Михаил Андриасов. Уроки Шолохова

В 1954 году, выступая на третьем съезде писателей Казахстана, Михаил Александрович произнес вещие слова. Они потому и остались в нашей памяти, потому и прошли через два десятилетия и в будущем пробьют любую толщу времени, что в них - мудрость, простая и сложная, как сама жизнь.

Не могу не привести это памятное, образное высказывание:

"Что касается критики молодых писателей, то в отношении их должны быть проявлены и отцовская требовательность, и заботливость. Мне рассказывали, как беркут воспитывает своих птенцов, когда они начинают летать. Подняв их на крыле, он не дает им опускаться, а заставляет набирать высоту и гоняет их там до полного изнеможения, заставляя подниматься все выше и выше. Только при таком способе воспитания повзрослевший беркут научится парить в поднебесье... Своих молодых писателей мы должны учить таким же способом, должны заставлять их подниматься все выше и выше, чтобы впоследствии они были в литературе настоящими беркутами, а не мокрыми воронами, не домашними курами. Но беркут не ломает крыльев своим птенцам, не умеющим или боящимся на первых порах подняться на должную высоту. Наша критика не должна и не имеет права "ломать крылья" начинающим писателям. Однако, к сожалению, бывает и так: какой-нибудь ретивый критик шарахнет по молодому писателю дубиной, лишит человека уверенности в своих силах, и поднимется ли такой молодой - это еще неизвестно".

Думаю о многочисленных письмах, написанных Михаилом Александровичем за многие годы молодым литераторам, живущим на всех широтах нашей страны, да и не только нашей, и представляю - какое было бы сокровище для людей творческого труда, для литературной учебы, если бы удалось собрать эти письма в одну книгу и назвать их, скажем, "Уроками Шолохова"!

Часто в письмах писателя идет обстоятельный разбор рукописи, отмечаются ее удачи и недостатки, оцениваются достоинства сюжета или, наоборот, раскрываются уязвимые места, становятся очевидными языковые погрешности рукописи. Одним словом, автор как бы видит те очень нелегкие, но вместе с тем и правильные дороги творческих поисков, по которым и надо идти молодому писателю.

Скромности, самоотверженному труду учат молодых письма и устные советы Шолохова. Не зазнаваться, всегда быть требовательным к себе, находиться в состоянии постоянной неудовлетворенности.

Авторы первых книг, их творчество, судьбы тех, кто вступил на трудное литературное поприще, - эти вопросы всегда в орбите шолоховского внимания. С отеческим беспокойством, живой заинтересованностью Михаил Александрович говорил на IV Всесоюзном съезде писателей о том, что озадачивало и глубоко волновало его. На этот раз он говорил с молодыми всей страны. Его слушала вся наша литература:

- Если уж говорить о молодых, то давайте вспомним прошлое, прикинем на будущее. Когда-то, в начале тридцатых годов, Фадеев после посещения одного бывшего губернского городка в средней России рассказал мне такой эпизод: "Знаешь, захотелось посмотреть один старинный монастырь. Походил, посмотрел. В монастыре еще действовала старенькая, полуразрушенная церквушка. На обратном пути к городу вижу на скате окружающего монастырь рва резвится, играет шумная стайка ребятишек, а вдали от них один мальчик с завистью смотрит на сверстников, но не подходит к ним, рвет чахлую травку, копает ножовкой землю, словом, пытается развлекаться сам. Думаю, чем-то проштрафился хлопец. Подхожу, спрашиваю: "Ты почему один? Почему с ребятами не играешь? Чем провинился? А он сразу вверх посмотрел на меня по-взрослому грустными глазами и говорит: "Я - сын священника. Мой папа вот в этой церкви служит. Поэтому мальчики со мной не водятся, и я играю один". Фадеев помолчал, а потом как-то решительно сказал: "И знаешь, старик, я заплакал. Отвернулся и заплакал. Вот, думаю, какое страшное детство!" Но закончил он рассказ так, как надо: "Впрочем, ты знаешь, старик, все разбойники немного сентиментальны".

Наши "трудные" молодые чем-то напоминают мне этого маленького поповича: играют в одиночку, локтя коллектива не чувствуют, а мы, старые "сентиментальные разбойники", и не плачем над их судьбой, и не пытаемся по-настоящему сблизиться с ними, а в некотором роде учим их и обращаемся с ними примерно так, как старый фельдфебель с новобранцами. Думается, пора с этим кончать!..

...Если же говорить о всех молодых в целом, то нечего в кулак шептать - великолепная у нас растет смена! Особенно радует появление огромного числа подлинно молодых талантов - тех, которые сейчас говорят еще мальчишескими тенорами, у которых от юности ломаются голоса и кое-кто из них еще нет-нет и кукарекнет. Но все же это - подлинное богатство, и без законной гордости и радостного волнения об этом никак не скажешь! Ведь это же здорово, по-настоящему здорово, когда благодатная земля нашей Родины так щедра на таланты.

Прошло несколько дней, как закончил свою работу съезд писателей: в Вешенскую отправилась делегация - молодые литераторы Советского Союза и четырех социалистических стран: Болгарии, Венгрии, Германской Демократической Республики и Польши.

Встречи в станице продолжались три дня - тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого июня 1967 года. Мне довелось быть на этих встречах, и думается, что три примечательных вешенских дня навсегда остались в памяти тех, кто тогда приехал в станицу. Содержательные, интересные беседы молодых писателей - русских, украинцев, белорусов, немцев, поляков, венгров, болгар, азербайджанцев, казахов - с выдающимся писателем современности вылились в необычный и какой-то удивительно одухотворенный творческий семинар. И не потому ли молодой венгр, поэт Ференц Барани, до глубины души тронутый тем, что он видел и слышал на этом шолоховском семинаре, взволнованно сказал:

- Мы, венгры, хорошо знаем, что Дон впадает в Азовское море. Но сегодня мы просим принять нашу поправку: Дон впадает в наши сердца. Так велико наше уважение к творчеству Михаила Александровича Шолохова.

Юноша, поэт из Болгарии, очарованными глазами оглядывал впервые увиденную им землю Аксиньи и Григория Мелехова. Невольно рука болгарина потянулась к горьковато-пряному чабрецу. Он сорвал пучок, вдохнул степной аромат, раздумчиво сказал, ни на кого не глядя:

- На этой земле не мог не родиться Шолохов...

Первая встреча произошла в просторном зале Вешенского райкома партии.

- Здравствуйте, дорогие гости! - сказал Михаил Александрович окидывая собравшихся зорким, дружеским взглядом чуть прищуренных глаз.

Писатель предложил провести беседу с литераторами на лоне природы, где-нибудь на берегу Дона.

Автокортеж взял курс на станицу Еланскую.

Впереди, то врезаясь в прибрежный лесок, то снова выходя на степное раздолье, бежал припыленный газик. За рулем сидел Юрий Гагарин. Он приехал в Вешенскую вместе с писателями. Космонавт тоже был гостем Михаила Александровича. Присутствие всеми любимого Героя, первого разведчика Вселенной, придавало этому литературному сообществу особую, я бы сказал, праздничную приподнятость.

Когда писатель и космонавт сели в машину, и Юрий положил руку на баранку, фотокорреспондент Василий Турбин удачно запечатлел эту знаменательную минуту. На снимке - Юрий Гагарин, повернув голову в сторону Михаила Александровича, улыбается: дескать, вот какого пассажира я сейчас повезу.

А Шолохов уже не может сдержаться, и окружающие слышат его лукавое напутствие:

- Ну что, космонавт, поехали?! Давай, трогай! - И, весело рассмеявшись, добавляет: - Посмотрим, куда нас Юрочка сейчас доставит, к какому причалу...

Газик тронулся. Михаил Александрович сидел рядом с космонавтом. Время от времени он поглядывал на Юрия, и в спокойных, проницательных глазах писателя теплилось невысказанное восхищение.

Кому не знакомо лицо Юрия Гагарина?! Кажется, сама природа щедро одарила его любовью к людям, и, видно, потому он всегда смотрел на земной шар, превращенный им в "шарик", с неизменной приветливой улыбкой. С детских лет влюбленный в книги Шолохова и в самого писателя, Юрий теперь, находясь на благодатной донской земле, рядом с автором книг, оказавших на него, как он сам говорил, "сейсмическое воздействие", - испытывал большую радость, глубочайшее уважение и какое-то благородное смущение, порожденные никогда не покидавшей его скромностью.

Шолохов знал, куда пригласить своих гостей. Мимо газика проносилась родная, вдоль и поперек исхоженная земля. Он не оглядывал, а скорее читал ее, и как близка была каждая, навсегда запавшая ему в душу, благостная ее страница! Сколько раз шел он этой степью, мимо древних курганов, чуткими шагами охотника пробирался по лесным тропам, настороженно всматривался в шелестящие под ранним утренним ветерком густые заросли приозерного чакана...

Да, он знает эту землю, как знают родную мать. За плечами - большая жизнь, прожитая в этой породившей его степи, с нежными березками, с высоченными, чуть печальными и задумчивыми, прохладными соснами. Позади - бесчисленные дороги, но сегодня эта первая и, к горестному сожалению, теперь уже никогда неповторимая дорога, по которой он едет вместе с Юрием Гагариным... Но пока об этом никто не знает, и степной шлях под июньским, еще не очень горячим солнцем затейливо бежит мимо дальних и ближних хуторов, вдоль пшеничных полей и живописных перелесков, легко и весело катится в охваченные синим маревом дальние просторы, в бесконечную донскую глубину.

Вешенская осталась километрах в пятидесяти, на западной стороне. Внезапно шолоховский и гагаринский газик останавливается. Следом притормозили и другие машины. Михаил Александрович спрыгнул на обочину дороги, легко зашагал напрямик по полю...

Глаза у молодых светятся радостью. Еще бы! Они идут по донской, шолоховской земле, и впереди - сам Шолохов. Но вот живая цепочка постепенно сжимается, а затем и вовсе исчезает за густыми, тенистыми деревьями.

Остановились за станицей Еланской, в прибрежном лесу, и сразу завязался разговор о литературе. Все притихли, окружив плотным кольцом Шолохова. Внимательны, сосредоточенны. Хочется запомнить каждое слово.

- Мы встречаемся здесь в таком составе в первый, но не в последний раз, - говорит Михаил Александрович. - Будущее литературы находится в ваших руках - руках молодых; поэтому я считаю очень важным искать новые формы общения с одаренной молодежью, налаживать духовные контакты с ней. Мы должны быть взаимно строгими и требовательными.

Беседа идет в теплой, сердечной обстановке. Память писателя обращается к двадцатым и тридцатым годам. Он рассказывает о своем литературном крещении, о работе над первыми рассказами, над "Тихим Доном" и "Поднятой целиной", делится раздумьями о современной литературе, моральном облике художника, его ответственности перед народом, неразрывной связи работы писателя с жизнью общества. Говорит о важности творческой дружбы между молодыми и ветеранами, о злободневных вопросах развития литературы, о том, что принято называть творческой лабораторией. Главная мысль писателя нашла свое воплощение в том круге вопросов, которые он поставил перед своими молодыми коллегами: как понимать свой долг перед временем и народом?

Кто-то спросил:

- А как вы считаете, Михаил Александрович, на какие темы следует писать нам - молодым литераторам?

- Вопрос сложный. На него так сразу не ответишь. Однако думаю, что писать надо о том, что тебе подсказывает сама жизнь, и главным героем того, что ты написал, должна быть Правда этой жизни. И вот еще что: никогда не беритесь за тему, которую вы не знаете. Лично я никогда не писал и никогда не буду писать о том, чего не знаю или знаю плохо, недостаточно. Первый советчик ваш - совесть ваша. Главный судья - народ, для которого вы должны творить. Помните: в ваших руках - будущее литературы. Каждое написанное вами слово сверяйте по сердцу, по делам и мыслям народа. В этом случае вы всегда будете на правильном пути.

Пока Михаил Александрович говорил - все молчали. Сигарета в правой руке его, зажатая между средним и указательным пальцами, медленно догорала, лишь изредка вспыхивая под ветром. Он достал новую сигарету прикурил и продолжал:

- Мне уже приходилось говорить молодым: очень велика ответственность писателя перед народом. Трудновато приходится молодым литераторам. Надо пройти через тернии, прежде чем родится хорошая книга. Не ко всем придет признание, но что поделаешь - таково честное служение литературе, таковы очень трудные дороги писателя. И вое же - не торопитесь высказать невыношенное. Надо дать жизнь такой книге, которая бы звучала и жила долго.

Михаил Александрович с дорогим гостем - Юрием Алесчеевичем Гагариным

Михаил Александрович повернулся в сторону Гагарина. Взгляды их встретились.

- Хорошо бы послушать Юрия Алексеевича, - сказал Шолохов. - Что думает наш первый космонавт по этому вопросу?

Теперь уже всеобщее внимание привлек Гагарин.

- Мне, рядовому читателю, - смущенно улыбаясь, негромко сказал Юрий Алексеевич, - хотелось бы послушать специалистов...

- Видали его - "рядовой читатель"! - лукаво и многозначительно повторил Шолохов. - Попади такому рядовому на зубок... Рядовой! Земной шар в шарик превратил!

- Да нет... Это я честно, Михаил Александрович. Так вот, скажу как читатель. Очень мне по душе пришлось то, что вы сказали, Михаил Александрович. Иной автор - читаешь и чувствуешь это - высасывает сюжет, как говорится, из собственного пальца или списывает с потолка. А так как это занятие не столько писательское, сколько писарское, то такие бескрылые книги очень легко рождаются, почти по инкубаторскому способу. Понятно, что такие произведения, их и произведениями грешно называть, до зеленой тоски похожи друг на друга, ну как две накатанные дороги. Такая книга, что полет без цели. У нее - ни вкуса, ни аромата. Куда уж тут до свежей мысли. И откуда этой свежей мысли в данном случае быть? Сюжет-то брался с потолка, а "потолком" были прочитанные автором произведения других писателей. Стиль разный, слов много, а смысла нет. В таких книгах не увидишь нашей современной жизни с ее стремительным темпом, с бурным научно-техническим прогрессом, с ее чудо-людьми. Я люблю читать. Люблю книги, которые вызывают раздумье, будоражат ум и сердце, ведут человека вперед. Я за творческую, свежую мысль в литературе, за книги, которые помогают людям больше видеть, глубже знать, делают их сильнее и, как знамя в бою, ведут за собой.

- Отлично сказано, - поддержал Гагарина Михаил Александрович. - За свежую мысль в литературе, за книги, приравненные к боевому знамени. Я от души желаю вам, молодые литераторы, именно таких книг.

...Между тем, на костре варилась ароматная рыбацкая уха. Гости купались в Дону, загорали. Немцы и венгры, поляки и болгары сравнивали Дон со своими реками Дунаем, Тиссой, Вислой, Одером...

Второй вешенский день начался в том же просторном зале. Как и накануне, в райком приехал Михаил Александрович. Все с интересом ожидали продолжения того серьезного разговора, что завязался накануне, и он состоялся.

- Вот тут говорили о праве молодого писателя ошибаться, - сказал Шолохов. - Не надо, дорогие, считать это привилегией возраста. Дело обстоит значительно сложнее. На писателе - и молодом, и старом - лежит огромная ответственность. Ошибаются и старые писатели, потому что иногда сам не видишь своих оплошностей. Но, как известно, ошибка ошибке рознь. Можно ошибиться бригадиру, поправит председатель колхоза, а если ошибается писатель, то эта ошибка может повлечь за собой тысячи ошибок в судьбах людей...

Когда я был молодым, у нас была хорошая традиция. Мы собирались группой, люди разных профессий, не только писатели. Были инженеры, военные работники. Мы просиживали вечера. Помню, я читал первые главы "Поднятой целины". Дружеская критика помогла мне избежать некоторых оплошностей... Почему бы не воскресить эту добрую традицию?

Как бы подытоживая свои впечатления от встречи с гостями, Михаил Александрович говорил об особом значении, которое он придает работе с молодыми, подчеркнул, что для этой работы не следует жалеть ни труда, ни времени.

Лицо его посуровело.

- Я требователен к молодежи, - сказал он, - и у меня есть к этому основания. На этой земле семнадцатилетний Шолохов командовал продотрядом в 270 человек. Я щепетилен. И когда я поднимаю голос против тех, кто посягает на то, что нам дорого и к чему мы стремимся, прошу меня понять... Я ценитель красоты, мужества. Все мы служим одному делу, одной идее. За верную службу молодых светлой коммунистической идее!

Весной 1970 года мне снова привелось быть в станице Вешенской.

До чего же хороша в мае вешенская земля! Омытые теплыми, ласковыми дождями, густо зеленеют станичные сады. Нежны и застенчивы, как невесты, тонкие березки. У самого берега, над студеной волной Дона задумчиво склонились клены, качаются под утренним степным ветерком молодые вербы, игриво гнется чернотал...

Не один раз видел я станицу в эту дивную пору, когда весна уже уступает свои владения лету. С каким-то неизъяснимым волнением бродил я по берегу Дона, ходил по станичным улицам, снова выходил к реке, подолгу вглядываясь в противоположный берег, дивясь первозданной белизне его песчаных откосов. Потом шел за станицу, в непостижимую красу вешенского соснового леса. И всюду меня охватывали светлые, чуть тревожные думы.

Впрочем, почему я назвал это волнение неизъяснимым? В который раз ни приезжал бы я в этот дорогой моему сердцу уголок земли - душа переполняется чувством благоговения, пожизненной признательности человеку, живущему на этой земле, открывшему этот проникновенный край всему человечеству. Не однажды ловил себя на мысли - какое счастливое сочетание воплотилось здесь! Именно здесь - на вешенской земле, сочетание чарующей красоты природы и могучего дарования человека.

От этих берегов, от этого леса, от этих берез так же трудно оторваться, как и от страниц, написанных сыном этой земли. Вешенская - вся на взгорье, самой природой она приподнята над старинной рекой, над донскими просторами... Недалеко от берега - его дом, и нет для этого дома ни километров, ни рубежей, ни пограничных таможен. Он виден всему миру, и точно так же из этого дома виден весь мир...

В те майские дни жители Вешенской доверительно рассказывали:

- Вы же знаете, как Михаил Александрович любит природу, родную вешенскую землю. Летом он обычно на ногах вместе с утренней зорькой. А в нынешнем мае в шолоховском саду завелся соловей. Так что теперь он выходит во двор совсем ранехонько. Тишина. Веточка не шелохнется. Идет сторожко, чтобы не спугнуть певца. А тот заливается, заливается над донским берегом, и нет конца его причудливым переливом. Михаил Александрович остановится, затаится в гуще и слушает, слушает...

То ли потому, что я снова был в Вешенской, мысли мои перенеслись на три года назад, и не без радости, смешанной с печалью, вспомнились мне июньские дни шестьдесят седьмого, когда по станичным улицам ходил Юрий Гагарин, выступал, если говорить старыми казачьими словами, на станичном майдане...

Вспомнилось, с каким интересом знакомился космонавт с Вешенской, с каким увлечением беседовал с Шолоховым. На всю жизнь запомнил я тот июньский рассказ Юрия Алексеевича. Не надеясь на память, записал тогда его слова и теперь полностью привожу их:

- Встречи с Михаилом Александровичем произвели на меня неизгладимое впечатление. Шолохов полон сердечности и дружелюбия. Он располагает к себе с первой же фразы. Создается такая атмосфера, при которой ты убежден, что лично знаком с ним уже давно и он с давних пор знает твою жизнь. Слушать его - огромная радость. Мне приходилось бывать в разных странах, встречаться с разными людьми, в том числе с писателями, деятелями искусства. Должен заметить, что речь Михаила Александровича совершенно своеобразна, оригинальна, на редкость самобытна, образна, лаконична. Слова у него свои, шолоховские, я бы сказал, всегда свежие, будто никогда их до этого ты не слышал. Удивительное дарование - говорить теми же словами, которыми все мы пользуемся, брать их у народа, но возвращать их людям всегда новыми, с неповторимыми шолоховскими красками. Я видел, как он беседовал с русскими, украинцами, узбеками, киргизами, болгарами, немцами, венграми, поляками, с молодыми писателями других стран - для каждого из них он был своим, близким, родным человеком. Уроки Шолохова, а иначе эти беседы не назовешь, были именно уроками человековедения, уважительного отношения каждого народа к другим народам, уроками интернационального братства. Глубина шолоховского проникновения в людские души беспредельна. Но тут уже исчезает грань между Шолоховым и его книгами. Очевидно, это закономерно для такого, как он, выдающегося художника.

Снова в памяти ожили те дни...

Приезд Гагарина взволновал писателя, как-то омолодил Шолохова, словно прибавил ему сил. Хорошо помню, как выглядел в те дни Михаил Александрович. Весь облик его говорил о радостном настроении. Он был оживлен, шутил, лицо посветлело...

Молодые писатели жили в станичной гостинице.

Михаил Александрович Шолохов с супругой Марией Петровной на берегу родной реки

Мария Петровна и Михаил Александрович пригласили Юрия Алексеевича к себе в дом. Видно было, что оба - и писатель, и космонавт - проявляют друг к другу повышенный интерес. Юрий смотрел на Михаила Александровича прямо-таки влюбленными глазами, счастливая, характерная гагаринская улыбка не сходила с его мужественного лица. Он жадно прислушивался к каждому слову Шолохова.

Мне приходилось много раз видеть Михаила Александровича в окружении писателей, колхозников, рабочих, студентов, школьников... Он всегда общителен, интересен в беседах, не повторяется, непременно вставит даже в самый серьезный разговор шутливое слово. На этот раз, находясь несколько дней в обществе Юрия Алексеевича, Михаил Александрович, как мне запомнилось, был в особом расположении духа Какая-то приподнятость была в его походке, в общении, в речи, во взгляде прищуренных прозорливых глаз... Нетрудно было заметить в этих глазах сердечную теплоту к Гагарину, радость, охватившую писателя и оттого, что Юрий Гагарин - его гость, и оттого, что этот прославленный на всю планету парень ходит по дорогим писателю улицам родной Вешенской, что он, Юрий Гагарин - гость его земляков-станичников. Он смотрел на космонавта, как смотрит отец на сына, совершившего подвиг, - тут и душевная теплота, и сердечная признательность соотечественнику, увенчавшему победой Родину, и обыкновенная гордость тем, что сделал этот милый, улыбчивый смоленский парень...