В Москве

Огромная страна, до самых основ потрясенная революцией и гражданской войной, медленно входила в русло мирной жизни. Старый мир был разрушен, все силы теперь направлялись на созидание лучшей жизни, о которой мечтали веками. Предстояла новая борьба - за умы и сердца миллионов.

"После решенной задачи величайшего в мире политического переворота, - писал В. И. Ленин, - перед нами стали иные задачи - задачи культурные, которые можно назвать "маленькими делами". Надо этот политический переворот переварить, сделать его доступным массам населения, добиться, чтобы этот политический переворот остался не только декларацией...

В свое время были нужны эти декларации, заявления, манифесты, декреты. Этого у нас достаточно. В свое время эти вещи были необходимы, чтобы народу показать, как и что мы хотим строить, какие новые и невиданные вещи. Но можно ли народу продолжать показывать, что мы хотим строить? Нельзя! Самый простой рабочий в таком случае станет издеваться над нами. Он скажет: "Что ты все показываешь, как ты хочешь строить, ты покажи на деле - как ты умеешь строить. Если не умеешь, то нам не по дороге, проваливай к черту!" И он будет прав.

Пора, когда надо было политически рисовать великие задачи, прошла, и наступила пора, когда их надо проводить практически. Теперь перед нами задачи культурные, задачи переваривания того политического опыта, который должен и может претвориться в жизнь. Либо гибель всех политических завоеваний Советской власти, либо подведение под них экономического фундамента. Этого нет сейчас. Именно за это надо взяться"^*.

^*(Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 168 - 169.)

Партия и правительство молодой Советской республики настойчиво искали и боролись за новые формы государственного и общественного жизнеустройства. Рождалась новая социалистическая культура, рождалась в муках, в битвах. С кем мастера культуры? Какое новое слово они должны сказать миру? Жаркие споры, диспуты, открытая враждебность многочисленных группировок особенно наблюдались на литературном фронте. Российская ассоциация пролетарских писателей, Всероссийское объединение крестьянских писателей, левый фронт искусства, литературный центр конструктивистов, группа "Перевал" - все они отстаивали свой путь в литературе как единственно революционный... В идейных платформах и манифестах групп и группировок было много крайностей, ошибок, оторванных от жизни схем.

Воинственные теоретики из РАППа громили Горького, Маяковского, Леонова, Федина, Алексея Толстого, Есенина, называя их мелкобуржуазными писателями. Были открытые призывы "сбросить классиков с "парохода" современности". Многочисленные заумные декларации различных группировок могли, конечно, повлиять и влияли на литературный процесс, но в целом литература обретала свой единственно верный путь - служение народу, идеалам революции.

В 1924 году группа известных писателей обратилась с письмом в ЦК РКП(б), в котором резко протестовала против групповщины в литературе, просила помощи в организации единства в борьбе за новую жизнь. Центральный Комитет поддержал этих писателей в своей резолюции "О политике партии в области художественной литературы". В этом важном документе решительно осуждались групповщина, комчванство, рапповское администрирование, выдвигалось требование реалистически изображать действительность на основе пролетарской идеологии.

Несмотря на скептические прогнозы теоретиков различных группировок молодая литература набирала силу. Центрами культурной жизни стали Москва и Ленинград. Сюда прямо с фронтов гражданской войны приехали Фадеев, Фурманов, Вишневский, Тихонов; с Дальнего Востока - Асеев, из Одессы - Олеша, Катаев, Ильф и Петров, Багрицкий; из Сибири - Иванов и Сейфуллина. С Верхнего Дона в Москву приехал Михаил Шолохов. Вчерашние комиссары, продармейцы, они везли с собой очерки, стихи, рассказы, дневники, дышащие пафосом революции, стремлением осмыслить судьбу народа на крутом переломе истории.

"Когда по окончании гражданской войны мы стали сходиться из разных концов нашей необъятной Родины, - вспоминал позднее Александр Фадеев, - партийные, а еще больше беспартийные молодые люди, - мы поражались тому, сколь общи наши биографии при разности индивидуальных судеб. Таков был путь Фурманова, автора книги "Чапаев"... Таков был путь более молодого и, может быть, более талантливого среди нас Шолохова...

Мы входили в литературу волна за волной, нас было много. Мы приносили свой личный опыт жизни, свою индивидуальность. Нас соединяло ощущение нового мира как своего и любовь к нему".

После XI съезда РКП(б) в апреле 1922 года создается журнал "Молодая гвардия", который объединил вокруг себя большую группу талантливой молодежи. Ядром ее были комсомольские писатели Александр Жаров, Михаил Светлов, Михаил Голодный, Марк Колосов, Василий Кудашов, Георгий Шубин, Александр Безыменский. Комсомольские писатели активно сотрудничали в альманахах и сборниках, журналах, газетах "Юношеская правда", "Красная молодежь".

К комсомольским писателям потянулся и Михаил Шолохов. В его походном вещмешке лежали рукописи нескольких рассказов, но он пока не отважился показывать их в редакциях. Он думал всерьез заняться учебой. Но действительность диктовала свои условия - в незнакомом огромном городе, где Шолохов оказался впервые, нужно было на первых порах найти работу и жилье. Деньги, которые дали родители на дорогу, кончились. Знакомых в Москве не было. Но юноша не унывал. После того, что пришлось пережить на Дону, жизнь и будущее казались ему прекрасными и захватывающими. Он верил в свои силы, чувствовал в себе недюжинные способности.

Михаил пришел на Малую Бронную, на биржу труда, выстоял длинную очередь и, назвав себя, попросил устроиться на работу.

- Ваша специальность? - спросили его.

- Продовольственный комиссар.

Но в продовольственных комиссарах Москва не нуждалась, военный коммунизм сменился новой экономической политикой. Разрушенному войной хозяйству города нужны были чернорабочие. И Шолохов пошел в артель каменщиков. Мостил булыжником мостовые, работал грузчиком. Вечером, едва дойдя до общежития, замертво падал от усталости.

В августе 1923 года Михаил нашел наконец работу, где можно было в свободное время заниматься литературой. Он устроился счетоводом в жилищном управлении № 803 на Красной Пресне. Вечерами сидел за столом, отгородившись в углу своей комнаты-клетушки, писал. Несколько рассказиков (фельетонов) отнес в "Юношескую правду". Там прочитали, неопределенно пообещав кое-что отобрать.

И вот 19 сентября 1923 года, открыв свежий, пахнущий краской номер газеты, Михаил не поверил глазам: на полосе выделялся фельетон под заголовком "Испытание (случай из жизни одного уезда Двинской области)". Внизу короткая подпись: "М. Шолох". Долго бродил Михаил по переулкам Москвы, переживая счастливое волнение. Он понимал, что этот фельетон, конечно, пустячок. "Дай срок! - радостно шептал он себе, твердо сжимая губы. - Дай только срок!"

В редакциях уже лежало несколько его рассказов. Он с нетерпением ждал ответа. Наконец в "Молодом ленинце" от 15 марта 1924 года в "Почтовом ящике" появился отзыв об одном из рассказов Шолохова, адресованный автору:

"Твой рассказ написан сочным, образным языком. Тема его очень благодарна, но это еще не рассказ, а только очерк. Не спеши, поработай над ним, очень стоит. Введи в него больше действия, больше живых людей и не слишком перегружай образами: надо их уравновесить, чтобы один образ не заслонял другой, а ярче выделялся на фоне другого. Работай терпеливее, упорнее".

Отзыв этот, как выяснилось позднее, написал поэт Александр Жаров, он же подтвердил это в беседе с критиком И. Лежневым.

- В то время, - рассказывал Жаров, - мне было уже - не шутите - двадцать лет, а Шолохову только девятнадцать; разве в таком возрасте это не достаточное основание относиться покровительственно к младшему брату? К тому же Шолохов выглядел совсем мальчиком: худенький, робкий, застенчивый. А я был "ведущим поэтом" в газете, секретарем группы "Молодая гвардия". Моей обязанностью было выявлять молодые таланты. Дарование Шолохова я видел, но видел также его неопытность, хотелось помочь ему на первых шагах его литературной работы, привлечь в нашу группу.

В группу комсомольских писателей при редакции журнала "Молодая гвардия" Шолохову помог вступить Василий Кудашов, с которым Михаил познакомился на одном из занятий группы. Шолохов сдружился с новым товарищем и одно время жил у него на квартире, на Староконюшенном. Василий Кудашов заведовал тогда литературным отделом "Журнала крестьянской молодежи", где и появились первые рассказы Шолохова: "Пастух", "Алешка", "Кривая стежка", "Калоши". Кудашов позднее редактировал книгу "Лазоревая степь" (1931). Более опытный в литературных делах, он помогал Михаилу приобщиться к литературной жизни столицы, разобраться в сущности многочисленных литературных группировок, их бесконечных споров и стычек. Юношей объединяло чувство кровной привязанности к родной земле, к крестьянству. Бывало, ночи напролет они спорили о написанном, о "настоящих" и "ненастоящих" писателях, делились замыслами, мечтали о большой литературе. Теплоту и сердечность этой юношеской дружбы Шолохов сохранил на всю жизнь. В беседе 6 августа 1983 года Михаил Александрович, отвечая на мой вопрос о начале литературной работы, вспомнил о тех годах, о Кудашове:

- Молодость нас объединяла... Горячо жилось, и писалось горячо. Много было наивного, но школа "Молодой гвардии" запомнилась. Из молодых Кудашов был яркой личностью. И как человек, и как писатель. Были у него талантливые книги...

Известна запись Михаила Александровича 6 марта 1965 года в книге почетных посетителей издательства ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия":

"Всегда с радостью бываю у молодых молодогвардейцев! Даже вроде и сам молодею...

М. Шолохов".

Молодогвардейцы жили боевой, кипучей жизнью, стремясь везде поспеть, все охватить, всему научиться. Они чувствовали себя причастными к созданию новой пролетарской культуры и брались за новое дело с энтузиазмом, с жаром молодости. Беготня по редакциям, студийные занятия, работа над рукописями выступления перед читателями. На Воздвиженке, в доме Пролеткульта, устраивались литературные вечера, где комсомольски писатели читали свои стихи, рассказы, фельетоны. На одном из вечеров прочитал свой рассказ и Михаил Шолохов. Тогдашний секретарь группы "Молодая гвардия" Марк Колосов так вспоминает об этом (к сожалению, неизвестно, какой именно рассказ читал Шолохов):

"Был Шолохов крайне застенчив. Читал невыразительно однотонно, неясно выговаривая слова. Нельзя сказать, чтобы рассказ произвел особенно сильное впечатление. Правда, в ранних своих опытах Шолохов отдавал дань тогдашней манере письма: короткая фраза, густая образность, подчеркивание колорита, - но вместе с тем его рассказы не были похожи на те, какие писали тогда пролетарские писатели. В самой своей основе была иная поэтика. И как раз самобытность Шолохова, то есть то, что составляет одно из лучших его достоинств, "мешала" нам сразу же оценить по заслугам его могучий талант, намного превосходящий всех нас.

После чтения Василий Кудашов представил мне Михаил Шолохова. Тот сказал, что хочет состоять в нашей группе "Молодая гвардия". В живом, непосредственном общении он производил гораздо лучшее впечатление: ни робости, ни застенчивости, прямой и ясный взгляд.

Вскоре Шолохов уже как член группы стал посещать наши учебные занятия. Первое из них состоялось в ноябре 1923 года. Оно происходило в моей комнате в общежитии. На занятии в семинаре шла речь о построении сюжета, разбирали известный рассказ Чехова "Пересолил", и каждый из нас получил задание, в виде опыта, написать рассказ, применяя чеховский сюжетный прием к образам и типам советской современности. Ближе всех к этому приему, точнее, старательнее других выполнил задание Шолохов".

Многие из комсомольских писателей учились тогда на рабфаке Высшей художественно-технической мастерской (ВХУТЕМАС) или на рабфаке имени Покровского. Рабочие факультеты готовили будущих студентов вузов. Горячее желание стать рабфаковцем было у Шолохова, он и приехал в Москву, чтобы продолжить образование. Но для поступления на рабфак нужен был рабочий производственный стаж, а Михаил числился в служащих. В вуз также дорога была закрыта: требовалось законченное среднее образование.

Михаил тяжело переживал неудачу. Отец отпускал его в Москву с непременным условием продолжать учебу. Оставалось одно: самообразование. Он много читает, посещает литературную студию, впитывает все, что говорили литературные "вожди". А тогдашние "вожди" студии прозаиков В. Шкловский и О. Брик изрекали заумные формулы о технике письма, о новой форме, где техника преобладает над содержанием, и т. д. На студии разбирались произведения далекие от жизни, напыщенные, облаченные в слащавые словеса. Все было зыбко, туманно, приблизительно. Один из участников этой "учебы" Б. Рингов вспоминает: "На Покровку темными вечерами сзывал нас Брик. Кружок беллетристов плескался в произведениях: своих, горячих и чужих, от которых несет классикой. Языки у всех звенели во рту, как в колокольце. Разбор... Расчленение... Собирание "убитых воинов"... Сюжет... Прием письма... Уздечка на читателя... Снабжение Чеховым шло усиленно, полным карьером. Мы учились"^*.

^*(Рингов Б. Неоконченные воспоминания. - В кн.: Малогвардеец. - Трехлетие группы писателей "Молодая гвардия". 1922 - 1925. М.: Молодая гвардия, 1926, с. 53.)

Такая учеба претила Шолохову, она не уживалась с его богатейшим жизненным опытом и его представлениями о литературе. Вся его живая, горячая натура протестовала против зауми и вычурности. Возможно, тогда и зародились острые, насмешливые слова, которые теперь известны как вступление к рассказу "Лазоревая степь":

"В Москве, на Воздвиженке, в Пролеткульте на литературном вечере МАППа, можно совершенно неожиданно узнать о том, что степной ковыль (и не просто ковыль, а "седой ковыль") имеет свой особый запах. Помимо этого, можно услышать о том, как в степях донских и кубанских умирали, захлебываясь напыщенными словами, красные бойцы.

Какой-нибудь не нюхавший пороха писатель очень трогательно рассказывает о гражданской войне, красноармейцах - непременно "братишках", о пахучем седом ковыле, а потрясенная аудитория - преимущественно милые девушки из школ второй ступени - щедро вознаграждает читающего восторженными аплодисментами.

На самом деле - ковыль поганая белобрысая трава. Вредная трава, без всякого запаха. По ней не гоняются гурты овец потому, что овцы гибнут от ковыльных остьев, попадающих под кожу. Поросшие подорожником и лебедой окопы (их можно видеть на прогоне за каждой станицей), молчаливые свидетели недавних боев, могли бы порассказать о том, как безобразно-просто умирали в них люди. Но в окопах, полуразрушенных непогодью и временем, с утра валяются станичные свиньи, иногда присядут возле сытые гуси, шагающие с пашни домой, а ночью, когда ущербленный месяц низенько гуляет над степью, в окопах, которые поглубже и поуютней, парни из станицы водят девок.

Лежа ведут немудреные разговоры, чья-нибудь рука нащупает в траве черствый предмет - ржавую нерасстрелянную обойму. Позеленевшие патроны цепко приросли друг к другу, остроносые пули таят в себе невысказанную угрозу, но двое в окопе не спрашивают себя, почему в свое время не расстрелял эту обойму хозяин окопа, не думают о том, какой он был губернии и была ли у него мать. Покуривая, парень говорит, что с Гришки Дуняха надысь высудила алименты, что Прохора опять прихватили с самогонкой, что Ванюра телка слопал, а страховку получил!..

Ну может ли ковыль после этого иметь какой-нибудь запах?.."

Всего несколько занятий студии посетил Шолохов.

В конце 1923 года он едет домой - навестить родителей, которые беспокоились о сыне, и встретиться с Машей Громославской. Решили ничего не откладывать на "потом". Сыграли свадьбу. И вскоре после свадьбы молодые уехали в Москву.

- Сняли мы комнатку в Георгиевском переулке, отгороженную тесовой перегородкой, - вспоминает Мария Петровна Шолохова. - За стенкой стучат молотками мастеровые люди. А мы радовались, как дети. Жили скудно, иногда и кусочка хлеба не было. Получит Миша гонорар - несколько рублей, купим селедки, картошки, и у нас праздник. Писал Миша по ночам, днем бегал по редакциям.

21 января 1924 года Москва, вся страна Советов были потрясены известием о смерти Владимира Ильича Ленина. Неизмерима была народная скорбь. Нескончаемые людские колонны шли и шли в траурные дни проститься с вождем. Шолоховы три дня ждали очереди, чтобы, влившись в народный поток, отдать последний поклон В. И. Ленину. На всю жизнь остался этот день в памяти Михаила Александровича Шолохова.

В московских редакциях не торопились печатать совсем еще юного автора, все еще присматривались к нему. За весь 1924 год в газетах появились всего два рассказа. Заедала нужда. К тому же привыкнуть к городской суете ему, крестьянскому парню, оказалось делом трудным. Здесь все было не так, как дома, а главное - думать и писать было некогда.

Михаил Шолохов понял, что не здесь его судьба. Донщина не просто звала его к себе. Он знал теперь уже наверняка, что ни о чем другом он писать не сможет, как о родной земле, о том, что на ней пережито, передумано. Он врос в эту землю корнями, она питала его живительными соками, давала ему силу.

Обращает на себя внимание та твердость зрелого человека, с какой совсем юный Шолохов избрал свою линию жизни. В годы, когда устоять перед соблазнами столичной жизни наиболее трудно, он покидает Москву и поселяется на родине.

В своем последнем интервью болгарскому журналисту Спасу Попову интересные мысли о шолоховском образе жизни высказал Василий Шукшин.

"Как я вижу Шолохова? Намного ясней. Я бы сказал, что сделал для себя открытие. До этого я имел представление о нем по устным рассказам, услышанным в московских клубах, компаниях, ресторанах от актеров и писателей. А это упрощало его, или, точнее сказать, создало у меня искаженное представление о нем. Каким я вижу его после личного общения? Глубоким, мудрым, простым. Для меня Шолохов - олицетворение летописца, Знакомство мое с посредственными писателями много способствовало упрощению моих представлений о Шолохове. От этих писателей я научился жить суетой. Шолохов вывернул меня наизнанку. Шолохов мне внушил - не словами, а присутствием своим в Вешенской и в литературе, - что нельзя торопиться, гоняться за рекордами в искусстве, что нужно искать тишину и спокойствие, где можно осмыслить глубоко народную судьбу. Ежедневная суета поймать и отразить в творчестве все второстепенное опутала меня. А он предстал передо мной реальным, земным светом правды. Я лишний раз убедился, что занимаюсь не своим делом. Сейчас я должен подумать о коренном переустройстве своей жизни. Наверное, придется расстаться - либо с кино, либо с театром, либо с актерством. А может быть, и с московской пропиской... Суета!.. Положение мое меня пугает. Особенно после встречи с Шолоховым. Заразил он меня своим образом жизни. Сидит этот мудрец в Вешенской. Сидит и думает. И далек он от всякой суеты. Далек от столичной жизни. Наши дни в Москве проходят в напряжении - ничего не упустить, все схватить, все попробовать. А вечером, когда задумаешься, что произошло за день, оказывается - ничего. Жизнь ушла дальше. Еще день прошел мимо тебя. Обходим главное в жизни - спокойно мыслить и действовать. Это не мое открытие, это мысль древних. Ее претворение - жизнь Шолохова".

И Шолоховы решают навсегда вернуться на Дон. 24 мая 1924 года они выехали в станицу Каргинскую.