Владимир Гаранжин. Вешенские встречи

Чернозем

В начале тридцатых годов мне, тогда подростку, попалась небольшая, в розовом переплете, зачитанная буквально до дырок книжка с простым привлекательным названием. На ее обложке - крохотный портрет автора: совсем еще юное лицо, высокий выпуклый лоб, над которым лихо заломлена казачья кубанка...

Я открыл страницу и стал читать: "Мелеховский двор - на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север, к Дону..."

Книжка была прочитана, как говорится, залпом, не хотелось закрывать ее, стало немного грустно, как при расставании с близкими и милыми тебе людьми.

Так я впервые встретился с Шолоховым-писателем. Спустя несколько лет литкружковцы при газете "Даешь трактор!" Сталинградского тракторного завода на своих литературных занятиях горячо обсуждали новые главы не только "Тихого Дона", но уже и "Поднятой целины". В то время на тракторный! - первенец индустриализации страны - приезжало много известных литераторов: Алексей Толстой, Борис Ромашов и другие.

В беседах с начинающими они высоко отзывались о творческом даровании молодого тогда Михаила Шолохова. В декабре 1936 года завод посетил Александр Серафимович. Мы, литкружконцы, - ныне дважды лауреат Государственной премии поэт Михаил Луконин, поэт Николай Отрада (Турочкин), погибший в финскую войну, и автор этих строк - встретились с Серафимовичем в гостинице. На небольшом круглом столе писателя были разбросаны листки бумаги с какими-то чертежами и рисунками. Убирая их, Александр Серафимович сказал:

- Это наброски моей будущей шхуны. Собираюсь предстоящим летом совершить путешествие по родному Дону, побываю, конечно, и в Вешенской, у Шолохова.

Зная, какое большое воздействие на творческую судьбу Шолохова оказал Серафимович, кто-то из нас спросил:

- Как вы, Александр Серафимович, оцениваете талант Шолохова?

- Шо-ло-хов! - многозначительно произнес писатель. - Это, образно выражаясь, такой чернозем, из которого так и прет...

Позже, присутствуя на занятиях нашего литкружка и знакомясь с рукописями молодых прозаиков, Серафимович прерывал чтение на каком-нибудь месте, говорил:

- А помните, как об этом у Шолохова сказано? - И, закрывая глаза, читал на память целые выдержки из "Тихого Дона" или "Поднятой целины".

Журавли над разливом

Какой бы ни была весна, ее приход на Дону всегда отчетливо приметен. Днем и ночью воркуют, переговариваются, а потом вдруг бешено взревут взыгравшие потоками прибрежные овраги и балки. Сухо шуршат на реке и раскалываются со стеклянным звоном наползающие одна на другую ноздреватые льдины. До позднего вечера у своих гнездовий над чернеющими осинами и тополями гомонят горластые грачи. Весна торопится и в степи. Жмутся, прячутся от солнца по оврагам и лесополосам остатки сугробов, а южный ветерок уже доносит дурманящие запахи первой травы и подснежника, прошлогоднего полынка - то трогательно-нежные, то горьковато-соленые. А потом, когда по-настоящему пригреет солнце и в полную силу войдет весна, Дон переливается полой водой через берега и идет гулять по лугам и займищам, по лесам и рощам, и кажется тогда: нет ни конца ни края разливу.

В один из таких весенних дней 1939 года в Базковском Доме культуры состоялось необычно многолюдное собрание. Со всех хуторов и станиц Базковского района¹ съехались и сошлись тогда казаки, чтобы послушать вернувшегося из Москвы с XVIII съезда партии своего посланца, писателя-земляка.

¹(В свое время из Вешенского района был выделен Базковский район, впоследствии он вновь объеденился с Вешенским)

Шолохов поднялся на сцену и, не взойдя на приготовленную для него трибуну, прямо от стола президиума повел понятную для всех, деловую, горячую, то сурово-гневную, то пересыпанную юмором речь. Он говорил о значении третьего пятилетного плана, принятого съездом, о задачах сельских тружеников, об опасностях второй мировой войны, с негодованием осуждал предательский сговор английского премьер-министра с Гитлером, политику поощрения фашистских агрессоров.

Слушая оратора, мы как бы забывали, что перед нами - писатель. Говорил коммунист-трибун, умный хозяйственник, политический деятель. Был он весь собран, подчинен главной мысли и умел подчинить ей весь зал. А было тогда Шолохову тридцать четыре года. От него так и веяло здоровьем. В просторном неотапливаемом помещении было очень прохладно, и присутствующие не снимали зимней одежды. А он, в защитной гимнастерке, туго подтянутый солдатским ремнем, будто не чувствовал холода. Невысокий, плечистый, коренастый. О таких в народе говорят: ладно скроен, крепко сшит. Крутой лоб, вьющиеся короткие русые волосы, большие веселые глаза, с горбинкой нос, сочные губы придавали широко открытому лицу добрый и мужественный характер.

Говорил Шолохов долго, но внимание слушателей не ослабевало. После более чем часовой речи он посмотрел на часы, спросил:

- Может, сделаем перекур?

Писателя окружили станичники, кто угощал его папиросой, кто мохряком-самосадом. Он пробовал, смеялся и предлагал отведать своего табачку. Запалил гнутую цыганскую трубку, протянул ее рослому черному парню:

- На, потяни разок!

Тот глубоко затянулся, одобрительно крякнул и передал трубку другому. И пошла шолоховская трубка из рук в руки. Казаки затягивались полным вздохом, причмокивали - добрый табачок!

За перекуром говорили о приближающемся севе, о раннем весеннем громе - к урожаю, о падеже скота, о предательской политике Чемберлена. Вот к Шолохову протиснулся ладный казачок лет тридцати пяти в новенькой стеганке и полувоенном картузе и просто, как давнишнему приятелю, протянул широкую, со следами металла и машинных масел, ладонь. Потом так же просто, серьезно и пытливо, как бы продолжая начатый разговор, спросил у Михаила Александровича о том, что в ту пору волновало многих советских людей - будет ли война? Что об этом известно Шолохову, как депутату Верховного Совета. Механизатор интересовался и личным мнением писателя.

Шолохов долго не выпускал изо рта трубку, придерживая ее рукой. Потом выдохнул густо-голубое облачко, сказал:

- Надо к обороне крепко готовиться...

Кто-то из стоящих на балконе крикнул:

- Смотрите, смотрите!

И все обратились в ту сторону, куда он указывал. Там, высоко над спокойно разлившимся Доном, медленно двигался треугольник журавлей. На какие-то секунды стало тихо-тихо, и слух уловил далекое курлыканье птиц.

- Хорошо, когда в синем небе журавли... - почти шепотом произнес Шолохов.

Самый щукаристый

В мае 1940 года общественность Вешенского района отмечала тридцатипятилетие со дня рождения М. А. Шолохова. В просторном зале Вешенского театра- казачьей молодежи, что красовался на крутом берегу у самого Дона (в войну сожжен фашистами), собрались сотни казаков и казачек.

В день рождения любимого писателя. Подарок от горцев Северного Кавказа - белая бурка

Я тоже пришел поздравить юбиляра от общественности соседнего, Базковского района, где в хуторе Кружилинском родился писатель. Мы с приятелем стояли в сторонке и ожидали звонка, когда рядом услыхали шумные голоса каких-то парней.

- А ты знаешь, кто я, кто я такой? - серьезно доказывал заметно подвыпивший черноусый и смуглолицый молодой казачок. - Не знаешь? Спроси у Михаила Александровича. Мелехов я, Мишатка Мелехов! У меня и сестренка Полюшка была...

Приятель шепнул мне:

- Это тракторист наш, базковский. Он серьезно считает себя сыном шолоховского Мелехова - здорово жизнь схожа.

Прозвенел второй звонок, и толпа у театра поредела, куда-то внезапно, как и появился, исчез черноусый казачок.

- Пойдем, - сказал мне приятель, - ты тут еще и самого Щукаря увидишь.

И через несколько минут я увидел его. Он сидел за столом президиума - невысокий, щупленький, с редкой седой бородкой, с быстрыми игривыми глазками, в синей рубашке-косоворотке, спускающейся почти до колен из-под черного пиджака. Когда председательствующий объявил: "Слово для приветствия предоставляется старейшему колхознику хутора Волоховского Тимофею Ивановичу Воробьеву", по залу прокатился веселый шепоток: "Щукарь, дед Щукарь.."

Старик вышел из-за стола, стал рядом с трибуной и, подбоченясь одной рукой, такую держал речь:

- Нашему Михаилу Александровичу нынче стукнуло тридцать пять годков, с чем мы его и поздравляем. Я его поздравляю особо, потому что он хотя почти вдвое и моложе меня, а вроде как крестным отцом доводится. Меня теперь в районе все кличут Щукарем, а я ить сроду им не был. Все это Михаил Александрович... Прочли наши волоховские казаки его книгу "Поднятую целину" и в один голос: "Ты, Тимофей Иванович, чисто вылитый Щукарь, кубыть с тебя Шолохов списывал". С тех пор "Щукарь" так и прилип ко мне. Даже моя старушка при удобстве кличет меня Щукарем. Признаться, донимаю я ее своей веселостью да шутейным словом...

В перерыве после торжественной части один из столичных гостей спросил у Шолохова:

- Что, этот старик Воробьев - настоящий Щукарь?

Шолохов засмеялся:

- Может, и не совсем настоящий, но самый щукаристый у нас в районе.

"...Публицистом быть обязан"

В послевоенные годы мне довелось пять лет работать ответственным секретарем вешенской газеты "Большевистский Дон", переименованной затем в "Донскую правду". Помещение редакции находилось через дорогу против дома Шолохова, а домик, в котором я жил, примыкал к его усадьбе. Проснешься, бывало, поздней ночью - и видишь, как в темном окне второго этажа долго краснеет жарок папиросы. Не спит писатель. О чем он думает, глядя из окна на давно уснувшую станицу, на темнеющий на том берегу лес, где, круто изгибаясь и отражая звездное небо, сонно течет тихий Дон?

Зимой и летом, осенью и весной, в солнечный день и непогоду идут и едут, плывут и летят к этому дому люди: литераторы, рабочие, колхозники, ученые, пионеры, зарубежные гости, просто туристы. Особенно частыми гостями бывают журналисты и начинающие литераторы. В летние месяцы они наводняют станицу. Среди приезжающих можно встретить и просто графоманов. От них, наверно, и пошел слушок, что Шолохов недолюбливает подобного рода назойливых писак, избегает встреч с ними. Зашел как-то к нам в редакцию только что приехавший на Верхний Дон из Ростова собкор областной газеты и спрашивает:

- Правда, что Шолохов не балует нашего брата приемами?

- И правда и нет.

- Это как же понимать?

- А вот поживете в Вешках - поймете.

Корреспондент тут же снял телефонную трубку и попросил квартиру писателя. Отозвался сам Шолохов. Корреспондент представился и спросил:

- Можно, Михаил Александрович, зайти к вам на беседу?

- А вы когда к нам прибыли? - спросил писатель.

- Вчера.

- Тогда условимся так: побывайте в наших северных районах, познакомьтесь с жизнью колхозов и совхозов, а потом и встретимся - беседа получится интересной и полезной.

Только месяца через три после этого журналист снова попросил встречи у Шолохова, и писатель принял его, долго беседовал о положении дел в колхозах и совхозах Верхнего Дона, взялся прочитать очерк журналиста и обещал дать ему для газеты новую главу из " Поднятой целины".

Другой журналист, из киевской "Радянськой Украины", прямо с аэродрома пошел в райком партии и попросил первого секретаря посодействовать встретиться с Шолоховым. Тот созвонился с писателем, объяснил в чем дело, и потом они долго чему-то смеялись. На другой день, беседуя за завтраком с украинским журналистом, Михаил Александрович сказал:

- То, что вы зашли с дороги прямо в районный комитет партии - хорошо, но зачем вам понадобилось организовывать встречу через секретаря райкома?

- Меня еще в дороге напугали, что с вами почти невозможно встретиться.

Теперь посмеялись и журналист и писатель. Беседа затянулась. Журналист спросил, сколько потребуется автору времени для завершения "Поднятой целины" и работы над новым романом "Они сражались за Родину".

- В творчестве, как в виноделии, требуется процесс брожения, - сказал Михаил Александрович. - Прежде чем образ или мысль вызреют, они должны перебродить.

Гость попросил дать для газеты какой-нибудь черновик рукописи.

- Черновики не храню ни для себя, ни для истории, - ответил Шолохов.

На вопрос об отношении Шолохова к публицистике писатель ответил перефразированным некрасовским изречением:

- Поэтом можешь ты не быть, но публицистом быть обязан.

Об этой своей обязанности Шолохов никогда не забывает. Над публицистическими материалами он работает с такой же требовательностью, как и над художественными произведениями. Помню, в мае 1949 года Михаил Александрович много дней подряд не выходил из своего рабочего кабинета и никого из посетителей не принимал. В станице знали, что писатель работает для "Правды". Так готовилась его известная статья "Свет и мрак".

Шолохов - хороший советчик журналистов, он с уважением относится к их нелегкому труду. Весной 1950 года в Вешенском Доме культуры проходило предпосевное совещание передовиков сельского хозяйства района, на котором он выступил с речью. Я записал, как мог, его речь и подготовил текст к печати. Перед сдачей в набор попросил Михаила Александровича познакомиться с этим материалом. Через некоторое время в редакции зазвонил телефон.

- Вам когда сдавать материал в набор? - спросил Шолохов.

- Сейчас, немедленно.

- Видите ли, - сказал писатель, - ко мне прибыла тут одна делегация, но если надо срочно, я попрошу ее подождать.

Через полчаса Шолохов прислал исправленный, дополненный и заново переписанный от руки текст речи, который до сих пор хранится у меня. Эта речь вошла в восьмой том Собрания сочинений писателя.

В начале пятидесятых годов наша редакция переписывалась с молодым вешенским казаком, фотокорреспондентом газеты групп советских войск в Германии. Земляк прислал нам как-то несколько номеров своей газеты, в одном из которых была напечатана корреспонденция о творческих замыслах Шолохова. Сообщалось, что писатель одновременно с "Поднятой целиной" работает над трехтомной эпопеей "Они сражались за Родину", которая по объему своему превзойдет "Тихий Дон". Говорилось в корреспонденции и о содержании будущей эпопеи. В первом томе будет якобы отражено начало Великой Отечественной войны и вынужденное отступление наших войск, во втором - сражение на Волге, в третьем - наступление Советской Армии и разгром фашистов в логове гитлеровской Германии - Берлине.

Мы решили перепечатать корреспонденцию в своей газете, но прежде чем сдать ее в набор, информировали об этом по телефону Шолохова.

- Любопытно, любопытно, - сказал писатель и попросил принести ему газету.

Прочитал он корреспонденцию и, улыбаясь, покачал головой.

- Вот уж эти вездесущие корреспонденты, - сказал он. - Доля правды тут, конечно, есть. Дело было так. Встретился я недавно в Москве со своим старым фронтовым знакомым, генералом, который служит в группе советских войск в Германии, разговорились по душам, ну, я кое-что и поведал ему о своих творческих замыслах, а у него уже это и выудил журналист...

На полевом стане

Прошел обильный весенний дождь, и все работы на полях остановились. В тепло натопленном вагончике трактористов Дударевской МТС остались только старик сторож и паренек-прицепщик. Примостившись на нарах у печурки, прицепщик увлеченно читал вслух томик "Поднятой целины", когда в вагончик зашел уже немолодой мужчина с пышными рыжеватыми усами, в стеганке, рабочих сапогах и шапке-ушанке. Он спросил бригадира. Паренек, приняв незнакомого за нового тракториста, которого ожидали из МТС, сказал:

- Бригадир должен скоро приехать. Ты раздевайся, дядя, у нас тепло, и послушай, что я читаю. Вот здорово написано.

Незнакомец посмотрел на книгу, потом на паренька, спросил:

- А что тебе больше в книжке нравится?

- Все! Особенно про деда Щукаря и колхозного председателя Давыдова. Ты послушай... - И прицепщик с прежним увлечением продолжал читать вслух "Поднятую целину".

Но незнакомец куда-то торопился, он распрощался и вышел из вагончика. А часа через два на полевой стан приехал бригадир.

- Шолохов был тут? - спросил он.

- Какой Шолохов? - недоумевали прицепщик и сторож.

- Какой!-передразнил бригадир паренька. - Один он у нас, Михаил Александрович. Невысокий такой, в стеганке.

- Да ты что! - скорее испугался, чем удивился прицепщик. - А я, дурак, ему его же книжку читал...

Далеко не у каждого литератора бывает такая завидная писательская судьба, как у Шолохова. При его жизни народ слагает о нем легенды, поэты посвящают ему стихи.

 ...Коль пойдешь ты ночью к Дону 
                                синему - 
 Звезды, отражаясь в нем, дрожат,
 Меловые горы, точно в инее,
 Важное теченье сторожат.
 Слушая наполненную шорохом
 Эту ночь и говор казаков,
 Ты невольно скажешь: "Это Шолохов!
 Вот его дыханье жарких слов!"

Да, жаркое дыхание шолоховских слов обогревает сердца миллионов людей, делает их нежнее и мужественнее, обогащает нашу русскую, советскую культуру.