Виктор Александров. Следуя добрым советам...

Более сорока лет минуло с того времени, когда меня, вчерашнего "фабзайчонка", а к тому дню - слесаря тендерного цеха Ростовского-на-Дону паровозоремонтного завода имени В. И. Ленина вызвал к себе парторг Шарковский.

Он сидел за своим огромным и тяжелым, как паровозный тендер, рабочим столом и что-то быстро писал.

- А... заводской поэт! - встретил он меня веселым и немного, как мне показалось, насмешливым возгласом. - Присаживайся, серьезный разговор будет. Я вот только допишу...

Теряясь в догадках о цели столь неожиданного вызова к парторгу завода, я присел на краешек стула...

Когда парторг назвал меня "заводским поэтом", я понял, что он читал мои стихи, которые печатались в заводской газете "Ленинец", и окончательно в этом убедился, увидев на столе номер многотиражки с моим стихотворением "Работа".

Забеспокоился: может, что-нибудь не так сочинил? И в голове машинально зазвучали начальные строки:

 Если утром запоет сирена, 
 Если утром запоют гудки - 
 Это, значит, молодая смена 
 Жизнь включает радостно в станки...

Так вот, - прервал он мое тревожное раздумье и швырнул в чугунный стакан чернильного прибора карандаш. - Кто таков Шолохов - знаешь?

- Михаил Шолохов? - удивился я такому вопросу. - Кто ж его не знает! Знаменитый писатель, наш земляк.

- Вот именно - земляк! - сказал Шарковский. - Мы тут посоветовались и решили пригласить Михаила Александровича в гости. Пусть расскажет лензаводцам о первом съезде писателей, о себе, да и вообще о задачах пролетарской литературы.

Сердце у меня подпрыгнуло, и я невольно воскликнул:

- Вот здорово! - И тут же усомнился: - Только вряд ли он приедет: пишет новые главы "Тихого Дона"... А может, и вторую книгу "Поднятой целины".

Парторг откинулся на спинку стула и хитровато подмигнул:

- Нет, брат, обязательно приедет. Не может не приехать! Мы к нему, в Вешки, пробивную депутацию направили - старых кадровиков во главе с Рудяком. Знаешь его?

- Как не знать! Сколько раз он, Шумный и другие ветераны завода выступали перед нами, фабзайцами, - про Ростовскую стачку рассказывали, про схватку с казаками в Камышевахской балке, да и в цехах их всегда можно увидеть - проверяют, толково ли наша братва научилась молотком и зубилом орудовать...

Наш завод - бывшие Главные железнодорожные мастерские - с большими и славными революционными традициями. В то время на заводе в разных цехах еще работали многие участники высоко оцененной В. И. Лениным политической стачки 1902 года и ветераны трех революций. И мы, юные наследники рабочего класса, воспитывались на высоких революционных традициях заводского коллектива, формировались под бдительным оком старых кадровиков или, как тогда их именовали, - инспекторов по качеству.

- Вот этот самый Рудяк со своей гвардией и поехал в Вешки. Шолохов, конечно, не откажет, приедет. И мы должны его, видного пролетарского писателя, встретить по-рабочему, тепло и гостеприимно.

Сижу, слушаю парторга, а сам думаю: "И все же, для чего он меня вызвал и именно мне все это говорит? И вдруг, как гром среди ясного дня, предложение:

- Вот что. Принимай, как говорится, социальный заказ: пиши стихотворное приветствие Шолохову; такую, знаешь, пролетарскую оду с посвящением. Дикуха напечатает в газете. - И, подавшись вперед, навалился грудью на стол: - Ты чего глаза-то выкруглил?

- Выкруглишь! Од-то я никогда не писал.

- Как не писал?! А это разве не твоя ода нашему рабочему труду? - И он постучал пальцем по газете. - Одним словом, действуй. Иди в редакцию, Дикуха ждет тебя.

Дикуха - редактор заводской многотиражки. Он действительно меня ждал. Не успел я открыть дверь в его кабинет, как он ко мне:

- Да где же ты пропадаешь! Уже позвонили: Шолохов завтра приезжает, нужны стихи с посвящением, понимаешь?

- Понимаю. Дома подумаю, завтра принесу.

- Завтра? Ты что - смеешься?! Надо немедленно, сейчас же! - вскричал редактор и наказал машинистке: - Соня, оставляю вам под личную ответственность этого начинающего пиита - он продиктует стихи.

И что же? Продиктовал. На следующий день газета "Ленинец" вышла с длиннющим моим стихотворением "Встреча" с посвящением - Михаилу Шолохову.

А встречали Михаила Александровича торжественно, с цветами, с приветственными плакатами. Так в Ростове, пожалуй, встречали только А. М. Горького.

Показ завода начали с первого, паровозного, цеха. Шолохов шел в окружении старых кадровиков, дававших ему пояснения; мы, заводские литкружковцы, по случаю приезда писателя были раньше отпущены из своих бригад и, пристроившись к "свите", не отставали, во все глаза разглядывая прославленного автора "Тихого Дона" и "Поднятой целины". Он тогда не носил усов и выглядел удивительно молодо (собственно, удивляться причин и не было - ему тогда не было еще и тридцати!) - подтянутый, в защитного цвета гимнастерке, брюках галифе и хромовых сапогах, на загорелом лице улыбчивые светлые глаза, волосы русые с волнистым зачесом, а на четко очерченных губах сдержанная, даже застенчивая улыбка.

В цехе на красном полотнище крупными буквами было написано: "Встретим культурным заводом мастера культуры Михаила Шолохова!" Он быстрым взглядом схватил текст, качнул головой и усмехнулся. Из паровозного прошли в наш, тендерный цех, потом - в котельный, где оглушительная трескотня пневматических молотков заглушила голоса. Гиды-кадровики, надрываясь, что-то объясняли, но слов их не было слышно. Шолохов беззвучно рассмеялся и тоже что-то ответил. Старики раковинками прикладывали к ушам ладони, но понять ничего не могли; однако мне показалось, что по шевельнувшимся губам Шолохова я разобрал его реплику:

- Похлеще пулеметов шпарят!

В инструментальном цехе для писателя рабочие приготовили сюрприз: приподнесли ему в большом застекленном ящике-щите искусно выполненный набор слесарного инструмента с дарственной латунной монограммой. Михаил Александрович разволновался от неожиданности, горячо поблагодарил за такой чудесный подарок, и вот тут-то предводитель старых кадровиков Рудяк ему и "подкинул" предложение:

- Михаил Александрович, написали б вы повесть о нашем заводе, о его людях, о нас, стариках, завоевавших Советскую власть в центре донского края.

Шолохов и на этот раз качнул головой и, широко улыбаясь, сказал:

- Жизнь-то заводского рабочего я плоховато знаю, а писать на ура не годится.

- А мы на нашем заводе вам место слесаря обеспечим! - в шутку предложил Шумный.

Все засмеялись, а Шолохов, тоже смеясь, ответил:

- Что ж, подумаю.

Побывал он и в других цехах завода, а также в мастерских нашей школы ФЗУ. Неожиданно к Михаилу Александровичу подошел редактор Дикуха и попросил его заглянуть в редакцию заводской многотиражки - дескать, собрались там рабкоры и местные литкружковцы, кивнул на нашу сторону и как бы подкрепил свою просьбу:

- Да вот их авангард, по пятам за вами ходит...

Шолохов внимательно оглядел нас, шестнадцати - семнадцатилетних, сжал двумя пальцами подбородок и согласно кивнул:

- К рабкорам и литкружковцам надо заглянуть...

Редакция находилась на втором этаже бокового корпуса, и подниматься надо было по внешней металлической лестнице. Лестница была довольно крутая, но Шолохов легко взошел на верхнюю площадку вместе с нами и вдруг, оглянувшись, негромко сказал:

- Негоже так... Отцов надо подождать, вперед пропустить...

Старые кадровики поднимались медленно, тяжеловато попыхивая. А когда и они оказались на верхней площадке, Михаил Александрович заботливо попридержал дверь и пропустил стариков вперед. Так, Шолохов, между делом преподал нам, юнцам, урок уважения к старшим не на словах, а на деле.

В общей редакционной комнате тесно разместилась пишущая заводская братия.

- О-о, у вас тут целый рабкоровский взвод!

- Это только актив! - похвалился Дикуха. - А вообще по нашему заводу и Ростовскому железнодорожному узлу более полтыщи пишущих.

Рабкоры встретили вешенского гостя дружными аплодисментами. Потом потекла непринужденная беседа. Шолохов интересовался нашей работой в цехах, спросил, о чем мы пишем в газету. В свою очередь мы допытывались, когда будет закончен "Тихий Дон" и скоро ли выйдет вторая книга "Поднятой целины"? Он отвечал, что скоро фабрикуются только посредственные, серенькие книжки, а он к подобному сорту беллетристики относится отрицательно и не советует рабкорам, и особенно литкружковцам, создавать "скоро" свои произведения - будь то корреспонденция, очерк, рассказ или стихотворение, ибо соль литературного письма - а художественного тем паче! - не в "скорости", а в тщательном отборе материала, в глубоком осмысливании темы, в верно найденном слове и кропотливой работе над текстом до седьмого пота...

Он говорил, а у меня по спине бегали мурашки: "Вот бы узнал, как я сочинил в его честь "оду", - как надиктовал неумолимой Соне прямо на машинку". И с опаской покосился на подшивку с сегодняшним номером сверху. Но все были поглощены беседой Шолохова и о газете забыли. Забыл о ней, видимо, и редактор. Он сидел рядом с писателем и, ловя каждое его слово, записывал в блокнот. А между тем Шолохов похвалил нас, пишущую рабочую молодежь, и советовал брать пример со старых кадровиков и не порывать связь со своим заводом, жить его болями и радостями, помогать рабкоровским и художественным словом изживать недостатки, двигать рабочее дело вперед.

Возник вопрос о мастерстве: почему у одних получается хорошо, хотя они и слова самые обыкновенные употребляют, а у других и слов много, и сами слова редкостные, а вот читаешь - и скука челюсти выворачивает.

- Сила настоящей корреспонденции, в том числе и художественного произведения, не в многословии и вычурности, а в народности и простоте, - сказал Шолохов. - И надо учесть: художественное слово - не дар неба, а результат труда; литературному мастерству надо учиться, учиться каждодневно, всю жизнь.

Я слушал и думал о другой, конкретной силе - силе шолоховского письма, оно, как я понимал и чувствовал, было сокрушительно - сокрушало равнодушие, рождая в душе какое-то праздничное ликование. Не может быть, думал я тогда с простодушной наивностью, чтобы наш гость, хотя и прославленный, но еще молодой писатель, варился "до седьмого пота" только в собственном творческом соку. У него определенно есть свой литературный авторитет, учитель. Как мне представлялось, именно этот вопрос был для всех нас весьма важен, и его нужно было выяснить именно теперь, на встрече писателя с заводскими рабкорами и литкружковцами. И я, по-школьному подняв руку, спросил:

- Михаил Александрович, а у кого вы учились литературному мастерству? Кто ваш учитель?

Шолохов пристально, с прищуром посмотрел на меня, а может, совсем и не на меня, а в окно, у которого я сидел:

- Бесспорно, у каждого писателя есть свой творческий наставник, к слову и советам которого он прислушивается. Если у вас, литкружковцев, еще наставников нет, то я вам советую учиться у классиков. Заметьте: учиться, но не подражать. Прислушивайтесь к советам классиков, присматривайтесь к их мастерству и настойчиво отрабатывайте свой голос и почерк. Лично я, коль речь зашла обо мне, прислушиваюсь и советуюсь с Львом Толстым, когда работаю над глубиной образа и характера своих героев, присматриваюсь также к мастерству Тургенева, когда рисую природу, пейзажи, и, конечно, учусь лаконизму у Чехова, когда шлифую каждую фразу. Но, повторяю, - прислушиваюсь, советуюсь, присматриваюсь, учусь, но - не подражаю.

Вскоре в редакцию неслышно вошел парторг завода, минут десять постоял у дверей, послушал Шолохова, а потом поманил меня пальцем и скрылся в кабинете редактора.

- Ну как? - неопределенно спросил он.

- Замечательная встреча, а главное - полезная.

- То-то! Слушай теперь новое задание.

Я насторожился: "Что, еще одну "оду"? Нет уж, дудки! После шолоховских советов и добрых пожеланий не заставите меня писать вот так, как выразился Маяковский: "Разжал уста и - пожалуйста". Но то, что предложил парторг, превзошло все мои худшие предположения.

- Вечером, - сказал он, - Михаил Александрович в нашем Дворце выступит с докладом на тему "Литература - часть общепролетарского дела". Потом будут приветственные выступления. Выступишь и ты. Прочтешь свою "Встречу".

- Нет, не смогу! - отчаянно выкрикнул я. - Еще никогда не выступал перед аудиторией, да еще такой, какая будет сегодня... А главное, после слов Шолохова о мастерстве у меня и язык не повернется произнести то, что я вчера набормотал машинистке.

- Не паникуй. Получилось сносно. К вечеру вызубри, и я тебе предоставлю слово. Короче, расценивай это как комсомольское поручение.

Над входом во Дворец культуры протянут праздничный транспарант: "Привет товарищу Шолохову - ударнику советской литературы, инженеру человеческих душ". У входа столпотворение. Весь читающий и пишущий Ростов хотел попасть на доклад Шолохова.

Зал переполнен. На сцене длинный стол президиума, слева - трибуна, а над ней, чуть сбоку в узком простенке, - огромный, очень похожий портрет Шолохова.

Вышел парторг Шарковский, деловито постучал карандашом по графину, объявил состав президиума, и, когда во главе с Шолоховым за столом разместились знатные рабочие, ударники труда, ростовские писатели, зал взорвался аплодисментами. Потом была объявлена тема доклада, и Шолохов, смущенно косясь на свой портрет, вышел на трибуну. Заговорил чистым и ясным голосом. Поприветствовав "пролетариев Лензавода и Ростовского узла, вписавших одну из замечательных страниц в историю революционной борьбы за освобождение России", он перешел к основному вопросу своего доклада:

- Я не хочу ограничиться пересказом того, что происходило на съезде писателей, полагая, что многие из вас, во всяком случае большинство, внимательно следили за работой съезда и наверняка знакомы с основными докладами, которые были сделаны на съезде. Мне хочется, поскольку литература - часть общепролетарского дела, говорить о литературе. На вашем заводе, в Ростовском железнодорожном узле имеется огромная армия рабкоров - что-то, кажется, около шестисот человек. Из них большое число пишет. И я глубочайше убежден, что из этих кадров рабочих, призванных в литературу, рабкоровским пером помогающих промышленности, вашему заводу и железной дороге изживать недостатки, выйдут писатели и поэты...

Многие выступали после доклада Михаила Александровича. И вот Шарковский объявляет:

- Слово для приветствия предоставляется воспитаннику заводской школы ФЗУ, слесарю тендерного цеха, члену нашего литкружка... - И назвал меня.

- Обомлел и словно прирос я к стулу, однако мои друзья решительно вытеснили меня в проход, и я машинально и довольно-таки резко потрусил к сцене, проскочил мимо трибуны и стал впереди стола президиума. Набрал побольше воздуха в грудь и отчаянно закричал, что, дескать, сегодня мы "земляка встречаем", и что "его руку жмет рабочая рука", и что "я горжусь, что стих мой стал пригоден для привета..."

Читал долго, но, не дочитав до конца, умолк... Забыл! Зловещая тишина вползала в уши. Беспомощно глянул на Шолохова. Он ободряюще улыбнулся: мол, не теряйся, юный слесарь! А может, и другой смысл в его улыбке: ну, что, не прислушался к совету, поспешил со своей "одой" и людей насмешил - слабые стихи легковесные, сами выветриваются из головы...

Кто-то толкнул меня в спину. Обернулся. Парторг "спасательным кругом" протягивал мне сегодняшний номер многотиражки. Понял!

Чтение окончил по напечатанному тексту и, под шумные хлопки спрыгнул в проем оркестра, скрылся из поля зрения зала и именитого президиума.

...Сорок лет минуло с того памятного дня, когда Шолохов дал нам, пишущему рабочему молодняку, совет, каким путем вернее всего идти к "совершенствованию авторской индивидуальности".

В день пятидесятилетия творческой деятельности Михаила Александровича я дерзнул послать ему одну из своих последних книжек с поздравительной надписью - от бывшего литкружковца завода имени Ленина и кортеньким письмом, в котором напомнил великому писателю о незадачливом авторе приветственной "оды". И какова же была радость, когда из Вешенской в мой дом пришел ответный пакет, а в пакете том - "Донские рассказы" с дарственным автографом.

Советы и добрые пожелания великого мастера художественного слова - верный и надежный компас для нашего брата, рядовых огромной армии советской литературы.