Петр Луговой. У истоков "Поднятой целины"

Петр Кузьмич Луговой прожил большую и нелегкую жизнь. Старый коммунист, член КПСС с 1923 года, он три десятилетия находился сначала на комсомольской, затем на руководящей партийной и советской работе. В течение пятнадцати лет - с 1930 по 1945 год - был секретарем Вешенского райкома партии. В последние годы жизни - персональный пенсионер союзного значения. Умер П. К. Луговой в мае 1965 года.

Ниже публикуются отрывки из воспоминаний, которые были записаны незадолго до смерти П. К. Лугового ростовским журналистом Арк. Айрумяном.

Ко времени моего приезда в станицу Вешенскую Михаил Александрович Шолохов был беспартийным. Это, конечно, не мешало ему близко стоять к партии. Писатель люто ненавидел кулаков, белогвардейцев и торгашей, с любовью относился к рабочему классу, сознавая, что именно он играет решающую роль в строительстве социализма. Все это находило отражение в его произведениях.

Однажды, беседуя с ним, я спросил, как он смотрит на то, чтобы вступить в партию. Шолохов сказал, что готов к этому шагу и что у него уже есть два поручителя и две рекомендации от них. Я посоветовал ему подать заявление о приеме теперь же:

- Ведь писателю, стоящему на платформе коммунизма, трудно оставаться в стороне от дел партии.

Шолохов действительно был готов к вступлению в партию. В начале октября 1929 года, за год до нашего разговора, он выступил в печати с письмом, в котором, в частности, говорил: "Считаю своим долгом заявить, что я целиком и полностью согласен с политикой партии и Советской власти по крестьянскому вопросу. Я твердо убежден, что в период реконструкции сельского хозяйства нажим на кулака, задерживающего хлебные излишки, есть единственно правильная линия".

В октябре 1930 года Михаил Александрович был принят кандидатом в члены ВКП(б). Его поручителями были писатель А. С. Серафимович, заведующий местной электростанцией Огнев. Дал поручительство и я.

На бюро райкома кандидатура Шолохова прошла без возражений. На следующий день я вручил Михаилу Александровичу кандидатскую карточку. Принимая ее, Шолохов ничего не сказал, но улыбка на его ясном лице говорила о радости, удовлетворении.

С этого времени Михаил Александрович стал чаще бывать в райкоме партии, участвовать в заседаниях, различных совещаниях.

Наши встречи с Шолоховым тоже участились, а беседы, естественно, стали носить уже более доверительный, откровенный характер, отношения постепенно перерастали в дружбу.

Весной 1931 года, в разгар сева яровых, мы с Шолоховым поехали по колхозам района. Сначала познакомились с делами в Варваринском колхозе, затем в Верхнечирском. После этого решили заглянуть в колхозы соседнего, Верхнедонского района. Были в Мигулинской, Казанской и Шумилинской станицах. Посетили райзо, райисполком, райком партии, побывали в бесчисленном количестве бригад, разговаривали с председателями колхозов, бригадирами полеводческих бригад, с заведующими животноводческими фермами, колхозниками и колхозницами, с работниками районных организаций.

Невольно хотелось сравнить положение дел в Вешенском и Верхнедонском районах. Сравнение было не в пользу соседей. Там сев затягивался, сеяли медленно, по скверно разборонованной земле, плохо заделывали семена. На полевых станах было уныло. В одном месте не хватало семян, в другом - не из чего было готовить обед.

Встречаясь с людьми, беседуя с ними о ходе сева, о выполнении плана, о количестве скота на фермах, Шолохов ничего не записывал. Необыкновенной "записной книжкой" служила ему память. Он все запоминал: каков план сева яровых и отдельно колосовых и пшеницы, как он выполнен в том или ином колхозе, в той или иной бригаде и в целом по району, многочисленные факты, с которыми сталкивался в бригадах, фамилии, имена и отчества десятков людей, которых никогда до этого не знал, их лица, облик, одежду, даже цвет и качество платочков, какие носили девушки-колхозницы.

Меня поразило, как можно было так безошибочно запомнить столько фактов, цифр, имен, лиц и деталей. Запомнить и точно воспроизвести затем на бумаге. Если б я не был свидетелем этому сам, то, пожалуй, не поверил бы, что так может быть. Память у Шолохова - нечто совершенно необыкновенное, изумительное.

Насколько я тогда был поражен этим необычайным фактом, настолько и обрадован. Ведь такая цепкая память - второй талант.

В один из осенних дней 1931 года мы с Шолоховым отправились в Меркуловский колхоз, в тракторную бригаду Грачева. Бригада работала на пахоте зяби. Шолохов расспрашивал трактористов, сколько трактор пашет за день, сколько за сутки, сколько расходует горючего на гектар, сколько стоит горючее. Допытывался, хорошо ли кормят трактористов, где они отдыхают, интересовался и многим другим.

7 ноября 1931 года в газете "Большевистский Дон" - органе Вешенского райкома партии и райисполкома - был опубликован написанный в результате этой поездки очерк "Бригадир Грачев". В нем М. Шолохов писал: "Грачев понял и крепко решил, что к старому, к единоличному нет возврата так же, как нет возврата от трактора к быку... Грачевых - этих подлинных героев нашего времени - миллионы. Будущее принадлежит им".

В ту пору, на заре коллективизации, когда тракторный парк в стране был совсем еще невелик и, в частности, на весь такой большой район, как наш Вешенский, приходилось всего два десятка машин, М. Шолохов на примере одной тракторной бригады показывал неоспоримые преимущества механизированного сельского хозяйства и наглядно раскрывал перспективы дальнейшего развития колхозной деревни. Глубокая убежденность автора внушала читателям очерка веру в светлое будущее...

Во время одной из бесед у Шолохова возник вопрос, не прервать ли работу над "Тихим Доном", чтобы написать книгу о наших днях, о текущей жизни, книгу о коллективизации, которая всколыхнула всю страну, весь мир. Мы долго вели разговор, прогуливаясь поздно вечером около его дома.

Мне казалось, что в ней нужно показать не один колхоз, а несколько, и при этом обязательно и передовые, и средние, и отстающие, отразить работу хуторских партячеек, а также деятельность районных организаций - райкома партии, райисполкома, райзо, райколхозсоюза и других учреждений. Говорили мы о том, что героями в новом произведении должны быть колхозники и агрономы, председатели колхозов и сельсоветов, секретари партийных ячеек и работники районных организаций. Причем показать всех этих людей следует в работе, в борьбе за высокий урожай и своевременную хлебосдачу. Нужно, думал я, изобразить и подрывную работу кулаков и, с другой стороны, борьбу парторганизации против кулачья и недобитых беляков, то есть ту классовую борьбу во всей ее остроте, которая развернулась в период перестройки старой деревни, перехода ее на колхозные рельсы, показать рост классового самосознания народных масс. Короче говоря, на мой взгляд, в книге следовало с наивозможной полнотой нарисовать широкую картину жизни целого района.

Шолохов знал многие колхозы, партячейки и людей, руководивших ими, казалось - материала достаточно. И все же Михаил Александрович еще не решался браться за новое произведение. На столе лежала недописанная рукопись третьей книги "Тихого Дона", рукопись, над которой он уже много времени работал, жил ею. И Шолохов сказал, что ему трудно оторваться от "Тихого Дона", что писать по горячим следам, о "текущем моменте" он не мастер, что ему нужно время, чтобы события как-то отстоялись, улеглись в голове, в сознании.

Забегая вперед, скажу: Шолохов правильно поступил, когда принялся писать роман, взяв лишь один хутор, один колхоз. Зато в романе, как в фокусе, отразилась целая историческая эпоха в жизни народа, эпоха коллективизации сельского хозяйства в нашей стране.

Хотя Шолохов поначалу не решался взяться за книгу о колхозной жизни, но мысль эту не оставлял. Какое-то время он молчал, обдумывая, взвешивая все "за" и "против" и, преодолев все сомнения, принял окончательное решение. И вот в одно прекрасное утро Михаил Александрович, придя в райком, сказал, что он все-таки отложил недописанный "Тихий Дон" и начал писать роман о становлении колхозов.

Материалом для новой книги Шолохов, конечно, располагал. Он был накоплен, припасен у него еще тогда, когда о книге никаких разговоров не было. Это получилось само собой, ибо Шолохов не стоял в стороне от повседневной жизни района, живо всем интересовался, во многое вмешивался. Такого материала у него просто не могло не быть, поскольку Михаил Александрович был живым и энергичным человеком, а не кабинетным писателем. Сердцу его были близки вое нужды, все радости и горести окружающих его людей, он жил одной жизнью, одними думами вместе со всеми этими людьми.

Вот почему я и полагал, что для Шолохова, писателя с большим талантом и достаточным опытом, написать новую книгу о том, что ему хорошо известно, пара пустяков. Я тогда не понимал всей сложности механики писания книг (да и теперь я не очень-то смыслю в этой "механике"). На деле же все оказалось иначе. Потребовалось довольно много времени и труда для дополнительного сбора материала, его обработки, художественного обобщения и, наконец, для не посредственного процесса писания. Трудиться он стал еще больше, еще упорнее. Я об этом судил по тому, горит ли ночью в его кабинете лампа. В ту пору электрический свет в Вешенской горел до 11 - часов ночи. Когда станица погружалась во мрак, Шолохов зажигал обыкновенную керосиновую лампу. Он ночи напролет просиживал над рукописями. Приходя к нему угрюм, я видел лампу с закопченным стеклом и без керосина.

В этот период он стал еще чаще встречаться с людьми, много беседовал с ними. Надо сказать, что к нему на квартиру с раннего утра и до позднего вечера шли люди. Здесь можно было увидеть и рядовых колхозников и председателей сельхозартелей, работников районных организаций и учителей, людей самых разных категорий. Каждый приходил со своими нуждами, своими заботами и неурядицами. И всем Шолохов помогал. Внимательно выслушает, поговорит, даст совет, тут же, если нужно, позвонит, договорится, или записку напишет, но так или иначе окажет помощь. Люди знали, что писатель отзывчив. в его лице они видели своего человека, верили ему, поверяли и такое, о чем другому не сказали бы. И он никогда не обманывал их надежд.

Такое общение писателя с разнообразными, по большей части простыми людьми приносило обоюдную пользу. Посетитель уходил удовлетворенным оказанным содействием, помощью, а Шолохов получал возможность познакомиться еще с одним новым человеком, наблюдать и изучать его, а если посетитель был ему уже знаком, то и тогда писатель не оставался в проигрыше: перед ним раскрывались новая черта, новое качество этого человека, он узнавал его ближе, познавал, так сказать, вглубь.

Другой формой общения были поездки Шолохова в колхозы, в полевые бригады, встречи на местах с председателями колхозов, бригадирами, рядовыми колхозниками и механизаторами. Можно уверенно сказать, что многое для своей книги Шолохов получил от наблюдения, тесного общения и бесед с двадцатипятитысячниками - председателями колхозов. Плоткиным, Баюковым, Осмоловским и некоторыми другими. Кроме этих товарищей, он много времени проводил с районными работниками: заведующим райколхозшколой, а затем председателем райколхозсоюза Петром Красюковым, заместителем заведующего райзо Иваном Корешковым, председателем РИКа Иваном Слабченко, агрономом райзо Василием Мирошниченко и рядом других товарищей.

Широкий круг знакомых был у Шолохова и среди охотников, рыболовов и песенников. Шолохов сам большой любитель охоты и рыбной ловли. На охоту и на рыбалку он отправлялся не только в одиночку, но и организовывал совместно с другими охотниками облавы на волков и лис в местных лесах и в пойме Дона. А завзятые охотники, как известно, охотники и поговорить, порассказать были и небылицы. Для писателя это - еще один живительный и неиссякаемый источник. Перед ним раскрывалось широкое поле для наблюдения и изучения живого человеческого материала, глубокого его познания.

Задушевные беседы на привале у костра, рассказы бывалых людей давали немало интересного и нужного материала. Шолохов внимательно слушал, всматривался в лица своих спутников и товарищей по охоте или рыбалке, в их фигуры, запоминал их речь, языковые обороты, впитывал, словно губка, все присущие этим людям, характерные особенности, их манеры, повадки, все то неповторимое, своеобразное, что называется казачьим колоритом.

Общение с природой, как и с людьми, для Шолохова - насущная потребность. И всегда оно доставляет ему огромную радость. Писатель очень любит родной край, отлично его знает. В лесу ли, в степи или на реке окружающее воспринимается им по-особенному поэтично. Помню, ночевали мы с ним как-то на берегу Дона. Взошло солнце, на траве засверкала роса. Шолохов, указывая пальцем на травинку, сказал:

- Смотри, Петро, какая чудесная росинка на траве. Она переливается всеми цветами радуги. Самые крайние лучики оранжевые с переходом в синие, а все вместе - необычайно красивая картина.

Я стал всматриваться в росинки, рассматривал их с разных сторон, под разными углами и точками зрения. Видел, что это росинка и что она блестит на солнце, переливается различными отблесками, но того, что в ней видел писатель-художник, я все-таки не увидел.

В другой раз, сидя на копне сена, он сказал:

- Петро, обрати внимание, какими ароматами пахнет луг и скошенное сено.

Я чувствовал обычный запах скошенного сена. Он же перечислял запахи самых различных трав и цветов.

И вполне естественно, что и в январе, при оттепели, он прекрасно отличал чуть внятный запах вишневого сада, его тонкий, многоцветный аромат и принесенное ветром со степного гребня тончайшее дыхание опаленной морозами полыни. Откройте первую книгу "Поднятой целины", прочтите десять - пятнадцать начальных строк, и на вас повеет удивительно тонким, многоцветным ароматом - так "пахнут" только шолоховские страницы.

Работая над книгой, Шолохов часто поднимался на заре, брал на плечо двустволку, надевал патронташ и отправлялся в лес. До завтрака успевал "убить" километров двадцать. Вернувшись домой, принимал посетителей, разговаривал по телефону, писал письма, ходил по каким-нибудь неотложным делам. И надо сказать, что текущих и неотложных дел у него всегда было достаточно.

Однажды на вопрос корреспондента, какой у него распорядок дня, Шолохов ответил, что правильного распорядка дня у него нет: не заставлять же пришедшую за 30 - 40 километров колхозницу ожидать "часов приема"! Поэтому для творческой работы Михаил Александрович отводил ночь и раннее утро.

Шло время. Придя как-то днем в райком, Шолохов сообщил, что написал несколько глав новой книги о колхозной жизни и отослал их в Москву печатать. Название у этой книги будет, сказал Шолохов, "С потом и кровью". В Москву роман был послан с этим названием, хотя оно и не казалось удачным.

Вскоре писатель получил телеграмму от редактора журнала "Новый мир", куда он послал рукопись. В ней сообщалось, что рукопись прочитана, что она принимается к печати и что редакция советует изменить название.

Получив эту телеграмму, Шолохов позвонил мне по телефону и попросил зайти.

На квартире писателя я застал П. А. Красюкова и П. И. Зайцева (Зайцев работал районным землеустроителем и, доводясь Шолохову свояком, взял на себя еще и обязанности личного секретаря писателя). Михаил Александрович беседовал с ними о чем-то, не имевшем отношения к новой книге. Когда я пришел, мы начали обсуждать, как же назвать новый роман. Судили-рядили, но так ничего путного и не придумали.

Я попросил Михаила Александровича прочитать хотя бы небольшой отрывок из книги. Шолохов стал читать. Мы слушали с большим вниманием. И вдруг прозвучали слова "вспашка целины". В завязавшемся разговоре всплыло название: "Поднятая целина".

Это название всем понравилось, и Михаил Александрович остановился на нем. Тотчас же была послана телеграмма в Москву, в редакцию.

В январском номере 1932 года журнал "Новый мир" опубликовал первые десять глав "Поднятой целины". Остальные главы первой книги романа печатались в последующих книжках журнала, вплоть до сентябрьской, - из номера в номер. Несколько отрывков было напечатано в "Правде" и "Литературной газете" в январе и феврале 1932 года. В том же году книга вышла отдельным изданием.

Так явилось на свет новое замечательное произведение Михаила Шолохова - "Поднятая целина" - книга большого художественного мастерства.

В героях этого романа, действие которого происходит на Дону, увидели самих себя не только донские, но и кубанские и терские казаки, хлеборобы Поволжья, Украины, центральных областей России. Жизнь ставила одни и те же вопросы перед тружениками сельского хозяйства повсеместно. И потому книга сразу завоевала огромную популярность. Десятки миллионов советских людей читали этот роман с захватывающим интересом и неослабевающим волнением. И потом не раз перечитывали. Для многих, и в первую очередь для колхозников, работников сельского хозяйства, партийного и советского актива на селе, "Поднятая целина" стала настольной книгой, учебником жизни.

Учебником она послужила и для коммунистов братских социалистических стран. По ней наши зарубежные друзья учились строить колхозы, налаживать новую жизнь в деревне, выявлять у себя остров новых и половцевых.

Создать такую книгу мог только беззаветно преданный делу ленинской партии коммунист, каким и является Михаил Шолохов.