1. Самый живительный источник

В кипящий народной жизнью мир "Тихого Дона" входишь с тем острым чувством радостного и тревожного волнения, с каким переступаешь порог родного дома после долгого отсутствия в нем. Здесь все знакомо с детства, и каждый раз все воспринимается заново.

Так, подъезжая к Татарскому, возвращается в "полузабытую прежнюю жизнь" Григорий Мелехов: "...вон Бабьи ендовы, опушенные собольим мехом камыша; вон сухой тополь, а переезд через Дон уже не тут, где был раньше... Кровь кинулась Григорию в голову, когда напал глазами на свой курень. Воспоминания наводнили его. С база - поднятый колодезный журавль словно кликал, вытянув вверх серую вербовую руку.

- Не щипет глаза? - улыбнулся Пантелей Прокофьевич, оглядываясь, и Григорий, не лукавя и не кривя душой, сознался:

- Щипет... да ишо как!..

- Что значит - родина! - удовлетворенно вздохнул Пантелей Прокофьевич" (3, 272).

И еще один приезд Григория Мелехова в родной хутор. Едет он ночью, "осматриваясь по сторонам и чутко прислушиваясь", оставляет лошадей в яру, привязав "к знакомому с детства сухому караичу":

"Вот и старый мелеховский курень, темные купы яблонь, колодезный журавль под Большой Медведицей... Задыхаясь от волнения, Григорий спустился к Дону, осторожно перелез через плетень астаховского база, подошел к не прикрытому ставнями окну. Он слышал только частые удары сердца да глухой шум крови в голове. Тихо постучал в переплет рамы, так тихо, что сам почти не расслышал стука. Аксинья молча подошла к окну, всмотрелась. Он увидел, как она прижала к груди руки, и услышал сорвавшийся с губ ее невнятный стон. Григорий знаком показал, чтобы она открыла окно, снял винтовку. Аксинья распахнула створки.

- Тише! Здравствуй! Не отпирай дверь, я - через окно, - шепотом сказал Григорий.

Он стал на завалинку. Голые руки Аксиньи охватили его шею. Они так дрожали и бились на его плечах, эти родные руки, что дрожь их передалась и Григорию.

- Ксюша... погоди... возьми винтовку, - запинаясь, чуть слышно шептал он.

Придерживая рукою шашку, Григорий шагнул через подоконник, закрыл окно" (5, 479).

Сила шолоховского таланта потрясает удесятеренно, когда вступаешь на донскую землю и окунаешься в реальный мир, окружавший героев "Тихого Дона". Прокаленный солнцем ветер обжигает сердце, пьянит горькими степными запахами. Вглядываешься в лица встречных людей - узнаешь их, вслушиваешься в речь - знакомые голоса. Это родные тебе люди. И такими сделал их автор "Тихого Дона". Он населил свой роман живыми характерами, обогатил ими мир народной жизни.

В Миллерово поезд пришел к вечеру. Спускались сумерки, сухой ветер доносил до окраин станции горячее дыхание полыни, едва уловимые запахи разнотравья. На востоке изредка вспыхивала зарница. Там лежала притихшая к ночи степь. За нею - верховья Дона и Чира, где на родине автора "Тихого Дона" ждут нас встречи с его героями, с их жизнью и поэзией.

Просторно раскинулась величественная донская степь, изрезанная суходолами, буераками, балками, капризными степными речонками. Этой весной они буйствовали, полая вода сорвала почти все мосты, нарушила переправы... А июнь на Дону выдался знойный. Солнце жжет нещадно, над степью - выцветшее бестучное небо. Кажется, вымерло все живое в этот жаркий полдень. Но нет - стрекочут в траве кузнечики, изредка набежит сухой, горячий ветер, дохнет в лицо полынком, заколышет волнами зреющую пшеницу. Шумно взмыв крыльями, взлетит с телеграфного столба степной коршун - и снова тишина. Кружит коршун высоко в небе, а по выгоревшей траве скользит от его широких крыльев манящая тень.

Спускаемся к слободе Ольховый Рог, объезжаем скелет рухнувшего моста (здесь как-то в весеннее половодье Григорий Мелехов едва не утопил лошадей), и вновь телеграфные столбы уходят в синеющую, задернутую маревом степь... Кашары, Поповка, Каменка, Нижне-Яблоновский, Грачев, Ясеновка - один за другим отмечаем слободы и хутора, знакомые Григорию Мелехову с детства. Уставший от войны, проезжал он здесь с нелегкими и невеселыми думами, ехал "со смешанным чувством недовольства и радости: недовольства - потому, что покидал свою часть в самый разгар борьбы за власть на Дону, а радость испытывал при одной мысли, что увидит домашних, хутор; сам от себя таил желание повидать Аксинью, но были и о ней думки" (3, 270).

"К кому же прислониться?" - вот еще о чем мучительно думал Григорий, но "мысль доходила до отдыха дома и дальше напарывалась на тупик" (3, 271).

С тех пор много воды утекло на Дону, не раз всходило солнце над древней степью. Новая жизнь пришла сюда, выросли люди, не знавшие горькой, нередко трагической судьбы тех, кто предстал в романе на переломе эпох, в битве непримиримых миров. На смену старым песням пришли новые, но не померкла запечатленная в "Тихом Доне" жизнь народа во всей ее исторической конкретности, во всей емкости и неповторимости человеческих характеров.

Страницы народной жизни в "Тихом Доне", проникнутые высокой гуманистической мыслью о духовном богатстве, нравственной цельности людей труда, представших в героических и трагических конфликтах своей эпохи, волнуют потому, что они и есть сама жизнь. И только великий талант мог сохранить ее навеки, породив веру в художника как выразителя и летописца этой народной жизни.

Молодой писатель еще в первых своих "Донских рассказах" стремился поведать о борьбе народа в революции, о жизни и сложной судьбе людей, среди которых он родился и которых знал. От того, что близко и дорого было с детства, не ушел писатель и в "Тихом Доне". К своим героям, сюда, на широкие степные просторы, в донские хутора и станицы, к берегам тихого Дона, привел Шолохов миллионы читателей всего мира и заставил дышать свежим воздухом народной жизни. Вместе с языком народа жизнь эта до самых затаенных уголков ее впиталась в сердце писателя и стала неиссякаемым источником его "Тихого Дона". Из этого источника он и черпал образы и краски родниковой свежести.

Глубинное знание жизни народа, не уступающее знанию диалектолога и краеведа, этнографа и фольклориста, историка быта и нравов вместе взятых, знание, освещенное талантом большого художника, и создает в романе ту "живую жизнь", в которую погружается читатель, забывая о том, что листает страницы книги.

Почти афористично сказал М. Горький: "Подлинную историю трудового народа нельзя знать, не зная устного народного творчества, которое непрерывно и определенно влияло на создание таких крупнейших произведений книжной литературы, как, например, "Фауст", "Приключения барона Мюнхаузена", "Пантагрюэль и Гаргантюа", "Тиль Уленшпигель" Де Костера, "Освобожденный Прометей" Шелли и многие другие"^*.

^* (М. Горький. О литературе. М., "Сов. писатель", 1953, стр. 703.)

Мало сказать о Шолохове, что он испытал влияние устной поэзии своего народа. "Тихий Дон" овеян ее стихией. Связи писателя с нетронутыми до него в таком объеме и качестве традициями устного творчества народа стали выражением эстетической позиции Шолохова. Как художник он формировался под влиянием эстетики русского фольклора. В общении с народной поэзией складывался его облик как национального русского писателя, манера письма, в основе которой - образно-языковой строй народной речи.

Устная поэзия для автора "Тихого Дона" одновременно и надежный источник самобытных народных оценок, и средство характеристики жизни во всем богатстве характеров, исторически сложившихся национальных особенностей народа, его нравственных традиций, чувств и настроений, чаяний и надежд.

Обращение к устной поэзии как источнику познания жизни народа формировало художественную манеру писателя начиная с "Донских рассказов". Писатель осваивал приемы включения в авторское повествование различных устно-поэтических текстов, подчиняя их социально-психологической характеристике героев. Под сильным влиянием поэтики народного сказа складывалась повествовательная форма многих ранних произведений писателя.

Освоение традиций устной народной поэзии в "Тихом Доне" определило во многом емкость идейно-художественной концепции романа, особенности изображения народных характеров, образную систему повествования, его поэтику.

В "Тихом Доне" Шолохов предстает и как историк, и как бытописатель народной жизни. Если исторические события преломляются в сознании народа и воплощаются в судьбах людей, то быт народа воссоздается со всей этнографической тщательностью.

По словам одного из самых авторитетных исследователей быта донского казачества, собирателя его устной поэзии, "в описании жизни казаков Шолохов опирается не только на острый, наблюдательный глаз художника, но и на глубокие научные знания в области истории, этнографии, материальной культуры, истории нравов, искусства донского казачества". "В "Тихом Доне", - отмечает И. Кравченко, - читатель встречает художественное и в то же время этнографически точное изображение обряда проводов казака на службу, похоронного и свадебного обрядов, прощания казаков с Доном, описание донской одежды, сбруи, вышивки, пляски, песенных мелодий, игры на гармонике, резьбы по дереву на избах и воротах, чеканки на оружии и т. д."^*.

^* (И. Кравченко. Шолохов и фольклор. "Лит. критик", 1940, № 5-6, стр. 213.)

Правдивость деталей бытописания, этнографическая тщательность позволяют автору "Тихого Дона" воссоздать те жизненные обстоятельства, в которых действуют его народные характеры. Именно в такой совокупности и создается реалистически цельная, исторически конкретная, емкая по художественной концепции картина действительности.

В "Тихом Доне" образцы словесного искусства народа предстали во всем своем жанровом многообразии. Здесь сказки и сказы, легенды и предания, поверья и приметы, заговоры и причеты... Их нельзя просто перечислить или механически извлечь из текста романа. Они сращены с его художественной тканью, неотделимы от жизни героев.

Роман, как известно, начинается повествованием о судьбе Прокофия Мелехова и его жены-турчанки. Повествование это создается по образцу народного предания, опирается на многие легенды и поверья, бытующие на Дону. Рассказ Христони о поисках клада напоминает "многочисленные легенды о донских курганах"^*. В другом случае воспроизводится зарождение в казачьей среде сказа о Ленине как уроженце Дона. Причем "рассказ казака Чикамасова вполне соответствует легендам и сказам первых лет революции, своеобразно выражающим глубокую любовь народа к Ленину"^**.

^* (И. Кравченко. Шолохов и фольклор. "Лит. критик", 1940, № 5-6, стр. 215.)

^** (И. Кравченко. Шолохов и фольклор. "Лит. критик", 1940, № 5-6, стр. 217.)

Прибаутки и анекдоты, прозвища и дразнилки, пословицы и поговорки, загадки и другие разновидности "малых форм" народного творчества, если бы их опять-таки оказалось возможным безболезненно извлечь из текста романа, могли бы составить специальный сборник внушительного объема.

Не раз отмечал Шолохов "многообразие человеческих отношений, которые запечатлелись в чеканных народных изречениях и афоризмах". Он рассматривает их как "золотые крупицы народной жизни, борьбы и традиций бесчисленных поколений" и видит выраженные в них "радость и страдания людские, смех и слезы, любовь и гнев", красоту истин и уродство предрассудков^*.

^* (М. Шолохов. Сокровищница народной мудрости. В кн. В. Даль. Пословицы русского народа. М., Гослитиздат, 1957, стр. III, IV.)

Чаще других жанров используются в "Тихом Доне" самые разнообразные казачьи песни. Их в романе целая поэма, около четырехсот строк. Значительно больше половины этих строк - в первых двух книгах, где песня как бы сопровождает жизнь казака, начиная с бесхитростного колыбельного речитатива ("Колода-дуда, иде ж ты была?"), с пронзительной детской веснянки ("Дождюк, дождюк, припусти"). "Ревут песни" на игрищах, "заводят" и "играют" их во время праздников и после трудового дня.

"Степан завел служивскую. Аксинья грудным полным голосом дишканила... Степан, покачиваясь на возу, тянет старинную песню, тягуче тоскливую, как одичавший в безлюдье, заросший подорожником степной шлях. Аксинья, уложив голову на выпуклые полукружья мужниной груди, вторит. Кони тянут скрипучую мажару, качают дышло. Хуторские старики издалека следят за песней:

- Голосистая жена Степану попала.

- Ишь, ведут... складно!

- У Степки ж и голосина, чисто колокол!

И деды, провожавшие с завалинок пыльный багрянец заката, переговаривались через улицу:

- Низовскую играют.

- Этую, полчок, в Грузии сложили.

- То-то ее покойник Кирюшка любил!" (2, 133-134). На этот раз Шолохов не приводит текста песни, даже не называет ее. Это - обычные будни, и они немыслимы без песни. Но в самых драматических ситуациях, на самых крутых изломах народной судьбы песня, особенно старинная, появится не однажды - во всем развороте вложенных в нее мыслей и чувств, в прямой перекличке с современной судьбой народа. Как и для героев романа, песня с детства была спутником писателя. Она шла с ним, рождая чувство прекрасного и обогащая знанием жизни народа. Песня рассказывала о его героическом прошлом, походах и подвигах, воинской доблести и отваге, повседневном труде, радости любви и горечи разлуки. Шолохов не только хорошо знал, но и с увлечением "играл" эти песни в молодости. Для него как художника песня - самое яркое средство изображения народной жизни. И велико было огорчение писателя, когда в созданной по роману опере "Тихий Дон" не был использован в достаточной степени "богатый фольклор, чудесные казацкие песни"^*.

^* (М. Шолохов. Об опере И. Дзержинского. "Сов. музыка", 1937, № 10-11, стр. 54.)

В разгар работы над "Тихим Доном" Шолохов делился с Фадеевым желанием "разрыть все песни, какие только играют на Верхнем Дону, особенно старинку": "На днях слышал я одну песенку, ее поют ниже, в станице Усть-Хоперской... Песня эта - неплохой кусок жизни"^*. В это же время Серафимовичу сообщается о казаке-песеннике с хутора Ольшанского: "Я слышал, как "дишканит" он непревзойденно! Очень жалею, что поздно узнал о его таланте, надо было бы Вам тогда послушать"^**.

^* (М. Шолохов - А. Фадееву. Ст. Вёшенская, 28 января 1932 г. ЦГАЛИ. Архив А. А. Фадеева.)

^** (М. Шолохов - А. Серафимовичу. Вёшки, 23 апреля 1932 г. ЦГАЛИ, ф. 457, оп. 1, ед. хр. 355, л. 7 обор.)

Песню "Помаленечку я шел да потихонечку ступал", услышанную под Усть-Хоперской, Шолохов записывает и посылает Фадееву. В это же время он включает ее в третью книгу "Тихого Дона", раскрывая процесс исполнения песни, настроения слушающих ее в сторожевом охранении казаков-повстанцев.

Автор "Тихого Дона" и сам записывал тексты произведений устной народной поэзии, охотно использовал и редкие записи старых песен, сделанные А. Савельевым, А. Пивоваровым, А. Листопадовым. Со всеми этими записями он обращался с подлинно научной бережливостью.

Важно сейчас не столько определить, откуда именно черпал писатель самый разнообразный фольклорный материал - из запасов своей памяти, из старинных сборников или собственных записей. Важно прежде всего, как он использовал его, каких целей достигал в процессе работы с этим материалом, как подчинял его передаче конкретных обстоятельств народной жизни, вне которых немыслимы живые характеры героев романа.

Народная поэзия - такой же живительный источник "Тихого Дона", как и сама жизнь народа.