X. Обобщая сказанное

На торжествах в связи с вручением Шолохову Нобелевской премии ученый секретарь Шведской академии доктор К. Р. Гиров сказал, обращаясь к автору "Тихого Дона": "Такое эпическое произведение, как ваше, могло быть написано с огромным размахом, с широким кругозором, с бурным, но величественным потоком эпизодов и фигур, с уверенным мастерством решения темы, и уже в силу всего этого оно стало бы шедевром, который никогда не будет забыт. Его можно пронизать живым ощущением драматической обстановки, острым взглядом на каждую подробность, имеющую художественное значение, страстным сочувствием судьбе человека, - и все это сделало бы его произведением, всегда любимым. Соединение же обеих возможностей является приметой гения; вашего гения"...¹

¹ (Цит. по кн.: Юрий Лукин. Два портрета, А. С. Макаренко, М. А. Шолохов, М., 1975, с. 171 - 172)

Еще много раз мы будем наблюдать подобные попытки сформулировать, в чем же, собственно, состоит секрет шолоховского гения, мирового успеха его книг.

В зарубежном литературоведении (как и в нашем) на этот счет существуют суждения самые разные. Говорят, что все дело в том, что Шолохову с особой выразительностью удалось воплотить столь присущий русской нации порыв к справедливости, к истинной правде. Что в шолоховских героях миру открывается нечто самое важное о национальном складе целого народа.

Хорошо понятно, когда гений Шолохова связывают с его пожизненной верностью революционной теме. Народ в революции, гигантский процесс его социально-нравственных превращений, - это, несомненно, придало шолоховскому творчеству особенную силу.

Много говорят в критике последних лет о "всечеловечности" Шолохова в том смысле, что все им написанное касается непосредственно каждого читателя, в каком бы конце планеты он ни обретался, касается его сегодняшнего дня, какой бы конкретной датой этот день ни был помечен.

Из конкретно-исторического Шолохов умеет извлечь вечное. Умеет потому, что достает до таких глубинных корней, от которых произрастает буквально все человеческое.

В этой нашей работе тоже есть своя попытка толковать шолоховский гений. Вернее, не столько сам гений, сколько одну из существенных его черт (задача дать общую формулу гения, думается, вообще практически неразрешима, в этом литературоведение могло убедиться уже не однажды).

Так вот, одной из черт шолоховского гения мне представляется писательская способность своеобразно воплощать свой гуманистический идеал в самой художественной плоти повествования, и в своих психологических раскрытиях - прежде всего.

Сам дар этого художника таков. Что бы он ни изображал, какие бы дали ни охватывал - даже если это великая революция, мировая война или перестройка деревни в масштабах целой державы - все равно в центре изображаемого у него в любом случае будет стоять человек, земной и грешный, всем своим существом "отсчитывающий" этапы общего движения.

Человек со всем своим человеческим...

Помнится, как несколько лет назад многих озадачило признание Шолохова, что в главном герое "Тихого Дона" ему дороже всего было показать "очарование человека"¹.

¹ (В. Крупин. В гостях у М. Шолохова. - "Советская Россия", 1967, 25 августа)

Это в Григории-то Мелехове, битом-перебитом, загнанном жизнью в угол, когда в конце пути ему и родному сыну нечего ответить, как и откуда он пришел? При чем тут "очарование"?

А при том, наверно, что даже таким он все равно сохраняет в себе человеческое до конца. Как сохраняют в своих немилосердных ситуациях Андрей Соколов, или Бунчук, или Разметнов, смолоду преследуемые бедами. У таких беды только отчетливей высвечивают неистребимость жизненного. Да и не только у них, - Шолохов способен разглядеть трепетно-человеческое даже сквозь коросту уродующих напластований - даже в Дарье Мелеховой или том вознице, что исповедуется Давыдову в давнем убийстве.

И вот когда на "Тихий Дон" взглянешь таким образом, над многочисленными трактовками знаменитого романа, над всеми нашими спорами, что есть "главная тема" произведения, - как некий все перекрывающий свод, как верховой замок встает эта всей жизнью и всем творчеством выстраданная гуманистическая мысль, которая больше "темы" конкретной "проблематики"; помните о человеке! Всегда, во всем, что бы ни происходило на земле, помните о человеке, - не просто о номинальном, "учетном" при анализе больших общественных сдвигов, а об этом, с его единственной жизнью, с душой, и в самом деле заключающей в себе целый мир! Тут для Шолохова не просто красивая метафора, но сам путь творческих постижений, глубокая убежденность художника как относительно этого целого мира, так и той опоэтизированной истины, согласно которой самый малый есть самый главный всех глобальных общественных процессов; в любых исторических потрясениях и переменах писатель стремится уловить его человеческое содержание, в нем увидеть главную ценность действительности, вместилище высшей социальной справедливости.

Не забыть той горькой иронии, с какой Шолохов сказал о бесконечно своевольных толкованиях понятия гуманизма. И впрямь, в большой мировой литературе каких только "модификаций" этого понятия нам не встречалось от домашне-умильного (пусть себе прыгает всякая божья тварь!) до абстрактно-холодного, заоблачного, когда человек есть всего лишь удобный повод для воздвижения могучих философских эмпирей...

А в шолоховских книгах - гуманизм реальный, словно отряхнувший с себя путы бесчисленных pro и contra и поставивший вопрос ребром: что все эго для человека? Гуманизм, который есть не просто добродушное сочувствие, но классовая страстность, целеустремленность: надо сделать все возможное, чтобы помочь человеку на земле стать уверенней в своих правах, с большим достоинством нести голову, дышать вольней, жить лучше! Помочь сегодня, сейчас, не откладывая ни на час, в этой предельно напряженной мировой атмосфере. Помочь практически, на деле. Именно этому. Именно в этом... Можно сказать, что у шолоховского гуманизма всегда есть свое имя-фамилия, - пусть речь идет о Зовутке или просто "честном докторе", выправившем Андрею Соколову больную руку.

Гуманизм на деле, чурающийся всяких праздных разговоров о "венце создания", но зато всегда бдительно-неуступчивый ко всему, что принижает человеческую личность, сковывает волю, грабит душу. Гуманизм, испытывающий искреннее горе при виде человеческих утрат, несвершенностей, самоотступничества... Уже самое сострадание к ним, по-шолоховски, должно нести в себе залог ясного представления, как же быть человеку, что делать дальше.

Видимо, в искусстве нужно быть и впрямь гением, чтобы писать картину огромного леса и при этом видеть в нем каждую живую трепещущую ветвь. Видеть, что если новое рождается в муках, то это не "вообще" муки, а терзания именно этих людей, - непременно надо услышать их! Такой это гуманизм.

С великой силой и страстью Шолохов крикнул в мир о необходимости ценить человека, понимать его, и с каким великим пониманием мир откликнулся ему в самых разных землях и странах...

В художественной сфере гуманизм такого рода, естественно, не мог не искать своего воплощения прежде всего в психологическом - в душевном мире реальней, резко очерченной индивидуальности. Здесь он только и мог обрести себе "форму" всего полнее и отчетливей.

Ничего нет на земле "конкретнее" человека, и гуманистическая идея, преломляясь во многих и разных характерах, таким образом действительно становится на землю, превращаясь в критерий всеобщий, на всех распространяющийся. "Что дает нам Шолохов? - словно от имени всего читающего мира спрашивает Жан Катала. И отзечает: - Он пробуждает скрытый в наших душах огонь, приобщая к великой доброте, борьбе, великому милосердию и великой человечности русскою народа. Он принадлежит к числу тех людей, чье искусство помогает каждому стать более человечным"¹.

¹ (Жан Катала. Французы читают Шолохова. - В сб.; "Слово о Шолохове", с. 261)

Гуманизм Шолохова доносит высокую гармонию человека и земли, состояния души и состояния мира. Это гармония нравственного и социального, субъективного и объективного, общеисторического и единичного, реального и возможного. В эстетическом плане это стало посылкой в книгах Шолохова для гармонического синтеза трагедийного и эпического, драмы и эпоса.

Шолоховскому психологизму неизменно нужно добраться до самого "всечеловечного" в личности, чтобы по-настоящему понять ее классовую природу, ее соотнесенность с народным самосознанием, ее сокровенную сущность, как она вырисовывается в свете революционной идеи. Такова диалектика. Психологический анализ в повествовании о революции не может не быть "всечеловечным" уже по одному тому, что идеи нашего Октября так или иначе пронизали все слои людские, на планете коснулись всех. С другой стороны, в человеколюбивых поступках и помыслах многих шолоховских героев, в их повседневной практике часто сама собой проступает та гуманистическая первооснова, на которой стоит все революционное дело. Бунчук и Давыдов, другие активные носители ленинизма в книгах Шолохова борются за новую жизнь во имя человеческого, ради человека!

Истинный гуманизм не может оставаться равнодушным к вопросу, с кем данный герой в данной ситуации. Тогда-то и становится ясно, что трудовое казачество, люди, подобные Григорию Мелехову, даже когда они бедственно запутываются в сложных жизненных обстоятельствах, все равно по своему человечески "исходному" не могут быть врагами революции, противниками идеи о счастливых людях на счастливой земле. Разве не в недрах этого трудового казачества, в потомках Разина и Пугачева, как и во всем народе, вызревала эта идея веками, чтобы в конце концов стать ленинизмом, Октябрем, социалистической Россией! "Ленин - он нашенских кровей", - утверждают трудовые казаки в "Тихом Доне".

Уже говорилось о преемственности книг Шолохова.

Добавим еще одну связь между ними: глубинное гуманистическое проникновение в истоки и потенции личности позволило Шолохову уже в "Тихом Доне" провидеть, как одухотворенно эти трудовые казаки будут строить социализм, какое великое мужество проявят они в сражениях за Родину. Будущее своих героев художник увидел тогда, когда иные из них на дорогах революции еще "блукали, как в метельной степи".

Так гуманизм органично связал в единое широкую демократичность со страстной революционной устремленностью. Эту целеустремленность Шолохов умеет трезво поверять реальным человеческим бытием, сообразовать высокий порыв с конкретно-историческими возможностями и неумолимой социальной необходимостью. А это особенно важно, когда речь идет о гуманистических воззрениях, которые касаются тысяч и тысяч, каждый из которых - человек. Поистине, когда дума о тысячах, когда человеколюбие в отношении целого народа, - необходим гуманизм особого рода...

И если обрести все эти особенности шолоховскому гуманизму немало помогло то обстоятельство, что на страницах романов он чаще всего реализовался в мире чувств и мыслей героев, становясь чьей-то жизнью, смыслом чьего-то реального существования, в человеке "проверяя" себя и находя свою высокую правоту, то от такого "сопряжения" и самое психологическое искусство писателя естественно получало свое неповторимое заострение. Гуманизм дал ему прежде всего большую и благородную цель, с которой дотошность "душевного анатомирования" вырастала в орудие поиска и утверждения донельзя нужных людям жизненных истин. Какие бы чудовищные тучи ни клубились над головами героев Шолохова, атмосфера художнического нравственного исследования, как при грозе, всегда доносит ощущение острой свежести, наэлектризованности; потому в психологическом анализе такая внутренняя напряженность - им движет неуемная жажда постижения...

Как ни парадоксально прозвучит, но именно подобная "привязка" к гуманистической концепции дала шолоховскому психологизму чувство свободы и самостоятельности, настоящей художественной воли. Словно лег на процесс психологического анализа отсвет тех от века священных заповедей гуманизма, которые утверждают, что человек рождается свободным, что истинную свободу мир может обрести лишь тогда, когда распрямит плечи самый малый, самый последний на земле...

Это очень важно, что "Тихий Дон" появился именно в те времена, когда некоторые теоретики молодой литературы (да и практики некоторые) стали превращать мудрую марксистскую истину о детерминизме, о сложной зависимости человеческой натуры от социально-исторических обстоятельств в жупел схематизма - психологическому анализу предписывалось заниматься лишь теми сторонами человеческой натуры, которые, по-лефовски, "полезны для нашего дела". Но художественный психологизм в такой обуженности просто не способен существовать - ни искать, ни сомневаться, ни открывать, ни доказывать...

Потому и говорят, что "Тихий Дон" возник в литературе как нельзя более вовремя (точно так же вовремя в ней возникли и "Чапаев", и "Разгром", "Хождение по мукам" и "Конармия", пьесы Леонова; чуть позже это же будет сказано и о "Поднятой целине"). Шолохов учился, искал вместе со всей литературой, и при этом многому научил ее своим "Тихим Доном". В области художественного психологизма он утверждал бескомпромиссно: "диалектику души" нельзя, невозможно представлять в виде простого приводного ремня между человеческой душой и внешним миром. Душа живет по своим законам, порой ошеломляюще "нелогичным". Дерзость шолоховского психологического анализа всегда бросалась в глаза: он утверждал, что Аксинья могла "со всей страстью" отдаться Листницкому, что в кулаке Островнове способен пробудиться этакий колхозный энтузиазм, что мир кажется особенно прекрасным, если на него взглянуть глазами изуродованной жизнью Дарьи Мелеховой...

Авторский подход к анализу внутренней жизни героев был дерзок, и сами характеры дерзки - вот ведь как по-своему, вопреки всем "предначертаниям", распорядилась своей судьбой та же Аксинья! И Наталья; и юная Дуняшка, отстоявшая против всех свое право на любовь к Кошевому; и словно повторившая то же через много лет Варюха-горюха в "Поднятой целине"; а коснувшись этого романа, как не вспомнить еще и отчаянного казачину Аржанова, поступки которого не распутать и целой бригаде социальных психологов; и Нагульнова, от которого изумленный Разметнов вдруг, слышит: "Молчи! Я ее все-таки люблю, подлюку..."; и "крученого" Устина Рыкалина, а в более поздних книгах - Николая Стрельцова, который встает в строй глухим, пораженным контузией, Андрея Соколова, которому по всем обстоятельствам положено было сто раз погибнуть, а он сто раз выжил, одолевая саму смерть...

Можно себе представить, сколько хлопот доставили эти "нелогичные" характеры за свой век всякого рода любителям нормативности в искусстве!¹

¹ (Муки одного из таких, американского интерпретатора произведений Шолохова, недавно живо описал на страницах журнала "Коммунист" А. Беляев. М. Клименко, автор книги "Мир молодого Шолохова", преподающий русский язык в Гавайском (США) университете, не просто толкует, "зачем" писателю потребовался тот или иной душевный порыв героя, но при этом еще и старается обернуть все эти соображения против самого Шолохова. Поистине диковинные "расшифровки" чувства возникают под пером литературоведа-советолога: история любви Григория к Аксинье, по его мнению, "выполняет в романе ту же функцию, что и лирические отступления: сбалансировать военный и исторический факторы": сердечное же влечение Дуняшки Мелеховой к Михаилу Кошевому, то драматическое и высокое, что происходило меж этими любящими друг друга людьми, на взгляд американского автора объясняется и того проще! "Шолохов понимал, что только человек, подобный Мишке, мог восстановить и продолжить традиции разрушенной семьи Мелеховых. Следовательно, необходимо было ввести Мишку в дом Мелеховых..." С понятным сарказмом пишет А. Беляев относительно подобных любителей вымерять человечески сложное по линейке социологического штукарства: "Вероятно, таким методом автор и решает арифметические задачки, но применять подобную методологию к анализу художественного произведения не только непозволительно, но и кощунственно" (А. Беляев. "Все в той же позицьи..." Заметки о советологии США 70-х годов. "Коммунист", 1979, № 5))

Но какие бы чувства ни вызывали книги, подобные "Тихому Дону", одно несомненно: когда они появляются, что-то меняется в самом климате литературы. Становится видней, насколько она богаче, чем кажется, какими обладает огромными возможностями. "Тихий Дон", вместе с другими такими же книгами, отметал любые "ликвидаторские" проекты (лефовцев, "конструктивистов" и проч.) относительно художественного психологизма в молодой пролетарской литературе, немало способствовал тому, чтобы этот психологизм, мастерство писательского проникновения в душевный мир человека в конце концов было бы признано нашей теорией как родовая, неотъемлемая черта социалистического реализма.

Роман свидетельствовал, что в сфере человековедения не существует каких-либо готовых формул, упрощающих писательское дело ловких отмычек. Представление о внутреннем мире личности рождается как нечто удивительно сложное и многогранное, каждый раз - как в первый раз. Оно целиком соткано из диалектических противоречий, порой, кажется, совершенно взаимоисключающих.

Да, психологическая жизнь страстно стремится освободиться от жесткой социологической узды, отстоять свободу своего собственного развития, далеко не синхронного движению социально-общественному. Мы отмечали у Шолохова немало характеров, которые не желают "плыть по течению" внешних обстоятельств, но ведь у него есть и такие, которые решительно противоборствуют обстоятельствам, вступают с ним в схватку!

В этом своем "вольнолюбии" шолоховский реалистический психологизм гносеологически мог бы опереться на саму природу реализма, возникшего как ответ на стремление человеческой личности выделиться в потоке, заявить о своем "я", своем особом месте в бесконечно повторяющихся обстоятельствах бытия. Всего же надежней доказательство в этом случае - полнота всей правды о человеке. Безоговорочная полнота - это и первое условие, и сам двигатель писательского человековедческого исследования. Не в ней ли прежде всего и кроется то самое очарование, о котором говорил художник?

И при такой жажде свободы, суверенности, самодвижения - ни на миг не ослабевающая зависимость душевной жизни человека от окружающего, исключительное значение общественно-социальных факторов для формирования индивидуальной психики - детерминированность, которая и в самом деле является решающим моментом как всей марксистской философии о человеке, так и эстетики социалистической литературы.

Что касается Шолохова, то у него если уж детерминированность, то не в форме мелочной опеки над вольным чувством, а в связях широких, вершинных, понимаемых как подлинно историческая обусловленность. Такая, как это было в случае с Григорием Мелеховым или Андреем Соколовым.

Присмотритесь: душевные состояния героя "Судьбы человека" далеко не всегда адекватны сиюминутным обстоятельствам его на редкость трудной доли, - сама исповедь у речной переправы, являющая поразительное могущество человеческого духа, происходит, как мы знаем, в обстоятельствах для Соколова куда как невеселых... Можно сказать, что его психологический настрой если и испытывает зависимость, то зависимость от состояния целого общества, от решения великого жизненного конфликта - фашизм разгромили, страну от беды спасли!

Здесь, пожалуй, сама соль такого понятия, как историзм писательского психологического исследования. Историзм - не только потому, что у живого человеческого чувства есть свои "вчера" и "завтра", что и в хаосе импульсивного и подсознательного существуют свои закономерности, диктуемые современностью. Всего же главней для понимания историзма применительно к психологическому анализу - умение художника соотнести самочувствие героя с объективной жизнью, с историей. Образ Григория Мелехова прекрасен прежде всего тем, что в нем читатель видит воплощение самых важных истин времени, по-своему, в особенностях характера и душевной жизни, эстетически переосмысленную революционную действительность.

Заслуга Шолохова перед художественным психологизмом (как и заслуга Фадеева, Платонова, других лучших советских писателей) состоит в том, что в молодой литературе было по-толстовски утверждено понятие психологизма не как чего-то подсобного, сопутствующего главному, но как одного из полноценных источников познания жизни, как в буквальном смысле сгустка всей совокупности общественных отношений. Утверждение эстетической самоценности психологического мира личности словно придавало мастерам "диалектики души" в советской литературе новые силы, обнаруживало у человековедческого анализа "способности" к самому серьезному историческому мышлению. Обоснование характера стало пониматься как обоснование самой эпохи...

Не потому ли шолоховская поэтика и поражает своим органичным сопряжением крупных планов, эпохально-панорамных картин с тем, что Чернышевский называл "таинственнейшими движениями психической жизни". Думаю, что все важные положения, высказываемые в литературоведении относительно эпических свойств шолоховской прозы, относятся и к характеристике психологического мастерства: "диалектика души" у Шолохова по-своему несет черты эпичности, эпопейности.

Как это проявляется конкретно? Прежде всего в особенностях самого писательского взгляда на человека - Шолохов умеет даже на самого малого взглянуть широко открытыми глазами эпоса, понять его естественность в эпической системе, - в потаенном чувстве уловить пульс большого времени.

Когда-то давно все представления об эмоциональных процессах сводились к "страстям роковым", которые были чем-то весьма цельным и вместе с тем неуловимым, подобно огненной плазме. На примере книг такого замечательного художника, как Шолохов, хорошо видно, насколько далеко вперед продвинулись современные художественные представления о процессах во внутреннем мире личности. Конечно, многое здесь зависело от небывало усложнившихся связей этой личности с обществом, от достижений марксистской философии о человеке, материалистических прозрений науки психологии. И тем не менее достигнутое самим художественным психологизмом даже на фоне всего этого вырисовывается достаточно выразительно: несравнимо точней стал "инструмент" исследования, возникли новые средства и способы, а главное - принципиально изменился подход к психологическому - неоспоримым стало, что оно многосложно возникает из субъективного и исторически неотвратимого, из нравственного и классового, по-своему отражает, несет в себе и светлые идеалы времени, и мучительные его противоречия. Такие произведения, как "Тихий Дон" или "Судьба человека", достоверно показывают, что трудной диалектике общественной жизни всегда соответствует не менее трудная диалектика личного, "частного", сугубо индивидуального.

Одно понимание такой сложности - уже сфера эпического. А у Шолохова психологический анализ тем более укрупняется, что душевное состояние героя часто находится под перекрестием не только авторского взгляда и окружающих людей, - он, анализ, включает еще и суждения как бы самой истории, социально-нравственные представления, выработанные трудящимися людьми (об этой особенности шолоховского психологизма в связи с "Тихим Доном" пишет шолоховед Л. Киселева¹).

¹ (Л. Киселева. Художественные открытия советского классического романа. - В сб.: "Советский роман. Новаторство. Поэтика. Типология". М., 1978)

Мне уже случалось подчеркивать, какое своеобразие шолоховскому творчеству придает постоянное и острое внимание автора к взаимозависимости психологии одного и мироощущения народной массы. Входя со своим индивидуально-психологическим в многообразие характеров и типов, которые в конечном счете и составляют психологию народа, времени, шолоховский герой - любой из героев! - так или иначе способствует нашему пониманию "чувства народного", претерпевающего превращения в ходе исторической практики, очищающегося от наносного и обретающего новые социальные качества.

В этом тоже есть своеобразная эпика - когда мерой для "отдельно взятой" души становится мера народного самосознания. В "Тихом Доне" эта мера столь отчетлива, что к многим толкованиям романа можно было бы прибавить еще и такое: это книга о том, что народ в своем миропонимании оказался мудрей одного, пусть и с душой необычайно талантливой...

В самом "замахе" шолоховского психологического анализа нельзя не ощутить динамики тех великих событий, которым посвящены книги, драматизм событий здесь непременно становится драматизмом чувств. Взрыв революции, половодье коллективизации, могучий натиск Великой Отечественной - все отзывается в человеке уже потому, что отзывается в народе - гигантским потрясением и ломкой привычного и вместе с тем суровой проверкой на прочность коренного, наиболее устойчивого в массовой психологии, подъемом глубинных, подлинно творческих сил. В этом случае область психологического решительно смыкается с областью эпического.

Таким образом, в шолоховском психологическом анализе ощущение эпики идет не от "ширины полотна", а от особенностей внутренних связей между человеком и миром. Пусть человеческое чувство не более чем искра, но в искусстве бывают моменты, когда искра настолько ослепительна, что "человечным" своим светом озаряет всю эпическую даль, все уголки действительности.

Можно понять, почему художник, посвятивший свое творчество революции и народу, с такой настойчивостью утверждает, что "больше всего нужно для писателя, - ему самому нужно, - передать движение души человека...".

Бывает, что психологическое мастерство того или иного писателя за долгие годы претерпевает явные перемены во взгляде на предмет, в поэтике, средствах. О Шолохове в этом смысле можно сказать, что он удивительно целен и последователен от начала и по сегодня годы лишь обогащали его человековедческий метод, не меняя ни целеустремленности его, ни того единства нравственного отношения к различным фактам действительности, которое особо ценил Лев Толстой.

В плане же обогащения единого свободно открываются буквально в любом шолоховском произведении какие-то новые грани психологического мастерства писателя можно особо говорить о классово заостренном психологизме "Донских рассказов"; удивительном углублении и обновлении "диалектики души" в "Тихом Доне"; о неожиданных возможностях бытописательской подробности для исследования духовного мира личности и нравственного состояния общества в "Поднятой целине"; о могуществе коллективистского чувства, открывающегося в "Они сражались за Родину", и высоком историзме человеческих переживаний в "Судьбе человека".

Так от книги к книге длится одно большое и неустанное, не знающее перерывов и прорывов шолоховское постижение сокровенного в человеке. Общественно-литературное значение этого процесса трудно переоценить. Сыграв в ранние годы решающую роль в деле утверждения психологизма как важного принципа литературы социалистического реализма, шолоховские художественные открытия в дальнейшем все раздвигали и раздвигали диапазон человековедческого искусства, для всей советской литературы становясь всякий раз новой отметкой общего мастерства, свидетельством о состоянии художественного психологизма в целом. Шолоховские творческие открытия не только литературной теории помогали в осмыслении сложного и противоречивого предмета, выявлении все новых художественных возможностей психологизма в советской литературе, - они определенным образом воздействовали на саму общественную мысль в реальной ситуации 30 - 70-х годов, вместе с другими книгами активно формировали наше общее "чувство времени"...

И при этом от произведения к произведению все отчетливей выступали генеральные черты собственно психологического мастерства Шолохова. Суммируя все сказанное, их можно свести к двум основным положениям.

Первое. Это психологизм, который вырос на почве всего наиболее ценного, что накопила мировая литература в своем гуманистическом служении человеку и истине. И при этом - психологизм, представляющий явление принципиально новое в мировом искусстве, в главном определяемое новизной и особенностями советской литературы, ее художественного метода - социалистического реализма. Психологизм, отмеченный острой напряженностью духовных исканий, столь характерных для всего социалистического искусства. Он никогда не самоцелей, но в определенном смысле может пониматься как некий результат широкого творческого поиска - в той мере, в какой раскрытие душевного мира личности дает ответы на основные, насущные социально-нравственные вопросы своего времени. Это психологизм активного отношения к действительности, борьбы и познания, революционного преображения человеческой сущности. Ясно и бескомпромиссно он отражает партийно-классовую позицию художника. Не удовлетворяясь близлежащим "результатом", он всегда видит душевный мир личности как бы разомкнутым в будущее, в широкой социальной перспективе. Свою безграничную веру в человека он противопоставляет любым попыткам разрушения, дискредитации личности в искусстве, - гуманистичен уже сам подход к проблеме человека, выбор средств для его художественного воплощения.

И второе. Можно сказать, что этот психологизм прекрасно "понимает", что формы и решения человековедческой задачи в искусстве могут быть многообразными. В том числе и в искусстве социалистического реализма, которому, что называется, ничто человеческое не чуждо как искусству эстетически полнокровному, страстному, успешно развивающемуся и вглубь и вширь. У самого же Шолохова, в богатстве его книг, при желании можно легко обнаружить элементы и интуитивистского анализа, проникновения в подсознательное, и своеобразную модификацию "потока сознания", и романтизацию душевных страстей, и смелую "мозаику рефлексий". Но решающее направление шолоховского человековедческого исследования - через психологизм реалистический, "жизнеподобный". Он подразумевает пластичность чувства - до резкой физической ощутимости; конкретность, четкую индивидуализацию переживаний; неустанную последовательность в писательском поиске истоков и объективных причин того или иного душевного состояния героя. Реалистический психологизм - это умение пережить состояние человека "изнутри", как свое собственное, а не как то, на что смотрят со стороны, сверху вниз (или пусть даже снизу вверх). Такая реальность психологического - от реальности самой социально-гуманистической концепции, лежащей в основе шолоховского психологизма. От прочности жизненной позиции героя, которому отдано все внимание и вся любовь, - простого человека, чья душа удивительно глубока, обладает неисчерпаемыми возможностями для расцвета и динамического развития.

Статут Нобелевской премии предусматривает произнесение лауреатского Слова, которое в сжатой форме дает представление о взглядах писателя на жизнь и искусство, на долг художника. Шолохов о себе так сказал: "Я хотел бы, чтобы мои книги помогали людям стать лучше, стать чище душой, пробуждали любовь к человеку, стремление активно бороться за идеалы гуманизма и прогресса человечества".

Пожалуй, это самое главное для понимания Шолохова - великого гуманиста и психолога.

Помочь людям стать лучше...