Мировое признание ("Тихий Дон" М. Шолохова и проблемы современного мира) (В. Щербина)

I

В 1926 году вышел сборник "Донских рассказов". А уже через два года - первый том "Тихого Дона", сразу поставивший автора в ряд крупнейших советских писателей. А. Серафимович, первый оценивший выдающиеся достоинства ранних произведений Шолохова, сравнил молодого писателя с молодым желтоклювым орленком, который неожиданно взмахнул огромными крыльями^*.

^* (См. "Правда", 1928, 19 апреля.)

Художественный мир "Тихого Дона" огромен во всех измерениях. Судьбы его героев складываются на протяжении длительного времени, предельно насыщенного историческими событиями: от кануна первой мировой войны до конца гражданской и ликвидации белых банд на Дону (приблизительно до 1921 г.).

Действие романа движется как бы по восходящей, все шире вбирая в себя судьбы новых людей, все глубже раскрывая противоречия эпохи, внутренний мир человека. Первая часть романа представляет собой как бы пролог к основным историческим событиям. Главные герои еще только начинают свой путь, стоят в преддверии переломной, полной потрясений новой эпохи. В недрах народной жизни уже назревает очистительная гроза, до предела обостряются противоречия, приведшие к гигантской классовой битве.

Бурное развитие истории вовлекает героев в непримиримую битву нового и старого мира, разводит их в противоположные лагери. Рушится вековой уклад.

Заканчивается "Тихий Дон" изображением окончательно гибели сил старого строя, связанного с ним склада мыслей и чувств, полным торжеством революционного народа, вступающего в новую, мирную жизнь.

Монументальное произведение М. Шолохова нашло широкое признание не только у читателей нашей страны, но и за рубежом. Показателен в этом смысле восторженный отзыв австралийской писательницы Э.-Д. Кьюсак. В романе Шолохова, по ее утверждению, дана такая широкая, такая ясная картина русской революции, панорама ее могучего движения, ее удач и трудностей, какой мы не видели ни в одном другом художественном полотне.

"На страницах романа решаются судьбы русского крестьянства, и Михаил Шолохов изображает эти судьбы столь впечатляюще, что они приобретают общечеловеческие масштабы.

Мы живем жизнью Мелеховых, тернистыми поисками казака Григория, тревогами его отца, его родных, суровой борьбой людей, которыми так зримо и так густо населены страницы "Тихого Дона". Мы страдаем вместе с Аксиньей, разделяем горести матери Григория, душой откликаемся на тяжкие испытания, выпавшие на долю Натальи.

Эта великая книга покоряет читателей. Мы глубоко постигаем ее мудрые уроки. "Тихий Дон" показывает нам пути, по которым шла вперед революционная Россия, ставшая великим современным государством и воспитавшая общество полноправных граждан. Огромный успех книги в том, что ее автор с удивительной правдивостью рисует крушение старого мира, трудности и подчас трагичность ломки многовековых, отживших укладов жизни, рождение новой социалистической эпохи"^*.

^* ("Слово о Шолохове". М., изд-во "Правда", 1973, с. 307-308.)

Нужно напомнить, однако, что сразу же после опубликования первой книги романа в зарубежной печати наряду с восторженными отзывами появились и отзывы односторонние и пристрастные, представлявшие роман "Тихий Дон" областным, казачьим бытописанием, чуждым новаторским явлениям современности.

Наиболее настойчиво версию об "экзотическом", областном характере содержания "Тихого Дона" распространяли самые махровые "советологи", начиная с Г. Струве и Р. Матьюсона. Такая точка зрения нашла свое выражение в "Словаре русской литературы" (под редакцией профессора Колумбийского университета В. Харкинса).

Даже после присуждения М. Шолохову Нобелевской премии рецензент реакционной французской газеты "Комба" Г. Матцков критиковал "Тихий Дон", утверждая, будто бы это произведение "носит чисто местный характер"^*.

^* ("Combat", 16.X.1965.)

Узкая трактовка романа свойственна и ряду представителей зарубежной интеллигенции, искренне увлеченных произведением Шолохова, но по разным причинам не разобравшихся в его содержании.

М. Шолохов счел нужным в своем обращении к зарубежным читателям отвергнуть узкую точку зрения, разъяснить проблематику произведения и его смысл.

В предисловии к английскому изданию романа он писал: "Меня несколько смущает то обстоятельство, что роман воспринимается в Англии как "экзотическое" произведение. Я был бы счастлив, если бы за описанием чуждой для европейцев жизни донских казаков читатель-англичанин рассмотрел и другое: те колоссальные сдвиги в быту, жизни и человеческой психологии, которые произошли в результате войны и революции"^*.

^* (Михаил Шолохов. Собр. соч. в 9-ти томах, т. 8. М., "Художественная литература", 1969, с. 83. В дальнейшем ссылки на этот том даются в тексте.)

В свое время в одной из своих статей М. Горький писал, что старая русская литература черпала свой материал главным образом в средней полосе России, не полностью охватывая жизнь окраин. В частности, очень мало тронула донское, уральское, кубанское казачество, очень редко, эпизодически касалась "инородцев" и "иноверцев".

Шолохов расширил в этом смысле сферу русской литературы. Перед нами предстал новый мир, населенный сильными и яркими людьми.

И все же "Тихий Дон" волнует миллионы читателей не экзотикой казачьего мира, а прежде всего широтой, мастерством художественного обобщения, своеобразным воплощением коренных проблем современного человечества.

Широту и значительность содержания "Тихого Дона", вслед за А. Серафимовичем, отметил А. Луначарский. Вскоре после выхода в свет первой книги романа он писал:

"Еще не законченный роман Шолохова "Тихий Дон" - произведение исключительной силы по широте картин, знанию жизни и людей, по горечи своей фабулы. Это произведение напоминает лучшие явления русской литературы всех времен... Интересно, как дальше поведет свое повествование Шолохов. До сих пор перед нами, так сказать, только звериный Дон со всеми яркими особенностями его быта, с необычайно богатой, богатырской, неуемной его кровью. Но Шолохов оставляет своего героя в момент внутреннего перерождения, в момент перехода к широким революционным мыслям и чувствам, зародившимся в нем в результате войны и соприкосновения с передовыми солдатами армии... Вероятно, Шолохов развернет перед нами теперь картину того, как этот тихий Дон, на самом деле не тихий, а кипящий и бурный, бесконечно богатый человеческими силами, выглядел, когда в него внесены были могучие организующие силы классовой борьбы"^*.

^* ("Красная панорама", 1929, № 1, с. 5-6.)

Роман Шолохова дает ясное ощущение хода истории, величайших событий, перестраивающих мир. В героях "Тихого Дона" представлены самые различные типы человеческого сознания - от передового (большевик Бунчук) до самого отсталого (собственничество Пантелея Прокофьевича Мелехова). Хотя писатель редко выходит за пределы Донской области, но он и здесь показывает общие моменты революционной борьбы и преобразования старого общества. Изображение охватывает основные процессы революции, сложность перестройки человеческого сознания.

В этом смысле роман М. Шолохова принадлежит к числу крупнейших по своей обобщающей силе произведений советской литературы. В нем дана картина исторических судеб нашего народа на одном из важнейших перевалов его истории, и дана так выпукло, зримо, что читателям, сжившимся и сблизившимся с Григорием Мелеховым, Михаилом Кошевым, в сложных путях и перепутьях их биографий видны черты целой эпохи.

Прогрессивная литературная общественность утвердила представление о творчестве Шолохова как явлении выдающегося национального и общемирового значения.

Свое признание "Тихий Дон" нашел у многих крупных западных писателей. Известный английский писатель Джон. Пристли утверждает, что этот роман "преодолел границы Советского Союза и покорил мир"^*.

^* (J. B. Priestly. Literature and Western Man. New York, Harper and Brothers, 1960, p. 423.)

Об общечеловеческой широте содержания и проблем произведений Шолохова пишет, например, автор популярной итальянской газеты "Мессаджеро" Констанцо Константини: "Шолохов - это писатель, который принадлежит всему миру, его произведения глубоки и чарующи, несмотря на их идеологическую окраску"^*.

^* ("Il Messaggero" (Roma), 16. X. 1965.)

Превосходно передал органическое сочетание национального и общечеловеческого начал в творчестве Шолохова румынский писатель Эуджен Барбу. "Шолохов, - пишет он, - это прежде всего то, что называется национальный писатель, который воплощает в себе все характерные черты культуры и лицо нации... "Тихий Дон" - это не просто "казацкая эпопея", как его часто очень узко понимают. Четыре тома богатейшей прозы воплотили в единое целое грандиозность видения пророка из Ясной Поляны, гоголевский юмор и эпос старых Боянов России, которые, странствуя босыми по стране, воспевали в своих песнях и былинах подвиги великого народа. История продиктовала ему с дантевской тщательностью описание чистилища нации, воскресшей через кровь и смерть, через колоссальные жертвы, положенные в основание нового мира... Шолохов хотел и сумел сказать многое. Как каждый великий национальный писатель, он отлично знает русскую душу... В жизни народов бывают долгие ночи оцепенения, сумерки духа и даже времена морального упадка. Но бывают и годы мучительного пробуждения, бурного искупления, когда массы познают самих себя и сами решают свою судьбу. Таким временем была гражданская война в России, и ей нужен был потрясающий певец, беспощадный наблюдатель, талант, гений! И она нашла его в простом и великом гражданине станицы Вешенской..."^*.

^* ("Luceafarul", 23.X.1965.)

Проблемы, с которыми сталкиваются герои романа, - это проблемы определения путей народа в переломную эпоху, личного выбора и ответственности, согласования индивидуальной воли и исторической необходимости, соотношения издавна сложившихся психологически привычных традиций и революционности, нравственности и насилия, любви и смерти. И все эти названные и не названные здесь проблемы актуальны для людей разных национальностей и континентов в той же мере, как и для донского казака Григория Мелехова.

II

Сложное соотношение в "Тихом Доне" местного материала с его общерусским и общечеловеческим содержанием наглядно прослеживается на образе Григория Мелехова.

В беседе с корреспондентом газеты "Советская Россия" (август 1957 г.) Шолохов сказал, что в романе он хотел поведать миру "об очаровании человека в Григории Мелехове". И писатель достиг этой цели. Несмотря на запутанность своей судьбы, на свои блуждания, Григорий симпатичен сердцам миллионов читателей. Человек малообразованный, "бесхитростного ума", он пытливо старается разобраться в коренных вопросах развития страны, постоянно ищет правду, путь к человечности и справедливости. Натура предельно искренняя и непосредственная, он честен, бескорыстен, непримирим ко злу. Григорий всегда занимает позицию бойца. В этом и многом другом заключается "очарование человека" в Григории, источник обаяния его личности.

Нам дорого его человеческое обаяние. Ошибки в выборе жизненного пути приводят его к трагическому финалу. Налицо горькое противоречие, которое хотелось бы всячески преодолеть. Читателю хотелось бы привести его "человеческое очарование", его богатейшие внутренние возможности к гармонии с ходом истории. Но реалистическая правда Шолохова сурова и бескомпромиссна. Человеческое обаяние Григория заставляет читателя с болью, с волнением следить за всем, что происходит с ним, переживать повороты его судьбы. Все это вместе указывает на многомерность образа главного героя, на могущество живого исторического опыта, нашедшего в романе адекватное художественное воплощение.

Образ Григория Мелехова жизненно убедителен, так как он не оторван от конкретно-исторического времени и среды. Вместе с тем его значение далеко выходит за рамки этой конкретики, поскольку этот образ представляет собой социально-философское и художественное обобщение, вбирающее в себя проблему судьбы личности в эпоху коренных исторических преобразований. Вот почему искания, восхождения и падения, трагедия Григория близки и понятны людям разных стран.

В настоящее время обоснованно отвергнут упрощенный взгляд на Григория Мелехова лишь как на отщепенца, утратившего к концу романа свою человеческую значительность. Ближе к истине более широкое понимание его трагедии, истоки которой усматриваются в противоречиях и "заблуждениях" самой истории. Однако и эта в общем наиболее верная точка зрения в иных работах находит весьма ограниченное истолкование. Так, сопоставляя образ и биографию Григория с данными исторических документов о Верхнедонском восстании, часто уравнивают позицию героя с настроениями казачьей массы. В результате получается, что перед нами просто "казачий эпос", иллюстрированное повествование об исторической судьбе казачества.

"Тихий Дон" отличается безусловной правдивостью изображения исторических событий и лиц. Во многом Шолохов здесь выступает исследователем, собирателем исторических документов и свидетельств участников событий. В процессе работы над романом писатель несколько раз отмечал свое стремление точно и всесторонне осветить исторические факты, связанные с жизнью его героев. "В третьей книге я даю показ вешенского восстания, еще не освещенного нигде. В этом большая трудность"^*. Трудность эта, по словам писателя, прежде всего состояла в том, что "доподлинные размеры Верхнедонского восстания не установлены нашими историками, работающими по воссозданию истории гражданской войны, и до настоящего времени"^**.

^* ("На подъеме", 1930, № 6, с. 172.)

^** (Цит. по кн.: И. Лежнев. Путь Шолохова. М., "Советский писатель", 1958, с. 222.)

Шолохову пришлось длительное время защищать свою точку зрения на ход гражданской войны в Донской области. Особенно нападали на "Тихий Дон" разного рода вульгаризаторы и леваки из рапповской среды. Поэтому писатель счел необходимым в известном письме к Горькому разъяснить историческую обоснованность изображения в романе отрицательных сторон политики расказачивания и ущемления казаков-середняков, поскольку без этого нельзя было вскрыть причины восстания, мотивы, двигавшие поступками героев романа.

Шолохов в письме к Горькому обстоятельно разъясняет причины восстания на Верхнем Дону в 1919 году:

1. "Возникло оно в результате перегибов по отношению к казаку-середняку.
2. Этим обстоятельством воспользовались эмиссары Деникина, работавшие в Верхнедонском округе и превратившие разновременные повстанческие вспышки в поголовное организованное выступление. Причем характерно то, что иногородние, бывшие до этого, по сути, опорой советской власти на Дону, в преобладающем большинстве дрались на стороне повстанцев, создав свои так называемые "иногородние дружины", и дрались ожесточенней, а следовательно, и лучше казаков-повстанцев".

Вполне обоснованы определенные аналогии, которые Шолохов в том же письме привел в связи с этими событиями, и его заключение об актуальности всестороннего учета опыта истории.

"Думается мне, Алексей Максимович, что вопрос об отношении к среднему крестьянству еще долго будет стоять и перед нами, и перед коммунистами тех стран, какие пойдут дорогой нашей революции.

Прошлогодняя история с коллективизацией и перегибами, в какой-то мере аналогичными перегибам 1919 г., подтверждает это. Вот своевременно ли писать об этих вещах? У вас неизмеримо шире кругозор, и мне хотелось бы получить от вас ответ на все эти вопросы"^*.

^* ("Литературное наследство", т. 70. Горький и советские писатели. М., Изд-во АН СССР, 1963, с. 697.)

Действительно, ошибочная политика "рассказачивания" сыграла свою отрицательную роль, вовлекла ряд героев романа в безнадежное дело антисоветского восстания. Труды Шолохова по собиранию и систематизации исторических материалов дали прочную документальную основу его повествованию о гражданской войне на Дону, увенчались блестящими результатами.

Однако нельзя забывать, что само по себе наличие у писателя даже самых богатых исторических документов еще не определяет ни характера, ни достоинств художественного произведения.

Сам по себе исторический материал, послуживший основой для создания образа героя романа, не объясняет, что же выводит Григория Мелехова, весь роман в сферу более широких, можно утверждать, общерусских, общечеловеческих обобщений, проблем и интересов? Читатель воспринимает образ Григория отнюдь не как портрет одного из руководителей Верхнедонского восстания, но как обобщенный художественный образ, обладающий своей индивидуальной логикой.

Некоторые литературоведы ссылаются на то, что Шолохов в разное время давал разные ответы на вопрос о социально-психологической сущности Григория Мелехова. В одних случаях он видел преобладание индивидуального в его облике. В других - общих черт середняцкого крестьянства. В этом усматривается некое внутреннее противоречие в подходе писателя к своему герою. На самом деле никаких противоречий, затрудняющих понимание образа Григория, нет. Шолохов давал свои ответы в различное время, учитывая особый аспект споров в критике по поводу трактовки столь сложного характера. Важнее всего то, что сам облик Григория сложно противоречив, сочетает в себе разные, на первый взгляд взаимоисключающие, но органически связанные менаду собой социально-психологические начала. Действительно, в облике Григория отчетливо воплощены как резко выраженные индивидуальные свойства, так и общие черты середняцкого крестьянства. Сочетание того и другого и придает образу Григория жизненность, полнокровность и широкое общественное значение.

На внутреннюю многомерность облика Григория Мелехова, на его социальную и человеческую концептуальность обращают внимание многие писатели. Так, известный польский писатель Ярослав Ивашкевич отметил, что "изобразительные средства Шолохова, которыми он рисует внутренний мир героев и окружающую их действительность, в равной мере гармоничны.

Это великое чувство меры, присущее Шолохову, пробуждает в нас не только восторг и удивление, но и одновременно становится для нас своего рода образцом. Гармоничность построения произведений Шолохова, единство изобразительных средств и замысла, столь характерные для его творчества, - огромное завоевание Шолохова как художника и как человека...

В произведениях писателя не только обнажена сущность явлений окружающей действительности, но и дана им моральная оценка, что особенно важно для нас и имеет огромное общественное значение.

В этом подлинная ценность произведений Шолохова, которые, оставаясь в русле великой русской литературы, обладают вместе с тем непреходящей общечеловеческой значимостью"^*.

^* ("Правда", 1975, 27 мая.)

Григорий в финале романа предстает подлинно трагической фигурой. Однако опыт его жизни, опыт даже его поражений и заблуждений имеет глубокий исторический смысл. На значение таких поражений и жертв указывал В. И. Ленин.

"В истории революций, - раскрывает Ленин реальное содержание этого процесса, - всплывают наружу десятилетиями и веками зреющие противоречия. Жизнь становится необыкновенно богата. На политическую сцену активным борцом выступает масса, всегда стоящая в тени и часто поэтому игнорируемая или даже презираемая поверхностными наблюдателями. Эта масса учится на практике, у всех перед глазами делая пробные шаги, ощупывая путь, намечая задачи, проверяя себя и теории всех своих идеологов. Эта масса делает героические усилия подняться на высоту навязанных ей историей гигантских мировых задач, и, как бы велики ни были отдельные поражения, как бы ни ошеломляли нас потоки крови и тысячи жертв, - ничто и никогда не сравнится, по своему значению, с этим непосредственным воспитанием масс и классов в ходе самой революционной борьбы"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, с. 208-209.)

Шолохов поставил в своем романе великую глобальную проблему нашей эпохи - проблему соотношения исторически сложившихся нравственных основ народной жизни с тем переломным, что вносит в бытие масс новая эпоха. Причем эти нравственные основы берутся в их широком противоречивом смысле: они заключают в себе как бесценное, важное, так и преходящее, отмирающее, иллюзорное. Легче всего разграничить героев, их сознание и поступки по привычным схемам - реакционное и революционное, передовое и отсталое, отмирающее и развивающееся. Но как показала и показывает жизнь, история развивается гораздо сложнее. И этот реальный сложнейший исторический опыт нашей революции осмыслен в романе "Тихий Дон", соотнесен с его художественной и жизненной правдой. Опыт современного мира заставляет более внимательно исследовать его сложные проблемы, осмыслить, в частности, трагический момент не только русской, но и мировой истории, почему определенные слои трудовой массы попадали во власть социальных иллюзий, выступали против собственных интересов, против революции.

Искусство не останавливается на отражении внешних фактов, на одной констатации положительного или отрицательного. Нельзя вынести приговор герою лишь на основании фактов его ошибок и заблуждений. И само наличие ошибочных, иллюзорных представлений у героя никак не сводится в большом искусстве лишь к их простому осуждению.

С точки зрения голых фактов финал романа, итог жизни Григория всецело трагичен. Одинокий, в суровое время, еще не остывшее от страстей борьбы, он идет навстречу неизвестному. Однако читатель чувствует, что эта внешняя, хотя и неопровержимая истина фактов далеко не исчерпывает смысл финала романа. И это ощущение вполне обоснованно, так как, кроме фактов биографии Григория, в "Тихом Доне" есть еще общая концепция произведения, его художественная сверхправда, выражающая внутреннюю истину жизни и искусства. Ложное в жизни Григория, включая его заблуждения и иллюзии, представляет собой поучительнейший урок и уже только этим открывает путь в будущее и утверждает, в контексте всего произведения, оптимистический взгляд на ход истории. В совокупности всех сторон произведения раскрывается его полная правда, всемирно-историческое значение опыта бытия героев, их противоречий, трагедийной судьбы героев "Тихого Дона". Именно включение судьбы Григория в многостороннюю, социально-философскую концепцию романа создает предпосылки для широкого, исторически перспективного понимания всего его содержания. Осмысление ложного в характере и судьбе Григория Мелехова, таким образом, духовно обогащает, вооружает и возвышает человека.

Через все произведение Шолохова отчетливо прочерчена линия ответственности личности перед народом, перед историей. Вместе с тем в большом человековедческом и социально-философском плане романа, в обобщающем жизненном опыте героев находит свое воплощение и тема ответственности истории перед личностью.

Читатель, осознавая непримиримую обостренность борьбы, в то же время глубоко чувствует "издержки" этой борьбы, сочувствует ее жертвам. Однако это постижение сурового опыта истории, сочувствие жертвам борьбы, неизбежно порождающей разного рода ошибки, крайности и перегибы, мало имеют общего с прекраснодушными пожеланиями, чтобы революция развивалась иначе, гуманней, чем это было на самом деле. Шолохов не дает ни малейшего повода для суждений, имеющих целью исправить, подкрасить облик истории. Тема ответственности истории перед личностью рождается у писателя из реального человеческого и исторического опыта, из понимания всей совокупности движущих сил истории - как прогрессивных, так и реакционных.

Роман Шолохова, и прежде всего судьба Григория Мелехова, утверждает, что наша эпоха обостренных политических и духовных конфликтов властно требует от человека определения своего места в столкновении противостоящих сил, выяснения своей позиции в решении сложных вопросов. Противоречия движения истории часто ставят личность перед необходимостью выбора своего пути, ответственности за свои действия. Выдвинутая противоречиями и переломами истории проблема "выбора" и "ответственности", занимающая одно из центральных мест в мировой литературе, нашла новаторское решение в советской литературе.

История человека, выбирающего свою жизненную дорогу в суровые годы революции, получила наиболее широкое отражение именно в советской литературе. В эпических масштабах она нашла воплощение в трагической судьбе Григория Мелехова. Ходом событий революции пепел неизбежностью выбора пути поставлены также герои трилогии "Хождение по мукам" А. Н. Толстого, "Сева-тополя" А. Малышкина, "Преображения России" С. Н. Сергеева-Ценского, "Разлома" Б. Лавренева, "Любови Яровой" К. Тренева и многих других произведений советской литературы.

Проблему выбора пути, судьбы личности в переломную эпоху нельзя сводить к теме "интеллигенция и народ", как это делается во многих литературоведческих работах. Естественно, что революционный перелом в историческом развитии России обострил, придал драматичность вопросу выбора интеллигенцией жизненных путей. Этот весьма существенный для духовной жизни человечества процесс освещен в произведениях художественной литературы и критических исследованиях довольно полно. Вместе с тем концентрация внимания только на этой стороне проблемы далеко не исчерпывает ее.

Шолохов расширил и обострил смысл этой проблемы, распространил высокие требования нравственной ответственности на всех тех, кто в период революции становится активным участником исторического переворота.

Было бы неправильно считать участие Григория в повстанческом движении всецело вынужденным, а его самого против воли вовлеченным в зловещие события. На самом деле участие в восстании первое время отвечало некоему внутреннему стремлению его активной натуры. Когда оно вспыхнуло, Григорий, покинув свое вынужденное заточение, как бешеный, скакал в Татарский. "Он чувствовал такую лютую, огромную радость, такой прилив сил и решимость, что помимо воли его из горла рвался повизгивающий, клокочущий хрип"^*.

^* (Цитаты из художественных произведений М. А. Шолохова приводятся по изданию: Михаил Шолохов. Собр. соч. в 9-ти томах, тт. 1-8. М., "Художественная литература", 1965-1969.)

Ясен, казалось бы, его путь отныне, как высветленный месяцем шлях. Ему кажется, что он нашел свое настоящее место в жизни, в борьбе. Это доставляет ему внутреннее удовлетворение, уверенность, даже радость... "Будто и не было за его плечами дней поисков правды, шатаний, переходов и тяжелой внутренней борьбы..."

Григорий Мелехов часто характеризуется как жертва истории, неблагоприятного стечения обстоятельств. Такая трактовка этого образа упрощает реальную его природу и сложность.

Григорий не просто жертва, он и активный участник общественных событий, стремящийся по-своему, с оружием в руках осуществлять то, что он считал своими убеждениями.

Но именно в испытаниях революции на своем горьком опыте он преодолевает свои прежние иллюзии, начинает разбираться в смысле событий. Иллюзорность убеждений Григория предопределяет их крушение в столкновении с реальным развитием истории.

Тему "история, революция и личность" Шолохов решает диалектически. Писатель великолепно показал могущество революционного хода истории, ее определяющее воздействие на судьбы героев. Эта сторона проблемы получила наиболее полную разработку в литературе о Шолохове. Но если бы писатель ограничился воссозданием лишь этой стороны, то характеры были бы лишены многосторонности и естественности. Шолохов освещает роль личного начала во взаимодействии с общими закономерностями развития истории. Изображение человека во взаимосвязанности его общественных и личных сторон - одна из особенностей художественного таланта Шолохова. Мы видим в его творчестве не только неотделимость, но и противоречивость соотношения исторической необходимости и личной воли.

В "Письме в Вешенскую" индийский писатель Мулк Радж Ананд особо выделяет как привлекательную черту героев Шолохова их жизненную естественность и активность, позволяющую им оставаться человечными в любых обстоятельствах и испытаниях.

Внутренний пафос романа Шолохова, его писательского отношения к своим героям, определяется прежде всего последовательно проводимой идеей о самоценности каждой человеческой личности. На новом материале Шолохов раскрыл в новом свете одну из решающих проблем всемирной литературы, - проблему соотношения объективных законов истории и самоценности личности. Чрезвычайная обостренность этой проблемы выявилась уже с начала XX века. Крупнейшие писатели нашего столетия пытались дать ответ на вопрос о реальном значении воли личности в сложном движении истории. И естественно, на первом плане изображения находится процесс столкновения объективного хода жизни с разного рода иллюзиями, явлениями крушения личности. И бескомпромиссно правдивое воссоздание драматического реального опыта истории явилось благородной почвой для обоснованного освещения центральной темы искусства - темы самоценности личности. И как это ни удивительно, многие бесхитростно выраженные иллюзии Григория Мелехова, его представления о революции оказываются сходными с представлениями некоторых самых прославленных интеллектуалов XX века. Они также восприняли ее с внешней стороны, увидели в ней лишь факт жестокости и насилия и не увидели ее основной гуманистической сущности. Они также усмотрели в ней нечто чужеродное естественному развитию жизни народов, безжалостно, силой разрушающее сложившиеся нормы народной жизни, ее основ, традиций, не считающееся с естественной природой и стремлениями человеческой личности. Как ни странно, в простых словах Григория Мелехова читатель порой улавливает отзвуки известных интеллектуальных концепций о соотношении революции с историческими и нравственными традициями народов, с принципами гуманизма, представлениями о добре и зле. И новаторство Шолохова состоит в том, что он открыл родство их иллюзий с иллюзиями народной массы, жизненную глубинность тех напряженных размышлений, которые так мучительно волновали донского хлебороба Григория Мелехова.

Внимание Шолохова к глубинам жизни народных масс, его новаторство в воплощении взаимосвязи простого человека труда и хода истории обогащает наше представление о духовном богатстве, интеллектуальности литературы. "Тихий Дон" дает все основания для разграничения подлинной интеллектуальности художественного творчества от интеллектуальности мнимой, призрачной. Это чрезвычайно актуально в наши дни, когда предпринимаются попытки утвердить сверхмодные течения и концепции, носящие антидемократический и антиреалистический характер, несовместимые с процессами обогащения духовной жизни самых широких народных масс творчеством.

Вполне обоснованно утверждение многих литературоведов, что повествование Шолохова, его герои в силу своей человеческой и художественной правды как бы сливаются с жизнью. Тезис этот отражает могучую жизненную убедительность реализма Шолохова. Но само по себе верное положение о "земной природе" его творчества, определение "как сама жизнь" понимается по-разному, порой получает тенденциозные истолкования. Некоторые литературоведы говорят о том, что Шолохов изображает человека лишь в его могучем первозданном виде, живущим по своим фатальным законам, но вне современных интеллектуальных проблем, вне движения высокой современной мысли.

На этом основании творчество Шолохова порою относили к типу так называемой традиционалистской литературы, далекой от новаторских художественных исканий XX века. Утверждалось, что в отличие от этой традиционалистской литературы якобы существует некая интеллектуальная литература, устремленная в сферу вершинных духовных исканий современного мира. На самом деле такое снижающее представление ложно в своей исходной основе и является выражением односторонних антиреалистических воззрений, тенденциозно трактующих саму сущность интеллектуальности литературы. Она довольно часто усматривается в господстве в произведении отвлеченных суждений, в наличии особых "интеллектуалистических надстроек".

Мы еще помним попытки некоторых критиков разделить советских писателей на группы "мыслителей" и "немыслителей". К творчески передовым писателям-"мыслителям" относились литераторы, строящие свои произведения на приемах публицистики, отвлеченности, условности. К традиционным писателям-художникам, но "немыслителям" относились все крупнейшие советские мастера художественного реализма - М. Шолохов, А. Толстой, К. Федин, В. Шишков и другие, основывающиеся на "жизнеподобных" формах воплощения. Они точно передают, живописуют в образах явления жизни, но современная сложная мысль якобы остается вне пределов их творчества. Поэтому герои, все содержание романа, художественное мышление Шолохова и творчески родственных ему писателей характеризовались как духовно приземленное, находящееся вне интеллектуальных исканий современного человечества.

Действительно, М. Шолохов, А. Толстой и другие советские писатели-реалисты выражали свою мысль преимущественно не в декларативно-обнаженном виде, а в формах "самой жизни", в самой плоти и развитии образов. Но предметная чувственность их творчества не дает никаких оснований для отлучения их от интеллектуальных исканий эпохи. Сама по себе декларативно-обнаженная форма повествования, склонность "литераторов-мыслителей" к общим отвлеченным суждениям совсем не представляет гарантию интеллектуального богатства их произведений.

Художественное углубление в процесс революционного преобразования общества и самого человека - наиболее высокая и сложная проблема духовного бытия современности.

Еще на нашей памяти вульгаризаторские статьи, в которых трагедия Григория Мелехова объяснялась "отсутствием у него разума". В одной из таких статей говорилось, что даже лучший из персонажей "Тихого Дона" Григорий - тугодум, мысль для него "непосильное бремя". Далее он назывался человеком "стадного поведения", "неразвитым", "безнадежно отсталым", "умственно ограниченным" и т. д. Автор этих определений, очевидно, не допускал, чтобы с героями из простых крестьян могли быть связаны какие-либо сложные интеллектуальные проблемы. Повторение старой предвзятой тенденциозной мысли, будто автору "Тихого Дона" чужда "общая мысль", высшие проблемы интеллектуальной жизни не имеют ничего общего с истиной. Наоборот, убедительность и обаяние его правды порождены глубоким раздумьем о судьбе человеческой и судьбе народной, о путях личности и народных масс в революционную эпоху. А это самая главная, решающая историко-философская и нравственная проблема эпохи!

Интеллектуальное начало у Шолохова связано с освоением писателем и его героями объективного опыта истории и современности. И обращенность к объективному опыту жизни народных масс выступает у писателя основным источником как эпичности, так и духовного, интеллектуального богатства его искусства.

Некоторые крупнейшие писатели XX века сосредоточивают свое внимание на какой-либо одной проблеме бытия, нередко отвлеченной, умозрительно-интеллектуальной или нравственной. У Шолохова мы видим гармоническое единство всех сторон жизни - социальной, нравственной, психологической.

Шолохов выходит за пределы отвлеченных решений интеллектуальных и нравственных проблем, которыми так богата зарубежная литература XX века. Проблемы эти у него освещаются в органической связи с реальным, жизненным опытом народа и решаются в единстве трех начал - человека, истории и революции.

В нашу эпоху интеллектуальные проблемы, оторванные от проблем бытия народных масс, всегда будут оставаться на периферии духовной жизни эпохи.

Творчество Шолохова, как и вся советская литература, приобщило простого человека к мировой культуре, к самым сложным проблемам общественной и духовной жизни эпохи.

Приобщение людей труда к сложнейшим проблемам бытия - новаторская черта искусства социалистического реализма.

III

Произведения Шолохова по-новому ставят так называемую проблему "маленького человека", имеющую длительную литературную историю. Эта проблема сегодня непосредственно связана с вопросом о месте личности в современном мире и перспективах ее развития в будущем.

Герои Шолохова - самые простые люди. Однако на них нет и тени плоской "простонародности" и примитивизма мышления и чувств. Глубоко проникая в жизнь, мышление и чувства простых людей, Шолохов пролагает новые пути в искусстве. Писатель открыл в душах простых тружеников глубокое отражение мировых исторических событий, драматические, нередко трагические поиски верного решения коренных вопросов современного бытия, тонкость чувствований в дружбе, любви и ненависти, в восприятии родной природы. Органично и естественно Шолохов связывает драматические борения человеческого духа, внутреннюю эмоциональную тонкость с глубинными основами народной жизни.

Народность творчества Шолохова получила всемирное признание, в том числе и со стороны литераторов, далеких от принципов социалистического искусства. Так, американский критик Малькольм Каули не скрывает своего восхищения этим писательским даром Шолохова. "Тихий Дон" - утверждает он, - величайший из всех романов, написанных о русской революции. У Шолохова есть чувство народа, что довольно редко встречается в литературе какой-либо другой страны, кроме России. Он не пытается представить своих героев лучше, чем они есть на самом деле... Они для него просто люди, он живет в казацкой станице, и они являются его соседями"^*.

^* ("Интернациональная литература", 1941, № 11-12, с. 328.)

Далеко не все, что пишет Малькольм Каули о Шолохове и о советской литературе, справедливо и правильно. Но нужно признать, что слова о "чувстве народа" у Шолохова - замечательные слова. Шолоховское "чувство народа" - не декларация, не бытописание. Оно художественно реализовано в высочайших творениях искусства слова, представляющих новаторское открытие в советской и мировой литературе.

Не менее далекий от принципов социалистической литературы другой американский литературовед, профессор Д. Стюарт признает, что "Тихий Дон" Шолохова "так же, как и эпос Гомера, является отражением народной жизни и культуры, что он одновременно является великим и народным, что его эстетические компоненты нерасторжимы - сочетание, которого почти никогда не достигали западные писатели XX века"^*.

^* ("New Republic", 18. VIII. 1941, p. 225-226.)

Путь человека к новому сознанию в революционную эпоху изображали и многие другие советские писатели. Но в центре внимания у А. Толстого, А. Малышкина, К. Федина вначале были герои-интеллигенты, ищущие своего места в бытии революционного времени. В частности, А. Толстой в первых двух книгах трилогии "Хождение по мукам" усматривал в Телегине наиболее устойчивую, наиболее полно представляющую реальные стремления всей нации часть общества, хранящую традиции русской государственности и культуры. И воплощение в образе такого человека основной, наиболее жизнеспособной и подлинно исторической силы имело определенный политический смысл, выражало взгляд писателя на наиболее существенное, типическое в социальной действительности. Введение в третьей книге "Хождения по мукам" новых героев придало всей трилогии эпическое звучание: произведение об участи интеллигенции перерастает в эпопею о судьбе народа, о революционном преобразовании всей жизни и внутреннего мира миллионов людей.

В отличие от А. Толстого и ряда других советских писателей старшего поколения, Шолохов с первых страниц "Тихого Дона" обращается к воплощению "почвенных" основ народной жизни. Это дало ему возможность с небывалой глубиной открыть народные характеры, драматические процессы в бытии масс трудящихся.

Народ представлен в произведениях Шолохова на новом уровне, во всем богатстве и разнообразии человеческих личностей. Здесь не просто изображение массы и ее представителей. Каждый герой у Шолохова - отчетливо выраженная личность.

В углублении народности Л. Толстой и ряд других классиков художественного слова видели будущее, новый период истории русской литературы. В письме к Н. Н. Страхову 3 марта 1872 года Толстой высказал свои мысли по этому поводу: "Заметили ли вы в наше время в мире русской поэзии связь между двумя явлениями, находящимися между собой в обратном отношении: - упадок поэтического творчества всякого рода - музыки, живописи... (и украшения) и поэзии. Мне кажется, что это даже не упадок, а смерть с залогом возрождения в народности. Последняя волна поэтическая - парабола была при Пушкине на высшей точке, потом Лермонтов, Гоголь, мы грешные, и ушла под землю. Другая линия пошла в изучение народа и выплывает, бог даст, а Пушкинский период умер совсем, сошел на нет. Вы поймете, вероятно, что я хочу сказать. Счастливы те, кто будут участвовать в выплывании. Я надеюсь"^*.

^* (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 61. М., Гослитиздат, 1953, с. 274-275.)

Существует мнение, будто бы Шолохов нашел нечто общее, среднее в народе, некую его цельность, объединяющую различные борющиеся, противостоящие общественные силы. Главное выражение такого объединяющего народного начала усматривается в возрождении на новой исторической основе общественного и нравственного пафоса правдоискательства, воплощенного в героях типа Григория Мелехова.

Действительно, существуют некие общие духовные начала национальной народной жизни. Но содержание романа "Тихий Дон" свидетельствует о более сложном, более многостороннем реалистическом решении этого вопроса Широкие общие народные начала Шолохов открывает через резкую дифференциацию всего социального и психологического содержания эпохи, через столкновение их острых порой непримиримых конфликтах. Он не только противопоставляет противостоящие общественные лагери, но и в самом трудовом народе - разные начала. С одной стороны, он обнажает отмирающее, отсталое, преходящее. С другой, он открывает подлинно устойчивое, развивающееся, те творческие, общественные, психологические и нравственные ценности, которые имеют будущее. Именно в борьбе наиболее отчетливо раскрываются прочные общественные начала народной жизни.

Другие критики, наоборот, усматривают особенность Шолохова в беспощадном "истреблении общественной середины", то есть слоев населения, не ставших определенно на сторону одной из противостоящих борющихся сил - красных или белых. Точка зрения эта схематична. Проблема "середины" в романе представлена гораздо сложнее. Писатель раскрывает иллюзорность "третьего пути". Вместе с тем его заботит судьба огромных слоев населения, процесс политического определения.

Новаторские особенности "Тихого Дона" дают почву для обоснованного и точного определения критерия народности. Под народностью в искусстве часто понимается лишь нечто доступное восприятию широких масс, но исторически неподвижное, стабильное, такое, например, как произведения национального фольклора или массовая песня. Народность в таких истолкованиях как бы противостоит сложности, динамичности современного художественного сознания. Такие сниженные трактовки народности не соответствуют подлинному опыту литератур народов Советского Союза, творческому облику художников слова разных национальностей, которых общественное мнение по праву считает народными в самом широком значении этого слова. Коллективный опыт советской литературы, и прежде всего произведений Шолохова, утвердил новое качество народности, новое содержание этого понятия.

Пример творчества Шолохова свидетельствует, что народность в ее подлинно современном содержании состоит прежде всего в реальном соответствии поступательному движению самосознания общества, его самым высоким критериям и запросам. Именно в сочетании классических художественных национальных достижений и традиций со стремительным движением жизни и самосознания масс заключается новое качество, подлинное содержание понятия народности. Народность социалистического искусства неотделима от современности, вырастает на почве ее общественной и духовной динамики. Высокий критерий народности относится лишь к лучшим, наиболее высоким достижениям художественной культуры, вошедшим или способным войти в сознание народных масс, обогащающим духовный мир человека.

Своим творчеством, своими суждениями о литературе Шолохов активно вступает в спор о человеке, его природе и принципах его изображения, спор, который можно считать центральным в развитии современной литературы.

Социалистическая революция, включая рядовых людей в ход истории, делает их активными участниками великих исторических свершений. Как известно, процесс превращения "бытового человека" в "человека исторического" чрезвычайно интересовал М. Горького. Тема эта - одна из центральных в мировой литературе нашей эпохи. Шолохову принадлежит заслуга нового раскрытия этой темы во всем драматизме ее звучания.

Обращаясь в первой книге романа к изображению предреволюционного бытия героя, Шолохов менее всего замыкается в повествовании о некоем ограниченном в своих делах своеобразном казачьем прошлом. Уже первую книгу романа пронизывает предчувствие распада сословного казачьего порядка, несмотря на внешнюю его незыблемость. Слишком много противоречий, старых и новых, раздирает бытие обитателей хутора Татарского, кажется, наглухо отгороженных от большого внешнего мира. Еще явственнее чувствуются признаки крушения всего старого строя отношений и образа мышления во время первой мировой войны, когда казаки столкнулись с новым большим миром, с его неведомыми им ранее драматическими противоречиями. В силу исторических обстоятельств герои "Тихого Дона", простые хлеборобы, жители самых отдаленных уголков страны оказываются втянутыми в водоворот основных битв эпохи, в водоворот решающих политических событий.

Писатель раскрыл тектонические революционные смещения в самых широких, самых низших почвенных слоях человеческой геологии эпохи. Биографии героев "Тихого Дона" включаются в круг процессов и проблем всеохватывающего всемирно-исторического масштаба. Перед нами своеобразное воплощение характерных процессов эпохи империализма, ставших одной из центральных тем всей мировой литературы. Писатель обнажает структуру общества этого времени, изображая его наиболее застойные наиболее удаленные от эпицентра исторических колебаний социальные звенья, в их подлинных смещениях, в противоречивом движении к будущему. Всемирно-историческое значение советской литературы, блестящим художником которой явился Шолохов, состоит в том, что процессы эпохи империализма, распад старого уклада, нарастание социалистической революции изображаются как бы снизу, глазами самих народных масс. Если сопоставить изображение этого процесса, например, у А. Барбюса в романах "Огонь" и "Ясность", то его герои, при всей своей исходной мещанской ограниченности, все же ближе к направляющему интеллектуальному механизму мировой структуры империализма, к явлениям, предвещающим неизбежность грядущего обновления мира.

Один из характерных процессов истории - расширение духовного горизонта народных масс на основе огромного, подчас драматического жизненного опыта и осознания широких проблем бытия человечества современной эпохи. Таков путь Григория Мелехова и ряда других обитателей донского хутора Татарского. В начале романа их духовный мир не выходит за узкие пределы их замкнутого существования. Постепенно последствия первой мировой войны, а затем социалистической революции безвозвратно разрушат эту замкнутость, раздвинут границы их мировосприятия.

Тема революционного прозрения человека в испытаниях эпохи нашла в литературе XX столетия многообразное художественное воплощение. Своеобразие М. Шолохова - в широте раскрытия этого процесса, в изображении особого драматизма, в развитии сознания людей, по-разному восходящих от сословной косности к вершинам революционного миросознания.

Роман "Тихий Дон" отличает многообразие и сложить конфликтов, мы находим здесь целую палитру внешних и внутренних конфликтов - от обостренной предельной конфронтации социальных сил до тончайших интимных эмоциональных коллизий.

Источник силы, драматичности и обаяния образа Григория состоит в том, что художественное воплощение противоборствующих в его сознании различных начал далеко переросло пределы личного внутреннего конфликта, своеобразно отразив столкновение исторических, психологических и нравственных тенденций более широкой, поистине общемировой значимости.

Григорий Мелехов находится в состоянии постоянной авторефлексии, в его сознании все время идет столкновение различных представлений, впечатлений, чувств. Внутренний мир Григория отличает напряженность и мучительность размышлений о ходе общественных событий, о выборе своего пути. Можно сказать, что это главное, движущее его внутреннее состояние. Вместе с тем Григорий стремится к определенности своих внутренних решений, к преодолению собственной двойственности. Именно это и определяет прежде всего конфликтность внутреннего мира Григория.

Как известно, сторонники модернистских течений возводят депрессивную авторефлексию героя в одну из основных черт расщепленной личности наших дней, отражающих расколотость современного бытия, крушения всех прежних идейных и моральных ценностей.

М. Шолохов подходит к жизни широко и многогранно. Внутренняя авторефлексия Григория своеобразно отражает противоречия восходящего движения жизни, противоречия реального процесса революционного преобразования сознания широких народных масс. Именно поэтому авторефлексия героя уже не имеет односторонне негативного и в сущности своей деструктивного характера. Григорий не только не замкнут в депрессивных явлениях духовного кризиса, но обращен ко всей совокупности разрушительных и созидательных начал современной действительности.

Писатель обнажил и столкнул в непримиримой схватке все социальные силы и воззрения, все правды и нравственные представления и эмоции эпохи. Здесь выражены "правды" представителей различных героев и слоев общества. Каждая из них говорит о себе полным голосом, выкладывая все свои доводы. И именно такое, самое свободное беспощадно правдивое противоборство крайних сил представлений и чувств, в которых воплощен опыт жизни придает предельную неопровержимую убедительность всей образной логике романа.

Наиболее обостренное личностное выражение нашли конфликты борьбы противостоящих сил в отношениях Григория Мелехова и Михаила Кошевого.

Безусловно, целый ряд обстоятельств (подозрительное отношение со стороны Штокмана и Кошевого, угроза жизни) иногда ставили Григория в безвыходное положение заставляли примкнуть к повстанцам. Григорий по-своему прав, когда говорит, возражая на обвинения Михаила Кошевого: "Если бы тогда на гулянке меня не собирались убить красноармейцы, я бы, может, и не участвовал в восстании". Однако это не вся истина.

Суровая логика борьбы предельно обостряет все противоречия. Прежде неразлучные друзья, Григорий и Кошевой становятся врагами. Об этом Григорию прямо и жестоко говорит Михаил Кошевой:

"- Враги мы с тобой.

- Были.

- Да, видно, и будем.

- Не понимаю. Почему?

- Ненадежный человек.

- Это ты зря. Говоришь ты это зря!"

Григорий не понимает и не приемлет обвинений Кошевого, поскольку живет только своей правдой, не учитывает всей обстановки борьбы, всего революционного перелома, всей накаленности страстей. Образ Михаила Кошевого вызвал длительные споры в критике. Кошевого обвиняли в сухости, непонимании путей крестьянства в революции, политическом схематизме. Было даже выдвинуто обвинение, что в печальной гибели Григория Мелехова виноват Кошевой: если бы Кошевой менее сурово отнесся к нему после возвращения с фронта, то, возможно, и не пришлось бы тому идти в банду Фомина.

Однако можно ли считать правым только Григория, а Кошевого воспринимать лишь как человека нечуткого, ожесточенного? Нет. Сталкивались две правды. Одна - субъективная человеческая правда, другая - правда и логика ожесточенной классовой борьбы.

Основа многих односторонних, схематических суждении о романе М. Шолохова, о судьбе Григория Мелехова - непонимание, а порой и неприятие изображенных в произведении "крайностей", исключительных положений в характерах и действиях героев.

Действительно, "крайностями", своего рода исключительностью отличается сама биография и поведение Григория, ставшего командиром повстанческой казачьей дивизии. Как ошибочная "крайность", как незаслуженная обида воспринимается рядом критиков суровость и подозрительность Михаила Кошевого в отношении к Григорию, когда тот впервые сложил оружие, прибыл в родные места. Все это представляется отклонением от привычных представлений о ходе революции, от общих ведущих закономерностей ее развития. Но в политике такие крайности и такие ситуации, выходящие за пределы общей закономерности, являются сопутствующей стороной всякой переломной исторической эпохи. Вопрос о всякого рода издержках в обостренные исторические периоды общественной борьбы чрезвычайно сложен. Это много раз отмечал В. И. Ленин, указывая, что столкновение и обострение страстей в схватке не на жизнь, а на смерть делает всякого рода крайности неизбежными. Возможность их заложена в самой человеческой разнородности всякого массового движения.

Трудно согласиться с упреками в адрес Кошевого, что он не проявил достаточной гуманности, чуткости и доверия к Григорию Мелехову, когда тот решил сложить оружие. Слишком жестокой была борьба, слишком много жертв и страданий она принесла, слишком накалены были страсти. С суровой правдивостью изображает это Шолохов. Такова историческая истина.

Неправомерно воспринимать отношения Григория Мелехова и Михаила Кошевого как некое идеальное воплощение двух дистиллированных правд - правды личной, человеческой и правды революции. Шолохов, как всегда далекий от схематизма, рисует реальные сложности жизни. В доводах Григория, полагающего, будто бы его раскаяния достаточно, чтобы сразу снять тяжесть содеянного, забыть прошлое, много иллюзорного. Но и в действиях Кошевого не все безупречно. Писатель показывает, что Кошевой допускает ряд необоснованных суждений по отношению к разоружившимся участникам повстанческого движения.

"Старое не забывается", - категорически заявляет он. Его позиции не принимает даже его жена Дуняша:

"- Что же, по-твоему, кто в белых был, так им и сроду не простится это?

- А ты как думала?

- А я так думала, что кто старое вспомянет, тому, говорят, глаз вон.

- Ну, это, может, так по Евангелию гласит, - холодно сказал Мишка. - А по-моему, должен человек всегда отвечать за свои дела.

- Власть про это ничего не говорит, - тихо сказала Дуняшка".

После того как Григорий, по его требованию, стал на учет в ГК, Кошевой требует от приехавшего в хутор красноармейского отряда немедленного ареста его. Именно это заставило Григория бежать из родных мест.

Писатель совсем не ставил своей целью создать в лице Кошевого фигуру, воплощающую во всей полноте общие и гуманистические принципы революции. Сам по себе Михаил Кошевой не выдерживает требования быть мерилом правды революции. Перед нами живой образ коммуниста-станичника, действующего самоотверженно, бескомпромиссно, но в меру своего сознания. Рядовой, преданный борец за советскую власть, Кошевой, со своими недостатками, по уровню своего общего идейно-политического развития мало выделялся из породившей его крестьянской среды. Поэтому не все его поступки и суждения отличаются точностью, находятся на высоте передовой революционной мысли.

На драматическом опыте жизни беспощадно правдиво Шолохов ставит острейшую проблему гуманизма - проблему соотношения общих норм человечности с необходимостью революционного возмездия. Ставит ее не отвлеченно, а в глубоком конфликте индивидуальных характеров, определяющей среды и уровня сознания. И это придает постановке этой широкой общемировой проблемы особую жизненную напряженность и убедительность.

Вопрос о выборе пути у Григория приобрел особую драматическую сложность, отразив предельную усложненность проблем и противоречий большого мира XX столетия.

Обоснованно в критической литературе много говорится отношениях Григория с историей. Причем эти отношения обычно характеризуют как постепенное мучительное драматическое сближение Григория с ходом исторического процесса. На самом деле отношения Григория с историей, с основным направлением общественного развития носят более сложный характер. Герой то страстно ищет новых путей, включается в революционное развитие действительности, то находится как бы в противоборстве с ходом истории. Переходы в этом смысле порой неожиданны, поскольку сами представления Григория о развитии общества двойственны. Трезвое осмысление горького опыта жизни у Григория переплетается с иллюзорными представлениями, что часто, помимо воли, ставит его в позицию конфликта с реальными историческими силами эпохи.

Трагичность облика Григория определена тем, что он верит в представления и иллюзии "старого порядка", хотя этот порядок сметала сокрушающая сила революционной истории.

Значительность образа Григория Мелехова в первую очередь в том и состоит, что он - живое воплощение борьбы новых сил со старой традицией, хотя эта борьба закончилась для него катастрофой. Метания Григория не только плод его личной слабости: если бы было так, то перед нами был бы не трагический, а мелодраматический герой. Нет, герой Шолохова сильный, энергичный и мужественный человек, субъективно стремившийся к правде. Но подкупающий нас своей одаренностью и непосредственностью, Григорий не сумел преодолеть воздействия отживших иллюзий и стал их жертвой. В его сознании идет мучительная борьба здорового, чуткого и искреннего человека с иллюзорными представлениями о новом справедливом мироустройстве. Но само по себе чувство реальности движения жизни не может вывести Григория из трагического тупика, поэтому Шолохов не становится на этот внешне заманчивый, но ложный путь. Как настоящий художник, он рисует естественное трагическое развитие самобытного, индивидуального характера запутавшегося в иллюзиях и пришедшего к конфликту с движением народной жизни.

Существенно не упускать из вида, что поступательному ходу истории противостоит не некое цельное и единое, но двойственное и противоречивое сознание Григория. Без этого не было бы внутренней борьбы героя, интенсивности его духовных исканий. И причина трагичности финала Григория в том, что он ошибался в главном - в представлении о подлинно народных силах, о реальных освободительных силах истории.

Позицию Григория нельзя упрощенно представлять как протест против реальной правды революции. Дело в том что Григорий воспринял революцию чисто эмпирически, как вторжение в сложившийся крестьянский быт некой чуждой силы, стремящейся насильственно разрушить все прежние устои жизни. Поэтому он восстает против красных, усматривая в их действиях нарушение прав трудового человека. Сам он искренне считает себя защитником народных прав и интересов, весьма узко и искаженно представляя себе цели революции. И в этом смысле роман Шолохова является также повествованием о сложности формирования идей революции в сознании многомиллионных трудовых масс.

Было бы упрощением представлять внутренние духовные противоречия Григория как некое зеркальное отражение столкновений внешних социальных сил. Некогда они довольно часто трактовались в критике как своего рода персонифицированная иллюстрация двойственности души крестьянина-середняка, которую можно было полностью исчерпать известными цитатами о социально-экономической противоречивости этого слоя населения. Писатель поставил перед собой гораздо более сложные творческие задачи, последовательно изображая живую диалектику взаимоотношений объективных законов истории с индивидуальностью героя, взаимоотношений нового, внесенного революцией, со старыми, исторически сложившимися нравственными устоями народной жизни. Понятия "народная жизнь" и "революция" нераздельны. Но это далеко не одно и то же. Революция отобрала и наследовала многое из этих ценностей. Но она принесла с собой еще и новое, неизведанное, определяющее облик будущего.

Художественная целостность и органичность воплощения облика Григория, трагического финала его судьбы подчинена у Шолохова реальной сложности жизни. Особенно сложным во всех жизненных противоречиях предстает соотношение личной человеческой биографии с законами истории. Оно отнюдь не сводится к элементарному совпадению или противостоянию.

Судьба Григория в высшей степени своеобразна, во многом необычна. Но и она представлена в зависимости от основной решающей исторической силы - всепокоряющего народного революционного движения. Григорий проверяет свои представления и идеалы реальной действительностью. Высшим судьей здесь выступает суровая, непреклонная ломка самой жизни. Революция гуманна по своей сущности. Она много раз давала Григорию возможность выбора, но она сурово покарала его за попытку противопоставить себя революционному движению народных масс к новой жизни. В таком завершении судьбы героя нет никакой фатальной предопределенности, хотя здесь и выражена историческая закономерность.

Историческую правдивость финала романа глубоко почувствовали литераторы разных поколений и стран. Шведский критик С. Сторк, обращая внимание на новаторскую сущность социально-философской и художественной концепции романа, указывает, что Шолохов "не ограничивается изображением и анализом общественных и личных конфликтов, а указывает пути к их разрешению. Несмотря на трагическую судьбу главных героев, роман "Тихий Дон" весь озарен глубоким и жизнеутверждающим оптимизмом"^*.

^* (Storck Sven. Nagra moderna ryska författare. Stockholm, 1947, s. 99, 103.)

Автор статьи о Шолохове в итальянском "Универсальном словаре современной литературы" (Милан, 1960) придает особое значение изображению в "Тихом Доне" темы утверждения "новой силы в обществе, способной ассимилировать любую социальную категорию людей". "Сквозь кризис души Григория Мелехова видно, как дух казацкого бунтарства покоряется, и в людях рождается уверенность за будущее мира..."^*.

^* (M. A. Solochov. Dizionario Universale della Letteratura Contemporanea, vol. IV. Milano, 1960, p. 562-564.)

Трагизм судьбы Григория, его заблуждения, по убеждению известного шведского критика Стига Кармсона, не отчуждают его от будущего: "В ясных глазах сына Григорий видит контуры нового мира, в котором он должен будет жить. Он не имел права уходить от обязанностей будущего. Несмотря на все просчеты и ошибки, его жизнь принадлежит будущему"^*.

^* ("Morgon Tidningen", 23. II. 1961.)

Несколько по-иному характеризует человековедческий социально-философский смысл финала романа "Тихий Дон" испанский литературовед Хосе Мария Вальверде: "Ключ произведения таится на его последней странице: Григорий оставляет позади мир мертвых, чтобы вступить в новый этап своей жизни - и жизни вообще, - неся на руках своего сына, как единственное свое достояние, и ничего более не объясняется, ничто не решается, не связываются нити, чтобы закончить произведение, как это было в эпилоге "Войны и мира"... Итог "Тихого Дона" в том, что с прошлым покончено. Как бы начиная с ничего, отец и сын входят в новое время"^*.

^* (J. M. V. (Joce Maria Valverde). Introduccion. - Sholojov M. A. E1 Don APacible. Barcelona, Editorial "Planeta". Mavo de 1966, p. 179 ("Maestoros Rusos", m. VIII).)

Возникает вопрос - действительно ли порваны все нити у Григория с прошлым? Действительно ли он с сыном начинает с "ничего"? Можно во многом согласиться с мнением испанского критика. Безусловно, человеческие связи, изображенные в "Войне и мире", были более устойчивыми. В отличие от жизни людей начала прошлого века, человеческий мир "Тихого Дона" показан на стыке двух эпох, неизбежно разорвавшим многие старые связи и рождающим новые. Но это не означает, что Григорий пришел на порог новой жизни, "начиная с ничего". Он оставил в прошлом свои заблуждения и иллюзии, но сохраняет для человечества смысл горького проницательного жизненного опыта. Итог жизни Григория, уроки его жизни трагичны. Однако этот итог не есть просто полное самоуничтожение Григория. Не уйдут бесследно его человечность, чуткость и одаренность, любовь к родине и труду, напряженные искания правды и справедливости.

Крушение, одиночество, духовная опустошенность Григория - это лишь одна сторона финала романа. Понятие "духовная опустошенность" не исчерпывает всего того объективного богатства волнующих размышлений и чувств, которые вызывают у читателя последние строки романа. За видимой правдой гражданской биографии Григория скрывается еще другая, глубочайшая художественная правда характера и героя, властно привлекающая к нему читателя, вызывающая лучшие человеческие чувства. Богатство размышлений, переживаний и ассоциаций, связанных со всем жизненным опытом Григория, порождает могучий, всеохватывающий процесс духовного очищения человека, который еще в античной эстетике обозначался термином "катарсис", процесс, утверждающий, определяющий концепцию всего произведения, пафос возрождения и обновления личности.

На первый взгляд, ограничиваясь пределами лишь внешних фактов биографии Григория, можно сделать вывод о том, что он остался в стороне, чужим общему потоку народной жизни, внушающему веру в будущее. Но это не совсем так. Горькие искания Григория, крушение его иллюзий вошли в большой исторический опыт народа, в борьбе пролагавшего пути в свое новое будущее.

IV

Шолохов воплощает в романе "Тихий Дон" не только опыт русского национального бытия, но и включает его в решение проблем мирового значения. Одна из таких проблем, нашедшая многочисленные трактовки в литературе XX века, проблема трагического, проецируемая на законы общественного прогресса и прежде всего на концепцию революции.

Ряду книг и статей о "Тихом Доне" присуща некоторая односторонность характеристик и выводов. В одних из них, особенно в ранний период исследования творчества Шолохова, внимание авторов концентрировалось на воплощении писателем исторических событий и общественных процессов при явно недостаточном внимании к индивидуальным особенностям характеров и судеб героев романа.

В работах же более позднего времени, вплоть до наших дней, центр тяжести столь же односторонне переместился на исследование "личностного" содержания произведения, прежде всего образа Григория Мелехова, при явном ослаблении интереса к общей художественной концепции эпохи.

"Личностный" аспект трактовки содержания романа "Тихий Дон" вполне закономерен. Однако ограничение внимания исследователей лишь судьбой Григория Мелехова не может привести к верным общим выводам. "Тихий Дон" М. Шолохова - великая художественная правда о революции, о переломной эпохе. "Личностный" аспект романа не только не исчерпывает его содержание, но не может объяснить и самого характера Григория Мелехова.

Особенности индивидуальных характеров и судеб героев у Шолохова (и в этом его новаторство) могут быть поняты лишь в органической связи со всем историко-философским смыслом произведения, прежде всего с воплощенной в нем концепцией революции. Революция - естественная среда бытия героев, главный фактор, определяющий их характеры, их сознание, поступки и чувства.

Художественная концепция революции в романе проникнута утверждением ее обновляющего, созидательного смысла, раскрепостившего творческие силы народа, направившие страну по пути социалистического прогресса. Отметим, что критическое упоминание Шолоховым в его речи на XXIV съезде партии имени ревизиониста-ренегата Э. Фишера является далеко не случайным, по определено всей позицией писателя, его художественным восприятием социалистической революции. Как известно, литераторы типа Фишера длительное время наиболее активно и назойливо старались внушить мировому общественному мнению свое извращенное представление о природе и развитии социалистической революции как явлении незакономерном, чуждом естественному историческому развитию нашей страны. Поэтому она трактовалась как явление исторически бесперспективное, обреченное на перерождение, на "деформацию".

В своей сущности эта версия не нова и является одним из вариантов общей реакционной концепции насильственной, инородной естественному ходу развития человечества природы всякой революции.

В сущности, такой же взгляд на природу революции в связи с творчеством Шолохова еще раньше выразил американский журналист Гарри Солсбери. В своей известной статье "О маленьком мальчике Гарри и большом мистере Солсбери" Шолохов дал достойную отповедь злой, неуемной фантазии этого журналиста, во имя сенсации пытавшегося искаженно представить судьбу личности в процессе развития революции, в эпоху утверждения социализма. Покоряющая социальная и человеческая правда романа "Тихий Дон" неопровержимо раскрывает несостоятельность подобного рода воззрений.

Григорий уходит со страниц романа. Трагической судьбе Григория сопутствует гибель многих окружающих его людей. Уходит из жизни Аксинья. Уходят из жизни Петр, Пантелей Прокофьевич, Наталья, Ильинична, Дарья. Разваливается семья Мелеховых. Конец героев "Тихого Дона" воспринимается нами как подлинная и глубочайшая трагедия. Мелеховы пали жертвой ложных представлений о жизни, навязанных им старым укладом. Шолохов ярко нарисовал нам Мелеховых как людей труда, не нашедших верного пути.

В трагических конфликтах романа "Тихий Дон" писатель изобразил сложность и трудность исторической переделки бытия и сознания масс. Совершенно несостоятельны суждения об идеализации в произведении староказачьей жизни, апологии жестокости или утверждении концепции трагизма всякой революции. На самом деле роман Шолохова содержит повествование не только о гибели отжившего, но и о рождении нового.

"Тихий Дон" Шолохова свидетельствует, что правдивое воссоздание трагических начал прошлого, как и настоящего, по-своему выполняет высшее предназначение искусства - доносить правду жизни, содействовать духовному очищению и обогащению человека, утверждению гуманистических идей.

Действие в романе "Тихий Дон" развивается естественно, без всяких натяжек и уступок желаемому. Это - одна из сторон сурового реализма Шолохова. В его произведениях жизнь раскрывается в жесточайшей, непримиримой борьбе; новое и старое, уходящее и молодое, вчерашнее и завтрашнее сталкиваются в страшных, нередко трагических конфликтах, полных глубочайшего исторического содержания. То, что порой называется "жестокостью" романа, - не в его какой-либо преднамеренной направленности, не в нагромождении ужасов, которых можно найти сколько угодно в других произведениях. "Жестокость" романа - это неподкупность правды, обнажение истины, облика реальных сил, представлений и чувств, двигавших героями в эпоху самого великого исторического перелома.

Для понимания позиции писателя в этом вопросе большой интерес представляет его предисловие к английскому изданию романа в 1934 году, в котором он твердо заявляет о своей преданности правде жизни, как бы ни была она сурова: "...в отзывах английской прессы я часто слышу упрек в "жестоком" показе действительности. Некоторые критики говорили и вообще о "жестокости русских нравов".

Что касается первого, то, принимая этот упрек, я думаю что плох был бы тот писатель, который прикрашивал бы действительность в прямой ущерб правде и щадил бы чувствительность читателя: из ложного желания приспособиться к нему. Книга моя не принадлежит к тому разряду книг, которые читают после обеда, единственная задача которых состоит в способствовании мирному пищеварению.

А жестокость русских нравов едва ли превосходит жестокость нравов любой другой нации... И не более ли жестоки и бесчеловечны были те культурные нации, которые в 1918-1920 годах посылали свои войска на мою измученную родину и пытались вооруженной рукой навязать свою волю русскому народу?" (VIII, 104).

Жизнь представлена у Шолохова во всей полноте правды. Всякое столкновение личных и социальных страстей доводится до завершающего предела, до конца, часто очень жестокого. Именно эта суровая правдивость служит предпосылкой глубокого проникновения художника в души героев.

Тенденция трактовать неподкупную суровую правду произведений Шолохова как результат повышенного интереса к изображению жестокости сказалась и в последующие годы. Так, в 1961 году японские критики Ара Масато и Сасаки Киити в тенденциозной статье "Отображение жестокостей" сообщили читателям, будто Шолохов в "Тихом Доне" и "Судьбе человека" "питает особый интерес к "жестокости" и что "жестокость - это одна из черт славян" (пояснительная статья к японскому изданию "Тихого Дона" в "Полном собрании мировой литературы")^*.

^* (Цит. по кн.: К. Прийма. "Тихий Дон" сражается. Ростов н/Д, 1972, с. 384.)

Версия о пафосе жестокости в произведениях Шолохова упорно повторяется тенденциозными советологами и в наши дни. По словам американского профессора М. Клименко, действительность в романе "Тихий Дон" представлена как нечто иррациональное и нелогичное, жестокое и деградирующее. По уверениям М. Клименко, Шолохов якобы создал "апокалипсическую картину, показав, как человек поднимался против человека, брат против брата, сын против отца, отец против сыновей, как каждый становился грубым и жестоким до крайностей и следовал только своим законам... Казалось, ничего больше не осталось в человеке, кроме темной, слепой силы инстинкта..."^*.

^* (Michael Klimenko. The World of Young Sholokhov. Vision of Violence, p. 63.)

На самом деле трагедийная сила конфликтов романа Шолохова не имеет ничего общего с представлением о жестокости. Это неподкупная обнаженность конфликтов, ведущих к торжеству самых гуманных, перспективных взглядов на человека и пути человечества.

В "Тихом Доне" много горя и смертей. Но роман не оставляет впечатления безнадежности. Скорбь потерь побеждается всей философией произведения - философией торжества жизни.

Трагическое в произведениях Шолохова выступает не только как реальность бытия героев, но и как один из путей трудного утверждения в жестокой борьбе исторически новых, гуманистических основ жизни, человечности, общественных и нравственных идеалов социализма.

Григорий и Мишатка Мелеховы. Отец и сын. Прошлое и будущее. Конец старой и начало новой жизни. В потрясающей своим драматизмом финальной ситуации произведения как бы связываются в единый узел судьбы всех героев романа, весь его социально-философский смысл, раскрываются начала и концы, жизненная сердцевина всего неповторимого художественного мира, созданного Шолоховым.

Обостренное ощущение Григорием своей близости с Мишаткой, с родным маленьким существом имеет глубокий, общий, почти символический смысл. Он говорит о неостановимости жизни, о живой силе будущего. Одинокий, кажется, потерявший все связи с окружающим, Григорий в общении с ребенком, с этой маленькой частичкой человеческого бытия какой-то стороной своего существа как бы вновь приобщается к жизни, обретает чувство прочности ее корней, неудержимости ее обновления и движения в будущее.

Для героев другого духовного склада такого повода для возрождения почти угасшего чувства ценности бытия было бы недостаточно. Но Григорий, как убеждает вся его жизнь, не стремился к самосохранению. Его всегда более всего волновал вопрос о справедливости, о смысле жизни. Поэтому вполне естественно восприятие духовного состояния Григория в финальной сцене романа как обретения веры в жизнь, надежды на ее грядущее.

Идея обновления и очищения относится не только к внутреннему миру одного героя. Она пронизывает всю философию произведения, составляет его движущий пафос. В трагедийных противоречиях преображается весь облик страны, большой человеческий мир, частью которого являются герои романа "Тихий Дон".

Можно в ряду других суждений на эту тему привести слова английского писателя Джека Линдсея, передающие этот обновляющий, очистительный смысл трагического в произведении Шолохова.

"По сути дела, весь роман - это история постепенного, все ускоряющегося приближения Григория к катастрофе. Извилистый, лихорадочный путь, смена подъемов и падений - все это приводит его неотвратимо к полной потере всего, из чего складывается жизнь человека... Но в то же время его последнее одиночество и эта последняя встреча с сыном не производят на нас гнетущего воздействия. В трагическом конце, к которому пришел Григорий, мы ощущаем некую связь с торжествующим освобождением человеческой жизни революцией... Конечно, это не тот оптимизм, который подчас сводится к тому, что сметанный на живую нитку счастливый конец, вопреки всякой логике, пришивается к последней сцене трагедии; нет, здесь мы черпаем оптимизм в самих тех силах, которые, взрывая и разрушая старое, несут в себе громкий зов новой жизни"^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 337.)

Пример "Тихого Дона" свидетельствует, что оптимизм в искусстве выражается не в умозрительном нормировании положений и ситуаций, но в общей идейно-художественной концепции произведения, в правдивости воплощения процесса "революционного развития действительности, пролагающего дорогу новому, торжеству жизнеутверждения.

Высокая социалистическая идейность "Тихого Дона" отчетливо показывает также несостоятельность попыток зарубежных литературоведов подвести содержание этого романа под стандартные модные идеи "депрессивной" литературы и под иные привычные духовные стандарты буржуазного общества. Некоторые зарубежные литераторы, признавая высокие художественные достоинства романа "Тихий Дон", пытаются тем не менее поставить это произведение в ряд совершенно чуждых ему литературных явлений, связать с далекими от него эстетическими и социально-философскими концепциями. Например, американский литературовед Д.-Х. Стюарт сближает Шолохова с такими модернистскими кумирами, как апологет искусства абсурда Беккет или представитель школы "нового романа" Ален Роб-Грийе.

Ряд других авторов пытается найти духовное родство Григория Мелехова с персонажами "потерянного поколения", с философией обреченности личности. Характерна в этом отношении трактовка романа югославским критиком Недельковичем, склонным некритически повторять измышления тенденциозных западных советологов. Неделькович усматривает в этом произведении воплощение "абсурда жизни", "абсурда революции", "абсурда любви", "торжества смерти", то есть круга шаблонных модных идей, являющихся принадлежностью антиреалистической литературы наших дней.

Многие зарубежные критики характеризуют роман "Тихий Дон" как повествование о крушении личности. Это - односторонняя, тенденциозная трактовка.

"Тихий Дон" далек от принципов романа "крушения", в нем показана жизненность и определяющее развитие сил будущего, путь общественного и духовного возрождения, приобщения к новым общественным силам, реально осуществляющим преобразование мира. Возрождение это дано в сложных, нередко трагических коллизиях, в столкновениях с суровой беспощадностью борьбы. Воплощение этого процесса Шолоховым не только отражает явления, происходившие в истории советского общества, но и отвечает на главную проблему, которую сейчас решает мыслящее человечество.

V

Произведения Шолохова не только блестяще показывают художественное многообразие реалистического освоения действительности, но и его исторический прогресс. "Тихий Дон" - могучее неопровержимое свидетельство творческой обновленности, изменяемости реализма, открытия в нем новых возможностей, в соответствии с новым взглядом на мир, с углублением роли искусства как активного начала общественно-исторического прогресса.

Выдающееся свойство таланта Шолохова, роднящее его с другими корифеями социалистической литературы, - настойчивое утверждение реализма действия, реализма преобразования жизни и души человека.

Новаторскую природу социалистического реализма превосходно определил М. Шолохов в речи при вручении ему Нобелевской премии: "На мой взгляд, подлинным авангардом являются те художники, которые в своих произведениях раскрывают новое содержание, определяющее черты жизни нашего века.

И реализм в целом, и реалистический роман опираются на художественный опыт великих мастеров прошлого. Но в своем развитии приобрели существенно новые, глубоко современные черты.

Я говорю о реализме, несущем в себе идею обновления жизни, переделки ее на благо человеку. Я говорю, разумеется, о таком реализме, который мы называем социалистическим. Его своеобразие в том, что он выражает мировоззрение, не приемлющее ни созерцательности, ни ухода от действительности, зовущее к борьбе за прогресс человечества, дающее возможность постигнуть цели, близкие миллионам людей, осветить им пути борьбы"^*.

^* (М. Шолохов. По велению души. М., "Молодая гвардия". 1970, с. 313-314.)

Здесь М. Шолохов развивает центральную творческую идею советской литературы, определяющую подход ко всем явлениям жизни с позиций человека-созидателя. Раскрывая свое понимание труда в его всеохватывающем философско-этическом значении, писатель имеет в виду не только процесс создания материальных и духовных ценностей. Социализм связывает искусство с революционным, действенным отношением к жизни, с преобразованием и возвышением личности, с утверждением человека нового, творческого типа.

Показательно, что Шолохов главной темой своего выступления на сессии Всеевропейского сообщества писателей избрал проблему судьбы и значения романа в современной литературе и решительно отверг мнения о неизбежности его умирания.

На вопрос специального корреспондента "Правды" - "Как Вы относитесь к присуждению Вам Нобелевской премии?" - писатель ответил: "...Есть и еще одно чувство удовлетворения: жанр романа, сама закономерность существования которого в современных условиях некоторыми литераторами ставилась под сомнение, получил как бы свое утверждение"^*.

^* (М. Шолохов. По велению души, с. 311.)

Именно роман, убежден Шолохов, дает возможность художнику наиболее полно охватить мир действительности и спроецировать на ее изображение свое отношение к ней, отношение своих единомышленников. По убеждению писателя, роман предрасполагает к глубокому познанию окружающей нас жизни, а не к попыткам представить свое маленькое "я" центром мироздания. Этот жанр по природе своей представляет самый широкий плацдарм для художника-реалиста.

Роман "Тихий Дон" - одно из выдающихся произведений, воплощающих в себе новаторский процесс возрождения и обновления в советской литературе эпического искусства на почве революционных преобразований и утверждения социализма в нашей стране. Монументальное произведение Шолохова, в ряду других выдающихся созданий, неопровержимо свидетельствует, что советская литература не только возродила утраченное в антиреалистических течениях XX века мастерство широкого эпического повествования, но и раскрыла в нем новые, невиданные ранее творческие пути.

Возрождение Шолоховым и рядом других советских писателей эпического народного начала, ранее подавляемого модернистскими течениями, - процесс мирового размаха, оказавший воздействие на художественное мышление многих прогрессивных писателей современности.

Полемически отвергая однолинейные трактовки "Тихого Дона", японский критик Ямадзаки Хатиро уподобляет это произведение эпосу Гомера, подчеркивая тем самым его эпическую природу. По его характеристике, "Тихий Дон" - великая эпопея, воспевающая трудную борьбу русского народа, строящего новый мир. В итоге своих суждений о романе Шолохова и литературе современной эпохи критик делает вывод о большом историческом его значении как произведения, свидетельствующего о начале нового периода в истории мировой литературы.

"Современная литература пессимизма, - утверждает он, - основной мотив которой есть отчаяние и одиночество, - это "печальная песнь" человечества, оказавшегося в отчаянном положении... Но человечество пытается вновь стать здоровым. Время "печальных песен" уходит в прошлое, и постепенно вступает в свои права время "эпоса новой ступени". Следует признать большое историческое значение "Тихого Дона", который возглавляет авангард этой эпохи нового эпоса!"^*.

^* (Цит. по кн.: К. Прийма. "Тихий Дон" сражается, с. 59.)

Вполне правомерны сравнения по широте эпического размаха, а также глубина проникновения в характеры "Тихого Дона" Шолохова с "Войной и миром" Л. Толстого. Сопоставления эти производились и производятся в работах как советских, так и иностранных литературоведов. Приведем два примера.

Американский критик Сэмюэл. Силлон пишет: "В обоих романах исторические события объединены действующими в них героями; в обоих романах ощущается полнейшее взаимодействие социальных явлений и человеческих судеб, Шолохов, так же как и Толстой, в совершенстве владеет искусством объективного изображения своих героев, показывает жизнь во всей ее драматической непосредственности, всегда так, как она ощущалась и понималась самими действующими лицами его произведений. Оба писателя раскрывают изумительно широкую галерею человеческих типов, представляющих различные социальные слои общества, - людей различных убеждений и темпераментов. В "Тихом Доне", так же как и в "Войне и мире", многокрасочные картины не ослепляют и не мешают, а скорее обогащают лежащую в основе романов непрерывность темы...

Различия между двумя эпопеями не менее значительны. Было бы бесполезным спорить о превосходстве одного романа над другим, ибо мысли и чувства, отличающие их, имеют своими корнями совершенно различные эпохи. Если роман Толстого является вершиной прогрессивного искусства XIX века, то роман Шолохова показывает новые горизонты жизни, открывшиеся в современную эпоху"^*.

^* ("Интернациональная литература", 1940, № 11-12, с. 485.)

Профессор Загребского университета А. Флакер, поставив "Тихий Дон" в один ряд с "Войной и миром", подчеркивает новаторство Шолохова в жанре романа. Традиционность Шолохова, утверждает он, это только внешняя сторона его творчества. "Новая историческая ситуация, из которой вырастает роман Шолохова, и новая литературно-историческая ситуация приводит к коренным переменам. Если Шолохов и следует толстовскому приему детализации - в случае, когда речь идет об отношении личного и исторического, - он должен само это отношение ставить иначе, чем его предшественник в XIX в.". Особое значение А. Флакер придает новой общественной природе характеров М. Шолохова. Творчество Шолохова, замечает исследователь, не ошеломляет "модерностью", но оно "современно по своей сути, по интегральности и великому уроку гуманизма, который оно дает человеку и человечеству"^*.

^* (A. Flaker. Solohov jezdeset godišnjak. - "Forum". 1965. br. 4, s. 614-620.)

Цельность художественного мировосприятия Шолохова сказывается также в своеобразном слиянии эпического и лирического. Проникнутое глубоким драматизмом эпическое повествование у него всегда развивается в определенной лирической атмосфере. Поэтому поток огромных исторических процессов и событий всегда предстает лично окрашенным, связанным в каждый момент с индивидуальным поступком и чувством героя. Поток эпического повествования, таким образом, во всяком эпизоде предстает согретым человеческим чувством, неотделимым от судьбы героев, живущих в реальной конкретной обстановке, среди родной природы, красок, дыхания и запахов земли.

Современная "эпопейность" совсем не некое омертвевшее, застывшее явление. Эпические формы искусства исторически обогащаются и развиваются. И Шолохов - один из выдающихся представителей плеяды замечательных советских писателей, которым принадлежит историческая заслуга возрождения и обновления эпичности в мировой литературе. Исторически это явилось великим, подлинно новаторским открытием советской литературы, лежащим в основе многих произведений нашей художественной классики.

Своеобразие новаторской эпичности романа М. Шолохова - слияние многоплановой широты охвата эпохи с разнообразием индивидуальной жизни героев, с глубинным проникновением в их внутренний мир, сознание и чувства. Эпичность романа Шолохова - это эпичность XX века.

Целостность воплощения жизни Шолоховым во многом служит основой его новаторства, неоценимого вклада, внесенного им в художественный реализм XX века. Значительный процесс в развитии литературы современности - тенденция к расчленению целостности художественного изображения. С одной стороны, смысловое начало искусства в ряде течений обособляется от образной ткани произведения. Создаются разные варианты "интеллектуалистической надстройки", в чем ряд теоретиков усматривает одну из типических черт, отличающих реализм XX века. Создаются такие отвлеченно-интеллектуалистические течения, которые полностью переключают искусство в сферу абстрактного сознания. С другой стороны, в современной литературе наблюдается отдаление от реальной жизни, возведение в самостоятельную сущность интуитивного начала. Таким образом, органически связанные начала целостного изображения жизни изолируются друг от друга, становятся самостоятельными художественными ценностями, основой ряда известных течений современного искусства.

Творческая сила Шолохова - в развитии синтетической целостной природы реализма.

Мастерство М. Шолохова в изображении человека и истории трудно свести к какому-либо одному, пусть самому крупному знаменателю. Но, бесспорно, один из истоков силы его искусства слова - художественное, поэтическое преодоление оболочки внешнего мира, проникновение в сокровенные глубины внутреннего человеческого бытия.

Сила воздействия "Тихого Дона" во многом определена наличием покоряющего смыслового и эмоционального подтекста, то есть того, что скрывается за строками повествования. Подтекст в "Тихом Доне" - не некая иррационалистическая стихия. Он рождается из цельной образной ткани произведения, складывается из богатства самых разнообразных впечатлений, выводов и эмоций, вызываемых способностью великих творений искусства рождать в сознании и чувствах читателей как бы второй мир, связанный с произведением, но вместе с тем носящий сокровенный, личный характер. Подтекст романа - это как бы второе его существование, рождаемый им новый мир размышлений и чувствований, это возникающий сверх реального содержания романа особый волнующий мир впечатлений, переживаний, ассоциаций, связанных с целым комплексом концепций, вопросов, отношений к прошлому и настоящему. Такой чудесный дар порождать в душе читателя новый духовный космос, вызывающий активную деятельность мысли и чувства, в высшей степени присущ "Тихому Дону". Мир этот носит личный, субъективный характер. В то же время он всегда неизбежно сливается с кругом самых обостренных проблем бытия современного человечества, далеко выходящих за пределы бытия героев романа.

Наличие в великих произведениях литературы некоего смыслового и эмоционального подтекста, особо индивидуального и в то же время реального, полного особого значения глубинного мира чувствовали многие крупные писатели прошлого и настоящего. Так, недавно Л. Леонов превосходно писал о выдающейся способности всепроникающего внутреннего зрения как особом даре великих художников слова.

"Я высоко ценю, - утверждает Л. Леонов, - изобразительную сторону литературы, но мне всегда хочется увидеть и внутренний, скрытый рисунок жизни. Рисунок в глубине - это и есть художественное мышление. Наше общество идет невиданно сложным маршрутом, и художник, для того чтобы познать высшие закономерности великого революционного переустройства, должен обладать способностью всепроникающего "внутреннего" зрения"^*.

^* ("Комсомольская правда", 1947, 24 августа.)

Такая обостренность внутреннего зрения отличает творчество М. Шолохова, которое вводит читателя в скрытый мир внутреннего рисунка жизни.

Огромная сила подтекста в романе заставляет читателя видеть в Григории не только крестьянина, не только одного из руководителей казачьего восстания, но нечто гораздо большее - человека, в самом широком смысле этого слова, заставляет миллионы самых разных людей чувствовать свою близость к нему, с волнением переживать эту судьбу. Эта сила подтекста позволяет открыть в Аксинье великий классический образ русской женщины особенной и вместе с тем во многом общей для всех судьбы. Незримо в романе движется скрытое за массивом внешних явлений могучее, философски-эмоциональное глубинное течение, властно втягивающее в русло своей человековедческой логики читательское восприятие.

Подтекст у Шолохова носит художественно новаторский характер, отличается своими особенностями. Если во многих произведениях западноевропейского реализма XX века подтекст, его обобщающий смысл большей частью не сливается с действием, что заставляет вводить в повествование обширные аллегорические, символические, отвлеченно-интеллектуалистические элементы, то у Шолохова подтекст естественно и свободно сливается с непосредственным материалом жизни, с самой плотью и кровью действительности. Даже если Шолохов обращается к художественной символике, особенно в описаниях природы, то она всегда предстает реалистически обоснованной, мотивированной состоянием героев, органической составной частью их конкретного человеческого мировосприятия, определенного как конкретными жизненными обстоятельствами, так и индивидуальными особенностями характеров героя. Опирающийся на подлинный жизненный опыт героев, подтекст романа приобретает особую силу общественно-психологического и эмоционального воздействия.

Богатство смыслового, познавательного и эмоционального подтекста - выдающееся свойство романа "Тихий Дон". Оно берет свое начало не в приемах открытой аллегоричности или символики, что свойственно произведениям современной литературы, основанным на рационально-отвлеченных принципах повествования. В таком типе повествования некоторые литературоведы склонны усматривать главную линию обновления реализма XX века. Однако новаторство реализма XX века движется не только по пути дополнения образной ткани произведения отвлеченными "интеллектуалистическими надстройками".

Художественный опыт Шолохова и ряда других выдающихся писателей современности свидетельствует, что обновление и развитие реализма осуществляется и другими путями, прежде всего его слиянием с творчески преобразованными традициями национального народного творчества, совершенствованием традиций образности, обогащением и расширением метафорического начала литературы в самом широком смысле этого понятия. Метафорически многозначны не только отдельные фразы, отдельные строки, но и целые эпизоды, картины, ситуации. Поэтому обычный повествовательный текст приобретает особый глубинный смысл, свое далеко выходящее за пределы конкретного явления значение.

Шолоховский реализм тесно связан с классическим русским реализмом и продолжает его традиции.

При всем своеобразии художественного повествования Шолохова в нем можно заметить эпический размах Толстого, романтическую приподнятость Гоголя, тонкость стиля Чехова, обращение к фольклорным первоистокам народного творчества. Восприятие и развитие классических художественных традиций у Шолохова многомерно, органично и вместе с тем неповторимо своеобразно. При всем родстве Шолохова с художественной национальной классической культурой прошлого - перед нами писатель XX века, художник слова современной эпохи. Произведения Шолохова сочетают в себе коренные первоосновы художественного творчества, традиции классического реализма с изобразительными приемами нашей современности. Можно полагать, что именно в таком слиянии свершается то глубоко народное обновление художественного реализма, которое предвидел Л. Толстой и другие наиболее проницательные классики русской и мировой литературы.

Михаил Шолохов - сторонник и защитник социалистического гуманизма, гуманизма борющегося, действенного. Окрыляется этот выстраданный боевой гуманизм любовью к человеку. Она проникает все строки мудрого повествования Шолохова о жизни людей.

Казахский писатель Сабит Муканов пишет: "Размышляя над шолоховским творчеством, я задал себе вопрос: "Какими краткими полновесными словами можно выразить его суть?" История литературы знает подобные примеры. Скажем, Бальзак почти все свои книги объединил одним общим названием - "Человеческая комедия". По-моему, произведениям Шолохова можно дать другое емкое и всеобъемлющее определение. Для меня оно звучит так: "Судьба человека".

Выделяя силу и новаторство воплощения Шолоховым судьбы человека, Сабит Муканов не одинок. Мысль эта высказывается и другими писателями.

Высоту художественного воплощения Шолоховым судьбы человеческой по-своему определил финский писатель Мартти Ларни, заметив, что в слова он вложил живую душу, представив жизнь как реалистическую драму, в которой главным движущим началом является человечность.

"Человечность произведений Шолохова определяет собой их художественные достоинства. Его дар художника можно, собственно, определить как любовь к суетному и милому земному странствию человека, с его самосознанием и страстями, с его радостью и горем, чувственной любовью, честолюбием и гордостью. Его увлекает зрелище жизни во всей ее мощи и полноте. Передавая самые потрясающие картины, его голос рассказчика не дрогнет: он сохраняет удивительное равновесие, твердость и как бы беспристрастную объективность. Он принимает действительность без условий и оговорок; человек у него - это человек, правда - всегда только правда. Именно в этом, по-моему, объяснение огромной притягательной силы его произведений..."^*.

^* ("Слово о Шолохове", с. 310-311.)

Лейтмотив почти всех высказываний передовых современных писателей о Шолохове - мысль о неодолимой человеческой правде, составляющей гуманистическую сердцевину его творчества.

Суждения о гуманизме творчества Шолохова можно бесконечно продолжать. На первый взгляд они кажутся несколько общими, поскольку вся литература есть сфера человековедения, поскольку в центре внимания каждого писателя должен быть интерес к человеку. Однако задача воплощения человека и его судьбы чрезвычайно трудна. Писатели в разной степени проникают как в процессы истории, так и в тайники человеческой души. Обаяние творчества Шолохова в том, что главная задача искусства - человековедение - осуществляется им в широком историческом масштабе могучей силой великого искусства.