он неожиданно встречается с Котляровым. Валет сообщает: "С четырнадцатого не вылазию из окопов". Видно, что круто приходилось ему, но он не хнычет, не жалуется, все так же душевно тверд и суров. О Штокмане он вспоминает, "в восторге... потрясая кулачком и морща в улыбке крохотную ежиную мордочку". Это, кажется, единственный раз, когда Валет судит людей по-доброму и по-доброму улыбается. Штокман, его наставления о классовой борьбе и единстве всех пролетариев мира, глубоко запали в душу изломанного жизнью Валета.
Вскоре, в ночной сумятице боя, Валет неожиданно сталкивается с немецким солдатом. Первая реакция его естественна: "- Руки! Руки подними! Сдавайся". Немец испуганно исполняет команду. В полумраке Валет сумел увидеть, что поднятые его руки - большие, натруженные руки рабочего человека. Решение Валета мгновенно, и это решение смелого человека и сознательного пролетария. "- Беги! - сказал он пустым ломким голосом. - Беги, немец! У меня к тебе злобы нету. Стрелять не буду". Маленький, он, встав на цыпочки, опускает поднятую руку немца, поясняет: "- Я - рабочий... За что я тебя буду убивать? Беги!" Не зная русского, тот понимает все: "- Ты меня отпускаешь? О, теперь я понял! Ты - русский рабочий? Социал-демократ, как и я? Да? О! О! Это - как во сне..." И малограмотный весовщик с хутора Татарского тоже понял незнакомый ему язык немецкого рабочего: "- Ну да, я - социал-демократ. А ты беги... Прощай, браток. Лапу-то дай!" Торопливо прощаясь, немец успевает шепнуть: "- В будущих классовых битвах мы будем в одних окопах. Не правда ли, товарищ?"
Можно с уверенностью предположить, что вряд ли кто из других воспитанников Штокмана тогда, в 1916-м, до революции, способен был бы на столь ясное понимание пролетарского интернационализма и тем более смог бы сделать что-либо подобное в опаснейшей обстановке фронта. Нет сомнений, что пролетарий Валет по своему социально-психологическому облику более других своих сотоварищей приспособлен к пониманию идей, внушаемых подпольщиком Штокманом.
Вновь появляется Валет в романе лишь весной 1918 года, точнее - 23 апреля. Среди хуторских он скрывает свое прошлое, но Кошевому признается, "что четыре месяца отмахал в красногвардейском отряде на Украине, побывал в плену у гайдамаков (то есть у украинских националистов, будущих петлюровцев), бежал, попал к Сиверсу, погулял с ним вокруг Ростова и сам себе написал отпуск на поправку и ремонт". Многозначительное сообщение. Итак, Валет с первых же дней прочно пристал к Советам, причем не как сочувствующий, а в качестве активного бойца. Он непреклонен в выборе пути (бежал из плена), но он еще и не сознательный, дисциплинированный боец, анархичен ("сам себе выписал отпуск"). Ясно, что ему еще предстоит сделаться сознательным борцом за новую Россию.
В ожидании неизбежной вспышки гражданской войны на Верхнем Дону Валет непреклонно решителен: на до бежать к красным. Он увлекает с собой Кошевого, яростно ссорится с Григорием Мелеховым. Во время этой ссоры он бесстрашно сказал ему: "- Жандармерия!.. Таких мы на распыл пущали!" Видно, пришлось Валету уже побывать во всяких переделках, и не раз уже врагов он "пущал на распыл", расстреливал.
Валет с Кошевым бегут. "На вторую ночь", то есть 25 апреля, белоказачий патруль задержал их. Только сто саженей прошел под конвоем Валет. Выстрел в спину, и он, "путая ногами, пошел боком, боком, как лошадь, испугавшаяся своей тени". Его убили наповал, он умер, не издав ни звука.
Двое суток лежал труп на обочине. Потом два посланных атаманом соседней станицы казака схоронили его прямо у дороги. Могилу вырыли кое-как, один пошутил: "- Затрубят ангелы на Страшный суд - все он проворней на ноги встанет..."
А еще позже какой-то неведомый старик-странник поставил на могилке Валета часовню: "Под треугольным навесом ее в темноте теплился скорбный лик божьей матери, а внизу на карнизе навеса мохнатилась черная вязь славянского письма:
В годину смуты и разврата Не осудите, братья, брата".
Так в разгар весны мятежного 1918 года закончил свою жизнь рабочий-весовщик по прозвищу Валет - неизвестного рода, неведомого возраста. Изломанная жизнь его и нелепая смерть, казалось бы, должны дать мрачный отсвет на весь этот сюжет "Тихого Дона". Но нет. М. Шолохов венчает несчастную судьбу Валета блистательной картиной вечной природы:
"И еще - в мае бились возле часовни стрепета, выбили в голубом полынке точок, примяли возле зеленый разлив зреющего пырея: бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение. А спустя немного тут же возле часовни, под кочкой, под лохматым покровом старюхи-полыни, положила самка стрепета девять дымчато-синих крапленых яиц и села на них, грея их теплом своего тела, защищая глянцево оперенным крылом".
Штокман
Осип Давыдович Штокман - одна из ключевых фигур "Тихого Дона". Однако запоминающийся образ этот написан чрезвычайно лаконично: эпизодов и сцен, где он действует, не так уж много и они не слишком продолжительны, всего не более пятидесяти книжных страниц, то есть около трех печатных листов текста. Такому второстепенному персонажу, как, скажем, Прохор Зыков, уделено гораздо более места, а Аникушка и Христоня встречаются куда чаще.
Штокман появляется в начале второй части романа, в четвертой он не показан, о нем только вспоминают, в пятой его имени не упомянуто совсем, а в Середине шестой части он погибает.
Однако воздействие Штокмана на героев романа исключительно велико - в существенной степени жизненный путь Михаила Кошевого, Ивана Алексеевича Котлярова, Валета, отчасти - Христони определился под его влиянием. Важно отметить, что Кошевой и Христоня - ближайшие товарищи Григория, следовательно, и сам главный герой косвенно находится в зоне силового поля, излучаемого Штокманом. Но не только косвенно: в кульминационный момент гражданской войны в России судьбы Григория и Штокмана круто пересекутся, и тогда Штокман назовет Григория врагом.
Не случайно, видимо, биография Штокмана представлена в "Тихом Доне" куда более подробно, чем многих иных героев романа. Повторяем: это не может быть случайным, ибо роль Штокмана исключительно велика в общем движении романа.
Примечательно, что Штокман оказывает воздействие на персонажей "Тихого Дона" не только в непосредственном общении, но и, так сказать, на расстоянии, его слова и мысли крепко западают в сознание окружающих, его помнят, мысленно советуются с ним и пр. В разгар мировой войны о нем вспоминает Валет, а Котляров даже осведомлен, что происходит со Штокманом и где он; как можно предположить, Котляров смог даже установить какие-то контакты со ссыльным революционером (прямая переписка между ними вряд ли возможна). Воспоминания Валета о Штокмане возвышенны, уважительны: "Я об нем более отца понимаю". Как видно, уж очень сильно запал Штокман в душу этого сурового, колючего человека. Той же душевной теплотой с внутренней привязанностью звучит реплика Ивана Алексеевича: "Ягодка - наш Осип Давыдович! Он бы теперь нам все разложил". То есть объяснил, растолковал положение дел, чего сам Иван Алексеевич сделать самостоятельно не решается.
И еще: в драматический момент революции в июле года, во время корниловского мятежа, Иван Алексеевич вспомнил наставления Штокмана: "Казачество консервативно по своему существу. Когда ты будешь убеждать казака в правоте большевистских идей, - не забывай этого обстоятельства, действуй осторожно, вдумчиво, умей приспособляться к обстановке. Вначале к тебе будут относиться с таким же предубеждением, с каким ты и Мишка Кошевой относились вначале ко мне, но пусть это тебя не смущает. Долби упорно, - конечный успех за нами". В высшей степени примечательно - и более для характеристики Штокмана, нежели его ученика, - что малограмотный Иван Алексеевич крепко запомнил сложную эту диалектику и следует ей в напряженной, ежеминутно меняющейся обстановке революционного времени.
Хронология появления Штокмана в романе дана с необычайной точностью: в хутор Татарский он приехал "в конце октября, в воскресенье". Нетрудно установить по календарю за 1912 год, что последнее воскресенье октября приходилось на двадцать седьмое число. Штокман ехал в Верхне-Донской край с вполне определенной целью - вести революционно-пропагандистскую работу среди казаков. Такова была его общая задача, а конкретное выполнение ее он решал непосредственно на месте. В станице Вешенской, одном из административных центров Верхне-Донского округа, он случайно встретился с приехавшим туда по делам из Татарского Федотом Бодовсковым. Выяснив, что хутор большой, в нем есть кузница и паровая мельница (а значит - и некоторое количество рабочих), Штокман решается ехать в Татарский и осесть там.
Возраст Штокмана не представляется возможным определить более или менее точно - в отличие от всех существенных персонажей "Тихого Дона". Ни прямых, ни косвенных данных на этот счет в тексте не имеется, Во всяком случае, в момент появления среди действующих лиц (октябрь 1912 года) он уже не молод - по понятиям того времени: ему не менее тридцати лет, ибо он явно ровесник или даже старше самых пожилых своих воспитанников, а Котлярову или Христоне в ту пору уже под тридцать.
Портрет Штокмана дан в романе весьма подробно: "среднего роста, худощав, близко поставленные к мясистой переносице глаза светлели хитрецой. Разговаривая, он часто улыбался". Он близорук, часто щурится. В другом месте говорится, что глаза у него "узко сведенные", они сравниваются с "лезвиями", которые способны "строгать толпу". По-видимому, Штокман ярко выраженный брюнет, один из казаков как-то спросил его: "...а ты не из цыганев?" Неоднократно подчеркивается умение Штокмана развлечь своим острословием людей. Особенно выразителен в этом смысле эпизод, когда (зимой 1919 года) он вместе с Михаилом Кошевым и другими скачет на соседний хутор разыскивать Григория Мелехова, которого решил арестовать: "Штокман с невозмутимым видом рассказывал какую-то смешную историю, а Мишка, припадая к луке, смеялся детским, заливчатым смехом, захлебываясь и икая, и все норовя заглянуть под башлык Штокмана, в его суровые стерегущие глаза" (вот опять: "суровые глаза").
О прошлом Штокмана (до его появления среди действующих лиц романа) тоже сообщено немало подробностей. Все это известно только из его собственных слов, хотя говорит он очень скупо, лишь отвечая на вопросы - казаков или полицейских следователей. Среди действующих лиц нет ни одного, с кем бы он по-дружески был близок, - Кошевой, Иван Алексеевич его преданно любят и пользуются его симпатией, но это, понятно, отношения учителя и учеников.
Штокман, и это важно подчеркнуть, имел весьма конкретный исторический прототип. Сам М. Шолохов рассказывал одному из своих исследователей (рассказ этот велся, как можно представить, в первые послевоенные годы): "В одном из хуторов был в ту пору примерно такой же, как Штокман, подпольщик слесарь, еврей по происхождению"*.
* (Лежнев И. Указ. соч., с. 94.)
Его "биографическая" канва рисуется следующим образом. Он ростовчанин, слесарь, может и столярничать, работал на заводе "Аксай" (Ростов-на-Дону), на других предприятиях, в Юго-восточных железнодорожных мастерских. Он, следовательно, кадровый пролетарий - металлист. Ростов в ту пору давно уже стал одним из крупнейших центров революционного движения на юге России, большевистское влияние там всегда было значительным. Штокман вступил в РСДРП в 1907 году, в том же году был арестован "за беспорядки", сидел в тюрьме, отбыл ссылку. Разумеется, на допросе у следователя он отрицает какую бы то ни было связь с партийной организацией во время проживания в Татарском, но связь эта, видимо, все же сохранялась: Штокман вел переписку со своими товарищами. То, что следствие ничего не извлекло для себя нужного из перехваченного письма, говорит только об одном: переписку вели опытные конспираторы.
В качестве легального прикрытия Штокман представлялся (и, видимо, имел соответствующие документы) как торговый агент фирмы "Зингер". Нельзя не признать, что "прикрытие" было выбрано как нельзя удачнее: фирма производила швейные машинки и имела разветвленную сеть торговых агентов по всей России; владельцы ее были богатые капиталисты, выходцы из Германии, они имели многочисленных "друзей" в правящих кругах тогдашней России, - вот почему удостоверение упомянутой фирмы давало революционеру Штокману вполне респектабельную репутацию.
В Татарский Штокмаи приезжает с женой, она "худенькая белобрысая женщина", скромная, молчаливая.
Детей у них нет. Имущество маленькой семьи крайне скудное: всего и багажа-то набралось "два сундука пудов на восемь" - как видно, сундуки небогатые, чуть больше ста килограммов весом, а там лежит еще слесарный и столярный инструмент - ведь Штокман должен открыть в хуторе мастерскую.
В Татарском, где совсем нет пришлых и чужих, где население необычайно однородно в культурном и этническом отношениях, приезд Штокмана привлек повышенное внимание. О нем долго судачат хуторские кумушки, а мальчишки "дни напролет неотступно торчали под плетнями, с беззастенчивым любопытством разглядывая чужого человека". Он относится к этому со сдержанным спокойствием, как к естественному и понятному явлению.
Пропагандистскую работу в Татарском Штокман начал с понятной осторожностью, не сразу, но крайне целенаправленно. Начал он со стихов Некрасова и Никитина (видимо, социального содержания), а уже в середине зимы перешли к чтению вслух "Краткой истории донского казачества" - анонимного сочинения революционного содержания, где речь шла о делах Разина, Булавина и Пугачева, бранилось самодержавие и казачья полицейская служба недавних лет.
Так, собираясь в скучные зимние вечера, вокруг Штокмана постепенно "после долгого отсева и отбора образовалось ядро человек в десять казаков". Отбор был им сделан строго классовый: рабочие с мельницы Котляров, Давыдка, Валет, батрак Михаил Кошевой, ремесленник Филька-чеботарь, небогатый казак Христоня. Пропагандистская деятельность Штокмана описана в романе с необычайной образностью: "Точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал..."
Штокман целеустремлен и осторожен, но в острых обстоятельствах действует решительно и смело. Он оказывается очевидцем бессмысленной драки на мельнице между казаками-хуторянами и так называемыми "тавричанами", то есть крестьянами-украинцами, с которыми у казаков бытовала давняя вражда. Своим неожиданным вмешательством Штокман останавливает разгорающееся побоище, хотя рискует: разгоряченные дракой казаки встречают чужака не очень-то любезно ("- Иди-ка ты, милый человек, своим путем, - сжимая запухшие пальцы в кулак, сдержанно-злобно посоветовал Алексей- безрукий и заморгал чаще", - тот самый отчаянный, жестокий Алексей Шамиль, который позже "из трех шестерых сделал").
Осторожность в действиях Штокмана в ту пору абсолютно обоснованна: он очень заметен в однородной казачьей среде, за ним пристально наблюдают. После драки на мельнице его "вызвали на допрос первого". Следователь не мог, естественно, предъявить ему никаких обвинений, но тем не хменее "посоветовал" уехать из казачьего края. Штокман не уехал. Он продолжал свою терпеливую, настойчивую деятельность. Встречи в его мастерской продолжались. Приближалась мировая война, слухи о том дошли и до глухого хутора Татарского волновали казаков. Штокман и тут дал четкие ориентиры своим воспитанникам: "с присущей ему яркостью, сжато, в твердых фразах обрисовал борьбу капиталистических государств за рынки и колонии". Так, начав со стихов Некрасова, опытный партийный пропагандист в итоге стал знакомить своих учеников со сложными основами марксистской теории.
Штокман прожил в хуторе Татарском весь 1913 год и половину следующего. Развязка произошла перед луговым покосом, то есть, видимо, в мае - июне 1914 года. Полицейский пристав со следователем нагрянули в Татарский и арестовали Штокмана. В доме, где он квартировал, был учинен тщательный обыск. Нашли "запрещенную" литературу, в частности какую- то книгу Плеханова. Были задержаны и допрошены Иван Алексеевич, Валет, бывший рабочий у купца Мохова Давыдка и Михаил Кошевой. "Штокмана допрашивали последним". Он все отрицал, не дал никаких показаний, но у следователя уже собран был о нем достаточный материал, известно стало и о принадлежности его к РСДРП. На другой день Штокмана под конвоем увезли куда-то. Он был спокоен и даже "подремывал" в почтовом тарантасе, где его сопровождали казаки, вооруженные шашками. Жена пыталась броситься к нему, но им не дали проститься.
...Вновь появляется Штокман в Татарском без малого через пять лет. Дата его приезда опять отмечена в романе: февраль 1919 года. Из текста можно уточнить, что речь идет о середине февраля: он приезжает именно в тот день, когда были арестованы и отправлены в Вешенскую семеро хуторских казаков.
Из рассказов Штокмана явствует, что после ареста он был судим и отправлен в ссылку (в разговоре с Валетом Иван Алексеевич сделал уточнение - в Сибирь). Там встретил революцию, организовал отряд Красной гвардии, сражался с Дутовым и Колчаком. Последняя подробность особенно важна для восстановления хронологической цепи событий: значит, на Восточном фронте Штокман пробыл до самого конца 1918 года, ибо адмирал Колчак появился на политической авансцене довольно поздно, уже в разгар гражданской войны, в ноябре года, когда белогвардейское офицерство провозгласило его "верховным правителем", до этого он был за пределами России. Штокман мог сказать, что "дрался с Колчаком" лишь в том случае, если ему довелось участвовать в боях на Урале зимой 1918/19 года, когда тамошние белогвардейцы и стали именоваться "колчаковцами".
Да и путь с Урала на Дон при тогдашнем расстройстве железных дорог был долог даже для воинских эшелонов, измерялся неделями. Штокман поступил в распоряжение политотдела 8-й армии Южного фронта. Политотдел направил его в Верхне-Донской округ, как хорошо знавшего местные условия.
Штокман постарел, виски и борода с проседью, он в кавалерийской шинели, казачьем малахае, с маузером. Котляров и Кошевой встречают его с восторгом. Иван Алексеевич даже заплакал, чем изумил присутствовавшего милиционера, а Мишка, как ребенок, "хватался за рукав штокманской шинели, будто опасаясь, что вот оторвется Штокман и скроется из глаз или растает призраком".
В тот же день к полночи Котляров узнает, что арестованных казаков после краткого допроса в Вешенской расстреляли. "Не попадая ногами в валенки, Иван Алексеевич оделся, побежал к Штокману... Он ждал, что Штокман будет так же, как и он, возмущен случившимся, напуган последствиями..." Но тот спокойно "оделся, закурил, попросил еще раз рассказать причины, вызвавшие арест семи, потом холодновато заговорил...".
Он преподал Ивану Алексеевичу суровый урок понимания закономерностей классовой борьбы. Он не избегал жестких слов: "Размагнитился! Душок у тебя... Я за тебя возьмусь! Этакая дубина! Рабочий парень, а слюни интеллигентские..." Он решителен в выводах, целеустремленно горяч: "Уличен в действиях против нас? Готово! Разговор короткий, - к стенке! И тут нечего слюнявиться жалостью: хороший, мол, человек был". Он указывает Ивану Алексеевичу на Григория Мелехова: "Именно его надо было взять в дело! Он опаснее остальных, вместе взятых". И как итог: "Вообще же переживать тут нечего. На фронтах гибнут лучшие сыны рабочего класса. Гибнут тысячами! О них - наша печаль, а не о тех, кто убивает их или ждет случая, чтобы ударить в спину. Или они нас, или мы их! Третьего не дано. Так-то, свет Алексеевич!"
Штокман немедленно и очень энергично начинает помогать хуторскому ревкому вести дела. 4 марта (старого стиля) он выступает на казачьем сходе, проводит конфискацию верхней одежды для нужд армии, следит за отправкой конфискованного у казаков оружия, сам едет в соседний хутор, пытаясь найти скрывшегося Григория Мелехова. Он видит, что брожение среди казаков усиливается, требует решительных мер, осуществляет их.
Штокман целиком отдается делу новой власти, он живет только борьбой за нее, отдает ей все силы, все помыслы.
В фокусе авторского внимания он оказывается хронологически в течение двух с половиной месяцев - с середины февраля по конец апреля, его жизнь и действия описаны М. Шолоховым весьма подробно. Все слова и дела Штокмана посвящены только революции, ничто другое, кажется, не имеет для него значения, ни разу не помянуто про его близких, не говорится о его каких-либо помыслах или занятиях чисто, так сказать, "личного" свойства. И не случайно: для него не существует "личной жизни" вне революционного дела.
Видимо, начавшееся восстание не застало Штокмана врасплох. Он, как и Иван Алексеевич, покинул Татарский, ушел из района, охваченного мятежом, и пробился к своим - к 5-му Заамурскому полку Красной Армии. 15 марта (эта дата точно названа в романе) Штокман с товарищами перебрался в станицу Уеть-Хоперскую, где, они знали, собралось большое число коммунистов и советских работников, бежавших из восставших станиц.
Штокман вместе со своими товарищами влился в состав 1-го Московского полка. Полк участвует в боях с повстанцами; где в это время непосредственно находился Штокман, в романе не уточнено, но он весь апрель и март находится в боевых частях действующей Красной Армии в положении рядового бойца. Разумеется, его партийный опыт и революционный стаж создают ему немалый авторитет среди красноармейцев и политработников. Он и не может не быть активно действующим - все, что касается революции, кровно заботит его.
Около середины апреля 1919 года в Усть-Хоперскую прибыл Сердобский полк, сформированный из саратовских крестьян; личный состав его в сильнейшей степени был подвержен мелкобуржуазным, кулацким влияниям, командование состояло из скрытых белогвардейцев, готовивших измену, комиссар оказался слаб. Штокман видел грозящую опасность мятежа, пытался повлиять на нерешительного комиссара, но тщетно. 27 апреля Штокман открыто выступил против антисоветски настроенных сердобцев, произошло острое столкновение, едва не кончившееся перестрелкой. В тот же вечер он посылает Кошевого в политотдел 14-й советской дивизии с донесением о тревожном положении в Сердобском полку.
С рассветом 27 апреля начался открытый мятеж, предатели-командиры накануне успели договориться с казаками-повстанцами. Полк собрался на митинг, в самом начале его комиссар, не успев сказать двух слов, был растерзан разъяренной толпой мятежных красноармейцев. Штокман понимал отчаянность положения. Он не колебался ни секунды. С криком - "Слово! Слово рядовому бойцу!" - прорвался к столу, служившему трибуной. Он попытался переломить настроение мятежного полка страстным призывом сохранить верность революции. "Вас предали казачьим генералам ваши изменники-командиры! Они - бывшие офицеры - обманули доверие Советской власти..." Опытнейший политик, Штокман пытается расколоть непрочное единство мятежной толпы, отделить рядовых от сознательных противников, выиграть время.
Но уже поздно. В него целятся из винтовки, он видит это, но не отступает: " - Не смей! Убить всегда успеешь! Слово - бойцу-коммунисту!"
Следует выстрел: "Штокман, лапая руками грудь, упал на колени, поник обнаженной седоватой головой... И тотчас же, нагнувшись, снова вскочил на ноги". Опять гул толпы покрыл его голос: "Но коммунизм будет жить!.. Товарищи!.. Опомнитесь!.."
Это были его последние слова. Второй выстрел оборвал жизнь коммуниста Штокмана, он упал под ноги сгрудившихся вокруг него мятежников и не поднялся.
Котляров
Иван Алексеевич Котляров родился не позднее 1885 года. Это устанавливается по единственной хронологической реалии, которая имеется о нем в романе.
Осенью 1916 года находящийся в армии Котляров назван "третьеочередником", это означает, что он уже отбыл четыре года действительной службы и четыре года запаса первой очереди, после чего перешел в запас третьей очереди; так как службу начинали тогда с двадцати одного года, а служит он уже около десяти лет, ему, следовательно, не менее тридцати лет от роду. Кстати говоря, он ровесник Петра Мелехова, которому доводится, кроме того кумом: крестил у него ребенка.
Котляров по сословному положению казак, но он беден, прокормиться обработкой надела не может, становится машинистом на мельнице. Как-то он пожаловался: "...и обносились, и муки нету", - хотя жалобы такого рода крайне редки среди казаков - героев "Тихого Дона" (до разрухи гражданской войны, разумеется). Семья у Котлярова маленькая - жена да сын (по крайней мере, только о них он вспоминает перед смертью).
Котляров высокого роста, "мослаковатый", с тяжелыми, натруженными руками, которые постоянно измазаны машинным маслом. Степенный, рассудительный, добрый, глубоко положительный человек, он пользуется немалым авторитетом среди хуторян. Все зовут его по имени и отчеству, хоть он совсем не старый и даже не пожилой казак - в ту пору и в той социальной среде, где он жил, подобное обращение яснее многого другого свидетельствовало о всеобщем уважении. Во внешне неприметном, скромном, начисто лишенном краснобайства и позерства Котлярове скрыта большая внутренняя сила и прочность; для таких людей характерна покладистость и даже уступчивость в мелочах, в повседневном бытовом обиходе, но в минуту обострения жизни, в особенности когда они облечены общественной ответственностью, сама жизнь выталкивает их на авансцену. Хорошо разбирающийся в людях Штокман верно предвосхитил: " - Если, думаю, жив остался, он будет в Татарском председателем!" - говорит он, вернувшись в хутор после революции.
Люди типа Котлярова созревают медленно. Привлеченный перед войной в кружок Штокмана, он вроде бы медленнее, чем иной, проникается духом бунтарства и отрицания. Он яростно отстаивает казачью сословность, бранит "мужиков"; Христоне, который спорит с ним, он презрительно бросает: " - Ты обмужичился, Христан, не спорь, что там..." Характерно, что опытный Штокман не обращает никакого внимания на сословную заносчивость Котлярова, не отталкивает его, он прекрасно понимает, сколь ценен тот для дела революции. И действительно, у скромного машиниста с хуторской мельницы четко выраженное пролетарское классовое сознание. Вот Штокман спрашивает его, как настроение рабочих на заводе в Миллерове. Тот характеризует кратко: "навоз", а затем обстоятельно поясняет: " - А потому, что все они зажиточные. Каждый имеет свой домик, свою бабу со всяким удовольствием. А тут к тому ишо половина из них баптисты. Сам хозяин - проповедник у них, ну и рука руку моет, а на обеих грязи мотыгой не соскребешь". И вот потом, четыре года спустя, хлебнув лиха на войне, Котляров при встрече с Валетом вспоминает о Штокмане с уважительной признательностью.
На войне Котляров показан всего в одном эпизоде, но видно, что довелось ему испить многое: страшный, все уничтожающий огонь, газовые атаки, на его глазах косило людей тысячами, его товарищи сходили с ума, не выдерживая всего этого. Он выдержал. Не ожесточился, не помрачился умом, не потерял человечности. И многое узнал, многое углубленно понял. Неудивительно, что после февраля, когда во всех частях и соединениях появились выборные органы, Котляров - "бессменный председатель сотенного комитета".
Его полк в августе 1917-го в период корниловской авантюры тоже бросают на Петроград. В полку поэтому поводу брожение. " - Казаки волнуются, господин есаул", - докладывает он командиру сотни. Офицеры и тем более высшее командование, оторванное от народа, не могут толком объяснить казакам и солдатам, для чего посылают их против революционной столицы, их словам про "германских шпионов", их замшелой фразеологии про "верность присяге" и прочее не верят.
Лучше и яснее других понимает все это Котляров. Кстати, не только понимает, но кое в чем и осведомлен: незадолго до корниловщины ему довелось побывать в Петрограде, был он и в Совете, и уже тогда понял - сперва для себя, - что Советская власть - власть народная. "Умри, Иван, а держись за нее, держись, как дите за материнскую сиську!" - твердо, решает он. Сотне зачитывают воззвание генерала Корнилова - образец пустой и выспренней демагогии, сердца казаков остаются равнодушными, практичным народным умом они чувствуют здесь обман, барское предприятие, чуждое им.
Конфликт между офицерством и рядовыми казаками неизбежен, и Котляров сознательно становится во главе своих сослуживцев: "Еще до воззвания Корнилова он ясно сознавал, что казакам с Корниловым не одну стежку топать, чутье подсказывало, что и Керенского защищать не с руки; поворочал мозгами, решил: не допустить сотню до Петрограда, а если и придется с кем цокнуться, так с Корниловым, но не за Керенского, не за его власть, а за ту, которая станет после него. Что после Керенского будет желанная, подлинно своя власть, - в этом он был больше чем уверен". Так Иван Алексеевич Котляров в критическую минуту русской революции ясно и четко понимает и формулирует про себя народную точку зрения на происходящие события, сложность которых запутывала в ту пору множество куда как более грамотных и образованных людей.
Он принимает решение: "- На первой же станции сгружаться". Казаки дружно следуют за ним. Без офицеров, но организованно, они двинулись обратно на позиции. Их догоняют трое офицеров, пытаются уговорить. Один из них "краснобай", смутил сотню своей беззастенчивой демагогией и ложью. На казаков не может не произвести впечатление, будто есть телеграмма, что Петроград уже взят корниловцами. В напряженной той обстановке Котляров находит точный и убедительный полемический ход - он требует показать им подлинник телеграммы. Офицеры, естественно, не могут этого сделать, обман их становится очевидным. В настроении казаков происходит окончательный перелом, сотня, предводительствуемая Котляровым, покидает генеральское предприятие. Офицеры остаются одни на пустой дороге.
..."Глубокой осенью 1917 года", сказано в романе, начали возвращаться с фронта казаки в хутор Татарский. Возвращались по-разному: в одиночку, бросив часть, и группами однополчан. Котляров вернулся с несколькими сослуживцами. Факт немаловажный: он, следовательно, не покинул товарищей, пока все они не разошлись: самодеятельный анархизм не в его натуре, он действует, "как все", что называется, "миром", хотя осознает происходящее лучше многих, он коллективист, не отрывается от того, что в ту пору называлось "массой".
Котляров не стремится в герои. Вернувшись, он снова работает на мельнице, не шумит на митингах. Фронтовики-татарцы - а они почти сочувствуют революции - устраивают собрание для посылки делегатов на областной съезд "казаков-фронтовиков". По старой традиции, делегатов избирают жребием, Котляров в их числе. Он не вылезает вперед, но твердо стоит новую власть. Узнав, что один из выбранных по жребию, Митька Коршунов, ехать отказывается, он недвусмысленно характеризует его: "Гад!" Как видно, Котляров ясно чувствует в этом молчаливом, сдержанном кулацком сынке явного и непримиримого врага новой власти.
На съезде в Каменской (январь 1918 года) держался Котляров также, надо полагать, сдержанно, во всяком случае в описаниях деятельности съезда, довольно подробных в романе, он в тени, среди массы. Но настроение его там, как видно из его разговоров с Христоней и Григорием Мелеховым, твердо просоветское.
В начале весны политическая жизнь в Татарском словно замирает: во-первых, глухой хутор лежит в стороне от перекрестков социальной борьбы, волны революции еще не докатываются до него извне, во-вторых - идет сев, казаки круглые сутки в поле. Время это описано в "Тихом Доне" пунктирно, но, легко можно предположить, Котляров ведет себя "как все". Но вот положение внезапно и резко обострилось: казачья контрреволюция переходит в наступление и стремится увлечь за собой рядовых казаков. Уже в марте вокруг Ростова и Новочеркасска начали действовать вновь сформированные белоказачьи отряды. В апреле вспышка донской контрреволюции доходит и до Татарского.
В доме Котлярова собрались Григорий, Кошевой, Христоня и Валет, нужно срочно решать: бежать с красным или оставаться. Первое решение очень серьезно: это значит резко порвать с хутором, с привычным и таким родным жизненным укладом, уйти из дома от семьи в опасное неизвестное. Валет и Кошевой настаивают: бежать. Григорий против. Решимость того также влияет на Котлярова, он сомневается: " - Григорий - он отчасти прав: как это сняться, да и лететь? У нас - семьи..." Кошевой и Валет уходят, остальные, поколебавшись, остаются.
Эпизод этот необычайно характерен для психологической характеристики тугодума Котлярова. Да, он за Советскую власть, он не жалеет старого, но он сильно укоренен в привычную жизнь, решения созревают в нем медленно. Резко и круто повернуть на сторону красных в апреле 1918 года он не решился. Да и реставрация старого мира не кажется ему вероятной. Сам он был, впрочем, несколько смущен собственной нерешительностью, поэтому на суровый намек Михаила Кошевого, будто дороги их расходятся, "улыбнулся извиняюще", однако с обычной для себя верой в жизненную справедливость ответил ему: "- Молодой ты, Мишатка, горячий...
Думаешь, не сойдутся! Сой-дут-ся! Будь в надежде!.."
Как можно судить из самых кратких реплик Кошевого, Котляров тоже был призван в красновскую армию, но где он воевал, где носила его судьба -об этом не известно ничего. Он остался в хуторе перед приходом красных вместе с большинством казаков. Жизнь, как видно, многому научила Котлярова. " - Ушли бы мы в красные тогда, перед Подтелковым... Теперь не пришлось бы глазами моргать", - говорит он товарищам-хуторянам, и ясно, что он не раз об этом думал и сожаление его глубоко и серьезно. Теперь уже не колеблясь принимает он новую власть. И не только принимает, но и сразу же начинает деятельно работать на нее. На первом же сходе хуторяне избирают его единогласно председателем Совета.
Время было крутое. Фронт стал недалеко, у Северского Донца. Органами Советской власти проводилась конфискация оружия у казаков, зажиточные облагались денежными налогами, многие привлекались к обслуживанию нужд фронта: подвозка боеприпасов и т. д. Естественно, что эти меры вызывали недовольство определенной части населения, по хуторам и станицам шло глухое брожение. Троцкистская политика "расказачивания" необычайно вредила и без того сложному делу устройства новой жизни на Дону. Множились преувеличенные слухи об арестах, расстрелах...
В этой обстановке малоопытный еще Котляров показывает недюжинные организаторские способности. Он спокойно деловит, рассудителен, беззаветно предан Советской власти и до конца тверд в защите ее. В разговоре с Григорием Мелеховым, который пришел ему жаловаться на новые порядки, он, не сумев переубедить старого товарища, сурово предупреждает: "- Ты такие думки при себе держи. А то хоть и знакомец ты мне и Петро ваш кумом доводится, а найду я против тебя средства! Казаков нечего шатать, они и так шатаются. И ты поперек дороги нам не становись. Стопчем!.. Прощай!" Открытая прямота и решительность этих слов убедительно говорят, как стремительно вырос и окреп духовно скромный рабочий с мельницы Иван Алексеевич Котляров, как быстро приобрел он недостававший ему ранее социальный кругозор.
Приезд в Татарский Штокмана обрадовал Котлярова необычайно. Он долго без умолку рассказывал ему о местных делах и проблемах, пока усталый приезжий не задремал. Обострение классовой борьбы, проявившееся в расстреле нескольких казаков, вызвало сильное душевное смущение Котлярова. Штокман твердо наставляет его: идет непримиримая война, врагов надо истреблять без сожаления. Он разумом понимает это, но понимает, скрепя сердце.
В дни начала вешенского восстания Котляров каким- то образом избежал расправы и присоединился вместе с другими местными коммунистами к действующим частям Красной Армии. В середине апреля 1919 года Котляров с товарищами оказывается в Сердобском полку. Он все время в боях. 12 апреля в неудачном для красных бою в районе станицы Еланской его ранили в ногу. Рана оказалась тяжелой: самодельная повстанческая пуля делалась из свинца, лишенного никеля, в полете плавилась, поэтому раны, наносимые такой пулей, были, как сказано в романе, "ужасны". Однако Котляров не ушел в тыл, остался с товарищами в росположении части и медленно поправлялся.
28 апреля Сердобский полк оказался втянутым белогвардейскими заговорщиками в антисоветский мятеж. Котляров не помышляет о том, чтобы скрыться, вместе со Штокманом он спешит на митинг. Здесь на его глазах комиссар полка и Штокман были убиты, Котлярова и коммунистов Еланской станицы обезоружили, арестовали, а потом выдали казакам-повстанцам.
...По ярко освещенной горячим весенним солнцем дороге двадцать пять пленных коммунистов бредут в окружении озлобленных стариков-конвоиров. Судьба ясна: "- Молитвы читайте, анчихристовы слуги! На смерть идете, нечего грешить в остатние часы!" - зловеще говорит им начальник конвоя перед выходом в страшный их последний путь.
Агитаторы повстанческого штаба взвинтили настроение среди и без того возбужденных войной жителей окрестных хуторов и станиц. Пленных избивают, оскорбляют, мучают... Для Котлярова и прочих все это было "как в тягчайшем сне". Они выдержали неописуемое: "Тридцать верст шли по сплошным хуторам, встречаемые в каждом хуторе толпами истязателей".
Котляров переносит эти муки с мужественной сдержанностью. Он не плачет, ни о чем не сожалеет, он боится только одного - как бы расправу с ним не увидали жена и сын, он боится за них. Он находит в себе силы ободрить товарищей: " - Что же, братцы, умели мы воевать, надо суметь и помереть с гордостью... Об одном мы должны помнить до последнего выдоха. Одна нам остается мысленная утеха, что хотя нас и уколотят, но ить Советскую власть колом не убьешь! Коммунисты! Братцы! Помрите твердо, чтобы враги над нами не надсмехалися!"
Достойные слова эти он произносит "вполголоса", без жестов. Что ж, хорошо жил, надо и помереть хорошо, а общее дело, за которое сообща боролись, - оно будет жить, и сознание того утишает муки Ивана Алексеевича Котлярова. В последние часы жизни, в ожидании неминуемой и жестокой расправы, он думает: "Воевал с ними и их же жалел сердцем... Не жалеть надо было, а бить, и вырубать все до корня!"
Но Котляров по природе мягок и добр. Он, закаленный солдат, повидавший многое, едва сдерживает слезы, когда Кошевой убивает захваченного в плен Петра Мелехова, хотя знает, что тот непримиримый враг Советской власти. Этот душевный иммунитет Котлярова к жестокости посреди неизбежно жестокой обстановки есть выражение глубочайшей природной доброты, свойственной русскому народному характеру, того нравственного здоровья, которое единственно дает гарантию в преодолении любых испытаний, даже самых суровых.
Его жизнь закончилась в родном хуторе. Истерически взвинченная Дарья Мелехова стреляет в него в упор из кавалерийского карабина. Затем сын расстрелянного Антипа Бреха всадил ему в грудь японский ножевой штык. Но он еще дышал, и лишь потом пристрелили его из нагана: "с неохотой покидала жизнь его здоровое, мослаковатое тело"...
В этой непостижимой, немыслимой живучести Ивана Алексеевича Котлярова образно выражена крепость того дела, за которое он отдал жизнь, выносливость и стойкость народа, сыном которого он был, в борьбе за правое дело.
Котляров погиб 29 апреля (старого стиля) 1919 года, ему было не более тридцати пяти лет.
Кошевой
Михаил Акимович Кошевой родился, как можно предположить, около 1893 года: он призывается на службу по крайней мере на год позже Григория Мелехова. В первую половину 1914 года он еще в Татарском. Значит, он по меньшей мере на год его моложе, но вряд ли более, ибо в юности между друзьями не может быть существенной разницы в возрасте. Михаил крепок, весел, со светлым вьющимся чубом. Он из бедной семьи. Отец его, как вспоминает дед Гришака, служил у Коршуновых в работниках. Умер, видимо, рано, так как Михаил - старший в семье, а у него несколько малолетних братьев и сестер. Семья осталась многочисленная, кормильца не было, и заботливый, с большим чувством ответственности Михаил с молодых лет должен был подрабатывать, тоже батрачил у Коршуновых. Позже он скажет деду Гришаке: "...мой папаша у вас до самой смерти работал, и я перед войной вашу пшеницу молотил, молодой живот свой надрывал вашими чувалами с зерном"...
Мирон Коршунов был хозяин строгий и прижимистый, Михаилу, надо полагать, несладок был заработанный кусок хлеба. Не случайно он, совсем еще молодой парень, лет двадцати, обратил на себя внимание подпольщика Штокмана, вошел в его кружок, хотя все прочие там куда старше его. На беседах у Штокмана Михаил, видимо, больше молчит, но слушает внимательно и запоминает крепко. Ему несколько легче усваивать штокмановское учение, он пограмотнее других - окончил церковноприходскую школу, свободно читает. В остальном Михаил, однако, по-прежнему остается еще незрелым молодым человеком, погуливает с "жалмерками", ходит со своим другом Григорием Мелеховым на игрища, церемонно-трогательно ухаживает за его сестрой Дуняшей.
Это легкомыслие проходит у него не сразу, слишком велик в нем запас молодого веселья, здоровой жизнерадостности, даже суровые тяготы жизни и утраты войны не могут убить в нем вот этого природного, народного миролюбия. Уже в разгар мировой войны, наглядевшись на кровь и смерть, много испытав, он с полушутливой горячностью говорит приятелю: "Я, парень, жадный до жизни стал - как вспомню, сколько на свете красивых баб, аж сердце защемит! Вздумаю, что мне их всех сроду не придется облюбить, - и кричать хочу с тоски!.. А то тоже с большого ума приладили жизню: всучут одну тебе до смерти - и мусоль ее... нешто не надоисть?" Кстати: пошловатые эти, истинно "казарменные" слова ни в коей мере не бросают тень на душу Михаила Кошевого - она чиста и нежна, широко и доверчиво открыта дружбе и любви.
Кошевой воевал в 12-м Донском казачьем полку, вместе с Григорием Мелеховым. Об этом его периоде жизни рассказано в романе очень скупо. Как будто он не получил ни чинов, ни наград, но солдат был смелый и умелый: однажды его, засланного с товарищем в передовой дозор, берут в плен, оглушив прикладом, немцы; когда его волокли, он очнулся и убежал, сумев увернуться от выстрелов.
Наставления революционера Штокмана постепенно становятся ему все ближе и понятнее, жестокость бессмысленной бойни тому способствует. Михаил хорошо запомнил слова своего воспитателя об империализме и переделе мира, о власти богатых, он разносит эти идеи казакам. Однажды Григорий изложил полчанину Чубатому кое-что из того, что услыхал в госпитале от большевика Гаранжи. Чубатый отнесся враждебно, сказал: " - Об этом Мишка Кошевой, как кочет с плетня, трубит. Толку-то нету от этих революций, баловство одно". Примечательная реплика: значит, Михаил открыто пропагандировал среди казаков революцию, хотя, надо полагать, в самой упрощенной форме. Он стал инициатором "ареста" щей, сваренных из гнилого мяса, понес котелок, где плавали черви, командиру сотни в сопровождении негодующих казаков. Он первый предложил уряднику отпустить задержанных казачьим дозором дезертиров - усталых, измученных солдат-пехотинцев, которые бегут с фронта.
Михаил возвратился в родной хутор не ранее середины декабря 1917 года вместе с большой группой сослуживцев по 12-му полку. Первые месяцы бурного 1918 года он проводит дома. Он не воевал в отряде Подтелкова, как Григорий, не сражался в красногвардейских частях в Донбассе, как Валет. Вместе со всеми он, видимо, участвовал в собрании хуторских фронтовиков, по жребию там избирали делегатов на съезд казаков-фронтовиков области.
...Вновь Михаил Кошевой оказывается в фокусе повествования 23 апреля 1918 года (дата в романе приведена по православному календарю: "на шестой неделе поста, в среду", а пасха в тот год приходилась на 27 апреля). После утренней рыбалки Михаила встречает на берегу Валет, сообщает: вот-вот начнется мобилизация в белоказачью армию, надо бежать к красным. Решение Кошевой принимает быстро, он тут же возвращается назад, снимает рыболовные снасти ("не пропадать же им", - рассудительно объясняет он). Колебания Григория, Христони и Котлярова не влияют на его решимость. При расставании он проницательно заметил: "Прощевайте... Расходются, видно, наши тропки!" Сильной и твердой натуре Кошевого чужды сомнения и колебания, он более никогда не свернет с избранного пути, хотя не раз вынужден будет силою обстоятельств отступать или таиться.
Забрав харчей из дому, Михаил вместе с Валетом пешком двинулись на поиски красных. Где находились те, им было неизвестно, шли наугад. "На вторую ночь" вышли к Каргинской, а перед рассветом поймал их на степной дороге казачий патруль. Вдвоем их гнали недолго: выстрелом в спину Валет был убит наповал. Михаилу повезло, один из конвоиров, оказавшийся сослуживцем по 12-му полку, опознал его, пожалел.
"Через три дня", как сказано в романе, то есть 28 апреля, военно-полевой суд в станице Каргинской приговорил его к публичной порке: "двадцать горячих". Его мучил стыд ("вся станица - и стар и млад - смотрела"), но держался он крепко. Один из поровших его казаков позже сказал с шутливым уважением: " - А крепок ты, паренек: раза два рубанул я тебя неплохо, хотелось, чтобы крикнул ты... гляжу: нет, не добьешься от него крику. Надысь одного секли - обмарался, голубок. Значит, кишка у него тонка".
На другой день после экзекуции Кошевого отправляют на фронт против красных. Однако с полдороги его по распоряжению вешенского атамана вернули домой. Оказалось, что мать его, "ползая на коленях на хуторском сборе, упросила стариков", и те подали прошение освободить его от службы, как единственного кормильца в семье; хлопотать за него ездил в Вешенскую сам Мирон Григорьевич Коршунов (он был тогда избран атаманом в Татарском) и добился-таки освобождения Михаила от воинской повинности. Его определили атарщиком (конюхом) в станичный конный завод.
От пережитых потрясений "неделю отдыхал Мишка, целые дни проводя в седле". Но потрясения ничуть не сломили, не согнули его, он знает свою цель и ждет своего часа. Его напарник, прикинувшись сочувствующим, стал расспрашивать Михаила о его отношении к Советам. Неопытный еще в таких делах Кошевой откровенничает: "- Не должно быть ни панов, ни хлопов. Понятно? Этому делу решку поведут". Напарник приходит в ярость: "- Ты, сукин сын, казачество жидам в кабалу хотел отдать? - крикнул он пронзительно и зло". Началась драка, Михаил едва оторвал от себя противника. Тот угрожает доносом. Подавив в себе остро вспыхнувшее желание убить, Михаил начинает упрашивать его не поднимать шума, упрашивает долго и терпеливо, не жалея уничижительных выражений. Наконец тот, отбрасывая протянутую Мишкину руку, сказал: "Крутишь хвостом, как гад! Ну да уж ладно, не скажу. Дурость твою жалею... А ты мне на глаза больше не попадайся, зрить тебя больше не могу. Сволочь ты! Жидам ты продался, а я не жалею таких людей, какие за деньги продаются".
Эпизод этот важный, на нем следует остановиться. Как всегда, М. Шолохов не знает никакого снисхождения к своим героям (у Михаила все время объяснения с напарником "дрожала челюсть, растерянно бегали глаза"). Присмотримся, однако. Ясно, что Кошевой испуган возможными последствиями доноса, еще бы, совсем недавно на его глазах уводили в Каргинской на расстрел людей, заподозренных в большевизме, это же понимает и его противник. ("Как Подтелкова, тебя надо! На сук!" - кричит он, стервенея.) Но страх ли за собственную жизнь, и только, движет Михаилом? "Донесет... набрешет... Посадят в тюрьму... На фронт не пошлют - значит, к своим не перебегу. Пропал!" - молнией проносится у него в мозгу в кульминационный момент ссоры.
Как видно, Михаила заботит тут, оказывается, не столько собственная шкура, как ни дорога она для любого смертного, дело тут в ином: его не так уж тревожит личная безопасность ("на фронт не пошлют", сожалеет он), главное - возникает новое, и очень серьезное препятствие на пути присоединения его к общему делу, которое он избрал себе на всю жизнь ("к своим не перебегу"). Вот главное, вот как надо понимать трагический вывод: "Пропал!" - он, Кошевой, может пропасть для общего дела, для революции, для новой России, где не будет "ни панов, ни хлопов", вот суть!
И еще: Михаил в этой сцене уже не чубатый юноша, сожалеющий, что ему всех баб "не придется облюбить", он зрелый человек, у него есть большая, бескорыстная цель, он знает, зачем и для чего существует на свете. Поэтому он сдерживает в себе желание немедленно расправиться с оскорбителем, терпеливо сносит крест уничижения - все мелко личное готов отдать он ради общего дела - своего и своих товарищей. Он сдерживается, хотя оскорбления тяжелы и абсолютно несправедливы: никому и никогда не станет Кошевой "продаваться", нет таких денег, за которые его можно было бы купить, или товара, коим соблазнить. И таковым он останется навсегда, как и многие-многие его товарищи-соратники, прямо и до конца приставшие к делу построения новой России.
Эпизод на конном заводе следует считать ключевым в развитии характера Михаила Кошевого. Простоватый, чуть легкомысленный юноша-казак исчезает, теперь вместо него вырастает суровый, непоколебимый боец революции.
Выдержка не оставила его и впоследствии. "Служил Кошевой исправно", - говорится в романе далее, поэтому "в первых числах августа" 1918 года его отозвали с конного завода. Он "собрался в два счета", собрался охотно, ведь он мог попасть на фронт, а там и - "к своим"...
О дальнейших приключениях своих на белоказачьем фронте он позже рассказал Григорию Мелехову так: "- И в штрафной сотне на Калачевском фронте был. Где только не был! Насилу домой прибился. Хотел к красным на фронте перебечь, но за мной глядели дюжей, чем мать за непробованной девкой глядит". Кошевой говорит скупо, и более ничего об этом отрезке его жизни в романе не собирается. Однако ясно, что хлебнул он на фронте достаточно, ведь ему довелось побывать под Царицыном ("на Калачевском фронте", как он выражается), где как раз с октября по начало января 1919 года (по новому стилю) шли ожесточенные бои с красными частями, - здесь-то и понесла основные потери белоказачья армия генерала Краснова.
Михаил вернулся в Татарский вместе с другими казаками после развала красновского фронта, - как можно предположить, в начале 1919 года. В хуторе восстанавливается Советская власть. На сходе Михаила выбирают заместителем председателя Совета. Случилось это в середине января (через несколько дней после столкновения Григория Мелехова с "кучерявым" красноармейцем).
Классовая борьба в хуторе очень скоро обострилась, и обострилась небывало, вот-вот должна была пролиться первая кровь между своими же, хуторными. Михаил отчетливо сознает приближение этой кровавой схватки и со спокойной твердостью готовится к ней. Молча выслушивает он злой спор между Котляровым и Григорием Мелеховым, а некоторое время спустя решительно предлагает: "- Я так думаю, надо нам кое-кого... Григория Мелехова надо взять, старика Болдырева, Матвея Кошулина, Мирона Коршунова. Нашептывают они, гады, казакам. Своих из-за Донца ждут". (Михаил тут имеет в виду фронт, проходивший в конце зимы по рубежу Северского Донца, в двухстах километрах от Вешенской). Характерно, что Кошевой приходит к такому суровому решению вполне самостоятельно. Штокман еще не приехал, а Котляров колеблется. И еще: Григорий Мелехов не только старый друг Михаила, но и человек, ранее имевший на него большое влияние, да и сестра Григория - невеста Михаила. Как видно, преданность Кошевого делу новой России тверда и беспредельна.
Новая встреча со Штокманом, наставления профессионального революционера еще более укрепляют решимость Кошевого. Он обожает своего учителя, но безо всякого подобострастия, как старшего и более опытного товарища, а не как высшее, богоизбранное существо. Когда Штокман несправедливо, по мнению Михаила, упрекает его, он "взбесился и заорал: - А ты глазами не играй!.." Михаил Кошевой - плоть от плоти своего народа, поднятый Великой революцией с самых низов его. Он еще наберется политического кругозора, к нему придет государственный опыт, тогда он без подсказки сможет понять многое, чего еще не понимает сейчас. Порукой тому - крепкая, самобытная натура Кошевого, его решимость до конца служить новой России, невзирая ни на какие прошлые пристрастия и старые связи.
В дни начала верхнедонского мятежа, то есть в первых числах марта 1919 года, Михаил с кучером Емельяном поехал в Вешенскую, чтобы узнать, когда будет там собрание комячейки: они вместе с Котляровым, Емельяном, вальцовщиком Давыдкой и чеботарем Филькой "решили оформить свою партийную принадлежность". Сделать этого он не успел, станицу охватил мятеж. Им удалось ускользнуть оттуда невредимыми, но уже при въезде в Татарский их встретили вооруженные казаки: они тоже подняли восстание. Емельяна тут же убили, а Михаила, раненного и потерявшего сознание, бросили у плетня.
Вечером он очнулся и нашел в себе силы подняться - рана, к счастью, оказалась легкой: острие вил, пробив дубленый полушубок, скользнуло вдоль ребер. Михаил спрятался в сарае у Степана Астахова: тот разрешил ему переночевать, не выдал его. На другую ночь он уходит и тайком пробирается к матери, узнает, что его искали, что Фильку и Тимофея убили, а Штокман и Котляров бежали куда-то. Он остался один во враждебном хуторе, где его все знали, а "где были свои - Мишка не представлял. На миг им овладела слабость, он заплакал, по-ребячьи всхлипывая, пуская ртом пузыри"*. Но собрался, не мешкая, и по ночной дороге поскакал в сторону станицы Усть-Медведицкой.
* (Критик И. Лежнев сделал за эти "всхлипывания" строгое внушение Кошевому (да и автору), ход рассуждений таков: "Кошевой, конечно, "простодушен и неразвит", и "таких людей немало на свете", "но (!) из представителей Советской власти он единственный, кого читатель видит в критическую минуту, когда вспыхивает восстание. А это обязывает". Какой характерный пример ограниченнонормативной критики: человека ранили, он один, его за каждым углом может ждать мучительная смерть, а ему запрещается даже при торопливом прощании с матерью уронить слезу; это, видимо, от его "неразвитости..." (См.: Лежнев И. Указ. соч., с. 226.))
Он угадал правильное направление и соединился со Штокманом, Котляровым и другими, благополучно скрывшимися от мятежников, в 4-м Заамурском полку. Вместе с ними Кошевой принял участие в первом бою против татарских повстанцев. Петр Мелехов с несколькими другими казаками-хуторянами были пленены в исходе неудачного для повстанцев столкновения. Кошевой хладнокровно застрелил Петра из нагана... Случилось это, как установлено путем текстологического анализа, 6 марта 1919 года.
В последующие дни он вместе со Штокманом и другими сражался против повстанцев в различных подразделениях Красной Армии, пока они не оказываются в Сердобском полку. Очевидно, Михаил вступил в партию; об этом прямо не говорится ничего, но Иван Алексеевич - уже коммунист, а они ранее собирались подавать заявления о приеме вместе; видимо, так и произошло.
Михаил всей душой предан делу, за которое добровольно вышел сражаться, беспредельно предан своим товарищам-соратникам. Как-то в атаке ранили Ивана Алексеевича; Михаил, рискуя погибнуть, "на руках вынес" его с поля боя, и не только вынес, но и положил на двуколку, "за малым не заколов красноармейца", в панике скакавшего в тыл. Неудивительно, что из всех бойцов полка именно Михаила Кошевого выбирает Штокман для опаснейшего и ответственного поручения. В полку зреет белогвардейский мятеж, вот-вот он должен вспыхнуть, и тогда в ночь на 28 апреля Штокман решает срочно послать известие в штаб дивизии. Михаил без колебаний берет пакет и скачет в ночную темень, хотя прекрасно понимает, что ждет его, если караулы заговорщиков поймают его с таким донесением. Он всерьез обещает Штокману в случае малейшей опасности "заглотнуть" пакет.
Добрался Михаил благополучно, а наутро в полку начался мятеж, все его товарищи погибли, он один уцелел из коммунистов хутора Татарского.
Кошевой далее оказался при штабе бригады Экспедиционных войск - вероятно, в качестве посыльного, ибо в тексте романа есть краткое упоминание, что он развозит по частям штабные документы. 19 мая (дата в тексте романа названа точно) он направляется "со спешным пакетом" в штаб одной из частей. Наступление Красной Армии на повстанцев в разгаре, войсковые порядки запутаны, и Михаил в конце концов остается в 294-м Таганрогском полку при конной разведке.
Кровавые перипетии гражданской войны ожесточили его. "После убийства Штокмана, после того, как до Мишки дошел слух о гибели Ивана Алексеевича и еланских коммунистов, жгучей ненавистью к казакам оделось Мишкино сердце. Он уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда в руки ему попадался пленный казак-повстанец. Ни к одному из них он не относился со снисхождением. Голубыми и холодными как лед глазами смотрел на станичника, спрашивал: "Поборолся с Советской властью?" - и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил безжалостно! И не только рубил, но и "красного кочета" пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах".
Вскоре (как можно установить - в начале июня) Михаил оказывается в родном хуторе, только что отбитом у мятежников. В доме Коршуновых он убивает старого, больного, уже тронутого умом деда Гришаку. Сцена этого убийства необычайно тяжела. Михаил совершает это, кстати говоря, выпив полбутылки самогону, - незаметная вроде бы, но существенная здесь деталь. Затем он поджег богатый коршуновский курень, сарай и амбар. Деловито и хладнокровно проделав все это, он потом спокойно "спал в соседней леваде, под тенью оплетенных диким хмелем терновых кустов".
Здесь требуются пояснения. Очевидная жестокость Кошевого как-то обходится доброжелательными толкователями или - напротив - злорадно педалируется при враждебном отрицании Октября, как скажем, у некоторых белоэмигрантских публицистов. В последнем случае дело не сложное, идеологическая основа тут ясна. Другое совсем - стыдливая "защита" Кошевого посредством умолчания*. По этому поводу исключительно точно заметил П. Палиевский, что споры о Кошевом "ведутся иногда так, как будто он отвечает за всю Советскую власть", меж тем как он "ведь на самом деле первый, пробный и неизбежно для этого времени случайный ее исполнитель - далеко не всегда выразитель - и тем более не истолкователь"**.
* (Расправы Кошевого с пленными не рассматриваются, например, в известных монографиях В. Гуры, В. Гоффенешефера, И. Лежнева, 10. Лукина, В. Петелина, А. Хватова, Л. Якименко.)
** (Палиевский П. Указ. соч., с. 208.)
И верно, Кошевой не может отвечать за всю Советскую власть, поэтому "недостатки" его (равно как и "положительные стороны") никак не должны быть жестко сопряжены с социальными признаками новой России. Да, он жесток на войне, расправляется с безоружными пленными, сжигает дома, - да, это так, но при всем том надо помнить, что Ленин и ленинская партия всегда противились подобному свирепому самоуправству и боролись с ним на всех этапах революции и гражданской войны, - боролись порой сурово, как того и требовали обстоятельства. Вспомним, как круто расправилось Советское государство с участниками так называемых "пьяных погромов" в Петрограде в конце 1917 года или с полууголовными шайками анархистов весной 1918-го в Москве, и многое другое в том же роде*, - а ведь участники этих провокационных действ заявляли себя революционерами (да еще какими!) и вопили о ненависти к "старому строю". Наша партия и государство всегда боролись против самоуправства и самосуда, внедряли строгую дисциплину в рядах своих бойцов и строителей.
* (См. подробнее: Канев С. Н. Октябрьская революция и крах анархизма. М., 1974.)
Разумеется, Кошевой ни в коей мере не анархист, он дисциплинирован и с юности приучен к воинскому послушанию. Природа временно вспыхнувшей в нем жестокости иная. Во-первых, сторона дела объективная: жестока была сама гражданская война. И нечего тут жеманничать - иной она и быть не могла, да и не бывала в истории. Ленин в подобных случаях прямо говорил с ответственностью государственного вождя: "Нет, революционер, который не хочет лицемерить, не может отказаться от смертной казни. Не было ни одной революции и эпохи гражданской войны, в которой не было бы расстрелов"*.
* (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 503.)
Конечно, Кошевой - это вымышленный персонаж, литературный герой. Но в этой связи уместно напомнить, что фурмановский Клычков, признанный образец стойкого, выдержанного политработника революционной эпохи, тоже рассказывает о расстрелах пленных офицеров, и рассказывает об этом без всяких вздохов и извинений. Законы гражданской войны суровы для всех ее сознательных участников, - это безусловно. Михаил - рядовой боец революционной армии, ему приходится исполнять порой самую "черновую работу", - что ж, кто-то должен это делать...
Однако за Мишкиной жестокостью стоит иная темная сила, название которой - троцкизм. Именно Троцкий и его единомышленники, презиравшие русский народ и другие народы России, сознательно вызывали провокационными своими действиями ненужное, нецелесообразное и вредное для дела Октября кровопролитие, сеяли в народной массе взаимное озлобление и ненависть. Имя Троцкого в тексте даже не упомянуто, но поразительный историзм романа в том, в частности, что все сколько-нибудь значительные явления эпохи получили свое точное и глубокое отражение.
В том числе и зловредное влияние троцкизма.
В романе полностью приводится статья из некоей газеты "В пути" (ее дает прочесть глава вешенских повстанцев Кудинов Григорию Мелехову - у убитого комиссара "нашли в планшетке"). В той статье, пространной и цветастой, истерически говорится, что "мятеж в тылу у воина - то же самое, что нарыв на плече у работника" и т. п., а в заключение следует энергичный призыв: "Нужно покончить с мятежом. Нужно вскрыть нарыв на плече и прижечь его каленым железом". Эпизод со странной газетой происходит, как можно установить, в 20-х числах мая 1919 года.
В тексте романа не сказано (а комментаторами "Тихого Дона" не разъяснено), что газета "В пути" являлась бюллетенем походного штаба Троцкого, издававшимся во время его поездок в специальном поезде по стране. (Поездки проходили в основательном отдалении от линии боев... В частности, в данном случае Троцкий проехался не далее Богучара, то есть в полусотне верст от боев с повстанцами.) Названная статья под наименованием "Восстание в тылу" принадлежит перу самого Троцкого и была опубликована в его "органе" 17 мая 1919 года, а потом воспроизведена в собрании его "сочинений" в начале 20-х годов.
"Прижечь каленым железом" - это типичная троцкистская лексика, но не только лексика: за подобными словесами следовали порой свирепые приказы и указания прямо-таки провокационного характера, вызывавшие ничем не оправданную суровость действий. Видимо, названная руководящая статья и послужила основой для приказа по Экспедиционным войскам от 25 мая 1919 года. Авторы приказа подражали не только стилистике, но и самому духу Троцкого. (Напомним, что членом Реввоенсовета 8-й Красной армии, из частей которой в значительной мере формировались войска экспедиционного корпуса, был бывший левый эсер, недавний член РКП Колегаев - деятель явно троцкистской ориентации.) В "Тихом Доне" приказ этот также приведен полностью. В заключительной его части говорилось: "Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Никакой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление", и т. п. Кошевой слушает этот приказ перед строем. Когда М. Шолохов придавал значение тому или иному факту фабулы романа, всегда приводятся точнейшие исторические реалии. Так и тут: приказ был оглашен 27 мая утром. А далее следует в высшей степени примечательная авторская ремарка: "И Мишке Кошевому крепко запомнились слова: "... Гнезда бесчестных изменников должны быть разорены. Каины должны быть истреблены..."
Напомним: большинство повстанцев - крестьяне-середняки, в восстание они втянулись случайно или обманом, очень многие из них, как Григорий Мелехов, чувствовали, что пошли по ложному пути, искали примирения с Советской властью, сознавали, что она - власть народная. Нетрудно предположить, что недвусмысленное упоминание Троцким "каленого железа" могло только сплотить колеблющихся повстанцев, сыграть на руку главарям мятежа. В "Тихом Доне" это выражено как бы мимоходом, но очень точно. Руководитель вешенских повстанцев Кудинов так комментирует прочитанную статью: "- Ну как, здорово! Каленым железом собираются прижечь. Ну, да мы еще поглядим, кто кому приварит. Верно, Мелехов?" Разговор дальнейшего продолжения не получает, но и в немногих сказанных словах выражено довольно, чтобы понять: трескучие угрозы Троцкого только распаляли ожесточение классовой борьбы.
Вот откуда наползает на сознание рядового, неискушенного политически красного бойца тень исступленной, бессмысленной жестокости. В этом - проявление великого исторического реализма романа "Тихий Дон".
И словно для того, чтобы художественно более ярко оттенить, что жестокость Кошевого есть нечто наносное, привнесенное, далее в романе следует замечательное описание его сватовства. Он волнуется перед предстоящим свиданием с Дуняшей Мелеховой, принаряжается, ищет (хотя и не находит) гостинец, а ведь он не романтический юноша, куда там, он немолод уже по тем временам, ему около двадцати шести лет, он закаленный солдат, пятый год не слезающий с боевого коня! Чувства и помыслы Михаила чисты и благородны, хотя неописуемые трагедии, что довелось ему пережить, зачерствили его простое сердце...
В мелеховском курене он застал только Ильиничну, вся семья за Доном, в "отступе". Он посватался, а потом с присущей ему грубоватой прямотой добавил: "...Евдокию дуриком ни за кого не отдавайте, а то вам плохо будет. Уж ежли из моей части прийдет письмо, что я убитый, - тогда посватайте, а зараз нельзя, потому что промеж нас с ней - любовь". В этой реплике - весь Кошевой той поры: душевная чистота, максимализм, суровое прямодушие.
...Михаил появляется вновь на страницах "Тихого Дона" очень не скоро, лишь в начале последней восьмой части. Композиционное решение тут очень точно: характер героя сложился, жизненный путь бесповоротно определен, ясно, как будет он вести себя в обстоятельствах гражданской войны. О его возвращении сказано лаконично: "Перед луговым покосом в хутор приехал с фронта Мишка Кошевой". Идет, стало быть, июнь 1920 года (он сам говорит Ильиничне при встрече: "Не видались-то год с лишним"). С какого фронта вернулся Михаил, где побывал, что пережил за этот год, не известно ровным счетом ничего. Он изможден, устал, его треплет болезнь - ясно, что в теплых местах ему отсиживаться за это время не пришлось.
Дом Кошевого заколочен. Митька Коршунов "с калмыками" повесили мать, прирезали младших братьев и сестер - случилось это после отступления красных из Донской области, как можно установить по косвенным данным (в связи с приездом Григория) - около 20 июня 1919 года. В дом свой Михаил не вошел, приютился у родственников. Он приходит в курень Мелеховых, где остались лишь Ильинична с внуками да Дуняшка. Ради нее-то Михаил и пришел, Ильинична встречает его с раздраженной яростью, припоминает ему убийство Петра, деда Гришаки. Михаил спокоен, даже благодушен, он резонно возражает: "- А если б Петро меня поймал, что бы он сделал? Думаешь, в маковку поцеловал бы? Он бы меня тоже убил. Не для того мы на энтих буграх сходились, чтобы нянькаться одни с другим! На то она и война".
Ильинична, конечно, не может принять этих рассуждений - она мать, потерявшая сына. "Душегуб!" - бросает она Михаилу. Тот опять спокоен, поминает ее любимого Григория ("а уж он-то душегуб настоящий") и вновь дает точный и серьезный ответ на ее жестокие и пристрастные слова: "Коли такое прозвище ты, тетушка, даешь всем, кто на войне был, тогда все мы душегубы. Все дело в том, за что души губить и какие..."
Примечательное суждение! Кошевой много пережил и перечувствовал, в нем уже нет незрелой, ограниченной прямолинейности, он стал сдержаннее, мудрее. Куда как глубока в суровой трезвости мысль: дело в том, какие души губить... Вот оно - народное выражение идеи о справедливых и несправедливых войнах!
Но цельность натуры и настойчивая воля у Михаила все те же. Он непоколебим в своем чувстве к Дуне, настойчиво и достойно он преодолевает яростное сопротивление матери своей невесты, пока она наконец не скажет внуку Мишатке: "- Возьми, чадунюшка, одеялу и отнеси ему, анчихристу, нехай накроется. Это лихоманка его бьет, болезнь такая".
Отношение Михаила с его маленьким "тезкой", сыном Григория, в высшей степени характерны для понимания глубинной сущности этого жесткого, "квадратного" с виду человека. Он нежен к мальчику, он трогательно заботлив к нему, остро переживая чужое сиротство. В этой заботе, в нежной жалости большого и сильного к маленькому и слабому нет ни тени позы или расчета. Кошевой и тут целен и искренен в чувствах. Беспощадно приговорив в своем сознании Григория, он готов заменить детям отца, и позднее он сделает это естественно и легко.
Женился Михаил на Дуне в середине лета, - очевидно, в июле 1920 года. Он резко отталкивается от старых казачьих традиций, они неприятны ему. Венчаться в церкви он согласился только по категорическому настоянию невесты. Свадьба, вопреки обычаю, была без выпивки, без песен. Женившись, Михаил оказался "ретивым хозяином": изголодавшись по работе, он быстро навел порядок в запущенном уже мелеховском доме. Но спокойно хозяйничать пришлось ему очень недолго...
Летом 1920 года на юге России происходит еще одно, последнее обострение гражданской войны. Основные силы Красной Армии были заняты на Западном фронте, сражались с белополяками. Пользуясь этим, белогвардейская армия генерала Врангеля, укрывшаяся за крымскими перешейками, в июле вышла в Нижнее Приднепровье и нацелилась на Донбасс. В то же время в тыл советских войск были засланы врангелевские десанты, чтобы попытаться поднять мятежи в казачьих областях Дона и Кубани. В частности, в районе Таганрога высадился отряд полковника Назарова в 1000 бойцов с целью прорваться в центральные районы Донской области. Десант был рассеян, и все его участники, кроме командира, назад не вернулись, но положение на Дону оставалось напряженным. Оно усугублялось трудностями взимания продразверстки.
Обо всем этом Кошевой хорошо знал, ибо читал окружную газету и слушал рассказы демобилизованных казаков-красноармейцев. Видел он и подспудное брожение вокруг. В хутор к тому времени вернулось немало казаков, ранее, после разгрома деникинцев, отпущенных после короткого задержания, - они проявляли повышенный интерес к положению на врангелевском фронте. В ближайшей округе, да и в самом хуторе Татарском появились и дезертиры, бежавшие из Красной Армии.
Кошевой не стал пассивно ожидать событий, для него Советская власть - свое, кровью завоеванное дело. Он просится добровольцем в Красную Армию, но врачи бракуют: "Очень вас малярия истрепала", - говорят ему. Однако в Вешенской окружные власти назначают его председателем хуторского ревкома. Он не может сдержать радости от назначения, оттого немного важничает, выглядит порой напыщенно. Но за дело принимается сразу же, решительно и круто. В первый же день он пытается задержать дезертира, хуторского казака, ему сразу же приходится применять оружие. Политическая обстановка в округе накаляется, в окрестных лесах скрываются дезертиры, невдалеке появились отряды махновцев. В конце лета начинается сбор продовольственной разверстки. Казаки, ранее не знавшие налогов, раздражены, некоторые открыто выражают недовольство Советской властью. Положение усугубляется хозяйственной разрухой, нет даже соли.
В такой обстановке появляется в конце ноября Григорий Мелехов. Кошевой непреклонен в решении его судьбы, на это не могут повлиять ни заверения самого Григория, ни слезы жены. "Ненадежный ты человек", - прямо говорит он Григорию. Того обижает, что Михаил ставит его на одну доску с Митькой Коршуновым и ему подобными, но в ответ слышит ледяное: "- Они рядовые, а ты закручивал всем восстанием". Кошевой беспощаден к вернувшемуся Григорию. Сперва он требует от него, усталого, только что оправившегося после ранения, немедленно идти на регистрацию, потом будет настаивать на его аресте. В этой настойчивости есть для Кошевого еще одно обстоятельство, хоть он не говорит и, может быть, даже не думает о том. Полтора года назад, накануне вешенского восстания, он, Кошевой, не успел и не сумел арестовать Григория, а тот потом "закручивал восстанием". Михаил не может допустить, чтобы нечто подобное повторилось.
И тогда происходит закономерное: не дожидаясь неизбежного ареста, Григорий бежит и оказывается в банде Фомина. Получается, что опасения Кошевого подтвердились...
После бегства Григория, а потом и Аксиньи, дети его остаются в семье Кошевых. Михаил продолжает служить на советской работе. Он единственный из главных героев "Тихого Дона", который к заключительным страницам романа остается в живых с четко определенным жизненным путем, с ясной программой действий и уверенностью в избранном им будущем.
Изучение исторической подосновы "Тихого Дона" еще только начинается - это надо подчеркнуть. Автор настоящей книги вполне понимает незавершенность своего труда. В известной мере здесь дан не итог, а этап работы, ее направленность, метод и цель. Однако представлялось полезным поделиться с читателями и специалистами уже накопленным и систематизированным материалом, чтобы затем далее идти всем вместе в направлении все более углубленного познания шолоховской эпопеи.
Автор будет благодарен всем за подсказку, замечания и уточнения. Осмысление и изучение "Тихого Дона" - дело поистине общенародное. Нет сомнений, что не только наши современники, но и потомки будут продолжать его, бесконечно совершенствуя результаты кропотливых исследований и размышлений.
И если автору книги удастся побудить кого-то следовать в этом направлении, значит, его скромная задача будет выполнена.
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://m-a-sholohov.ru/ 'Михаил Александрович Шолохов'