6. Кульминация эпопеи

Уверенным, четким почерком, почти без поправок начал Шолохов третью книгу романа:

"В апреле 1918 года на Дону завершился великий раздел: казаки-фронтовики северных округов - Хоперского, Усть-Медведицкого и частично Верхне-Донского - пошли с Мироновым и отступавшими частями красногвардейцев; казаки низовских округов гнали их и теснили к границам области, с боями освобождая каждую пядь родной земли... Только в 1918 году история окончательно разделила верховцев с низовцами. Но начало раздела наметилось еще сотни лет назад, когда менее зажиточные казаки северных округов, не имевшие ни тучных земель Приазовья, ни виноградников, ни богатых охотничьих и рыбных промыслов, временами откалывались от Черкасска..."^*.

^* (Черновики "Тихого Дона". Дар М. А. Шолохова. Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР, л. 1.)

Писатель динамично вводит нас в атмосферу сложнейших противоречий и событий гражданской войны на Дону. Ему мало исторических аналогий. Он ищет и публицистически емкую характеристику нового времени, в которое вступает повествование. Переговоры Деникина и Краснова, их распри предваряются в черновом варианте романа описанием огненного 1918 года:

"Дон в перекрестном огне восстаний. А по истерзанному телу России, как при злокачественном ожоге, волдырями пухли автономные республики. Кипела эшелонная война, понемногу образовывались фронты. Страну наводняли иноземцы. Центрально-промышленный район, щетинясь, слал на борьбу с контрреволюционными окраинами цвет рабочего класса. Щедро на одичалых полях цедилась кровь... Прогорклый от пороха, соленый от крови, затопленный полой водой гражданской войны бессмертный 1918 год"^*.

^* (Черновики "Тихого Дона". Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР, л. 1.)

Но и это описание не удовлетворяет Шолохова как художника. Он весь в поисках объемно-образного воплощения наступившего времени через судьбы героев.

Вторая книга завершилась гибелью Подтелкова и Кривошлыкова, скорбными строками похорон Валета. Погиб в боях с донской контрреволюцией и Бунчук, принимавший заметное участие в этой борьбе, в установлении советской власти на Дону. Многие из героев второй книги, в том числе и Григорий Мелехов, остались на распутье.

Вступление повествования в новый исторический период требовало перенесения структурной нагрузки на тех героев, роль которых в событиях этого времени активизировалась. В связи с этим писатель ищет конкретно-исторические и психологические мотивировки и сюжетных поворотов, и перекрестного изображения героев полярных лагерей, разных судеб. Сохранившиеся черновики отражают трудности этой работы по развертыванию судеб героев, компоновке повествования.

Создание третьей, кульминационной в структуре всей эпопеи книги стало в работе писателя новым этапом, занявшим около четырех лет напряженного труда (1928-1932). Но перерыва после завершения второй книги романа не было. Сказался набранный разбег. Первая глава третьей книги опубликована в конце 1928 года^*. Последующие страницы буквально из-под пера писателя одна за другой шли в печать. В начале рукописи чернового варианта нынешней восьмой главы сохранилась пометка писателя: "Скупой пейзаж 14.II.29 г."^**, а в мартовском номере журнала "Октябрь" доработанный текст этой главы уже увидел свет"^***.

^* ("Молот", Ростов н/Д, 28 декабря 1928 г., № 2224, стр. 5.)

^** (Черновики "Тихого Дона". Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР, л. 25.)

^*** ("Октябрь", 1929, № 3 (ч. 6-я, гл. VIII-XII), стр. 47-69, здесь же опубликованы и первые главы третьей книги: "Октябрь", 1929, № 1 (ч. 6-я, гл. I-III), стр. 63-85; № 2 (гл. IV-VII), стр. 91-118.)

Начало VIII главы 6-й части 'Тихого Дона'. Первоначальный вариант автора 14 февраля 1929 года (Рукопись отдела ИРЛИ АН СССР)

На этом печатание третьей книги надолго прекращается. Продолжение публикации поначалу вынужден был приостановить сам писатель. "Хочу поставить тебя в известность, что в этом году печатать в "Октябре" "Тихий Дон" не буду. Причина проста: я не смогу дать продолжение, т. к. 7 часть у меня не закончена и частично перерабатывается 6"^*.

^* (Из неопубликованного письма М. Шолохова. Адресат не установлен (А. А. Фадеев?), 3 октября 1929 г. Ростов н/Д. Архив ИМЛИ, п. 68, 1051, л. 1.)

Весь этот 1929 год был для писателя необычайно тяжелым. Работал он много и напряженно, почти не отрываясь от рукописи. В письмах этого времени мелькают скупые признания Шолохова: "Все рабочее время съедает третья книга "Тихого Дона"^*, "Я все еще завален "Тихим Доном"^**. Близкие сообщают и некоторые детали. Давний друг писателя Василий Кудашев пишет: "Его дьявольски трясет малярия... По случаю болезни у него даже встала работа с "Тихим Доном"^***; "С 3-й книгой у него работа затянулась. Проволынился с фильмой"^****. Вскоре и сам писатель рассказал о тех трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться и которые осложняли его работу над третьей книгой, заставляли возвращаться к переработке уже написанных глав.

^* (М. Шолохов - Г. Колесниковой. Вёшенская. 24 июля 1929 г. ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 7, ед. хр. 431, л. 12.)

^** (М. Шолохов - Шмидту. Вёшенская. 21 апреля 1930 г. ЦГАЛИ, ф. 1197, оп. 1, ед. хр. 4, л. 1.)

^*** (В. Кудашев - В. Ряховскому. 7.X.1928. ЦГАЛИ, ф. 422, оп. 1, ед. хр. 176, л. 23 обор.)

^**** (В. Кудашев - В. Ряховскому. 7.X.1928. ЦГАЛИ, ф. 422, оп. 1, ед. хр. 176, л. 26 обор.)

Но сначала о другом. Работа над "Тихим Доном" продолжалась в атмосфере напряженной борьбы вокруг писателя и его романа. Рапповская критика по-прежнему твердила о том, что на Шолохова "влияют кулацкие настроения", что уже первая книга романа якобы "проникнута эмоциями безмятежного слияния с природой и великого счастья полурастительного существования трудового собственника", что писатель поэтизирует старый "тихий Дон", "естественного мужика"^*.

^* (Л. Тоом. Кризис или агония. "На литературном посту", 1930, №11, стр. 44, 46.)

Бросаясь из крайности в крайность, "Тихий Дон" называли то "величайшей эпопеей, казачьей "Войной и миром", то "эпопеей под вопросом": "Огромный разворот событий захватил автора. Он заспешил. Эпопея стоит под вопросом... Четвертая часть вызывает большую тревогу за всю вещь Шолохова"^*.

^* (Григорьев. Эпопея под вопросом. "На подъеме", Ростов н/Д, 1929, № 1, стр. 90.)

В связи с публикацией начальных глав третьей книги романа критик журнала "Звезда" спешил заявить, что продолжение "Тихого Дона" "свидетельствует о все более увеличивающихся для автора трудностях по мере того, как он подходит к окончанию своей эпопеи"^*.

^* (Г. Л. "Звезда", 1929, № 8, стр. 224.)

Автор обзора "Журнала для всех", скрывшись под псевдонимом Фома Гордеев, издевательски писал о том, что "успех первых частей "Тихого Дона", по-видимому, окрылил молодого писателя на многотомную затею в духе "Дюма-отца": "Шестая часть романа "Тихий Дон"^* свидетельствует, что развертывать хотя бы и самую удачную тему в трилогию - занятие не всегда для качества вещи безнаказанное: М. Шолохов повторяет себя, разменивается порою на бледные, почти фельетонного характера страницы и, в общем, угрожает читателю тем, что никогда не прощает самый невзыскательный из них, - скукой"^**.

^* (Первый номер журнала "Октябрь", где начала печататься эта часть, вышел в свет к апрелю 1929 г.)

^** (Фома Гордеев. По журналам. "Журнал для всех", 1929, № 4, кол. 118. Журнал этот выходил под редакцией Вл. Бахметьева, Ф. Гладкова и Н. Ляшко.)

Все эти критические упражнения нельзя признать безобидными, слишком они были недоброжелательны по тону и полны злобы к автору "Тихого Дона". Вскоре в той же литературной среде родился и пошел гулять по редакциям и издательствам хилый и грязный слушок, обраставший всякими версиями, о том, что автором "Тихого Дона" является, дескать, не Шолохов, а некий убитый в годы гражданской войны белый офицер, из полевой сумки которого Шолохов будто бы извлек рукопись и выдал ее за свою. В издательствах, где печатался "Тихий Дон", раздавались телефонные звонки, и неведомые люди сообщали, что к ним сейчас явится старушка, мать автора "Тихого Дона". Она намеревается восстановить авторство "покойного сына". Таинственная старушка, однако, так и не появлялась, а клевета продолжала расползаться. Уже и Горький из Сорренто запрашивает своих корреспондентов, разъяснилось ли "дело" с Шолоховым, а вскоре сообщает: "Читал в "Красной газете" опровержение слухов о Шолохове"^*.

^* (М. Горький - И. Груздеву. 4 апреля 1929 г. Архив А. М. Горького, ПГ-рл-12-1-60.)

В шолоховском авторском деле Госиздата сохранилась запись от апреля 1929 года: "Комиссии по делу Шолохова, насколько мне известно, не было, поскольку не было и сколько-нибудь серьезных обвинений. Различные слухи пускались неизвестными личностями и ползли по городу, но открыто никто Шолохова в плагиате не обвинял. В "Рабочей газете" от 24 марта появилось открытое письмо писателей, знающих весь творческий путь Шолохова, его работу над материалами и категорически требующих привлечения к суду распространителей клеветы. Письмо подписано Серафимовичем, Авербахом, Киршоном, Фадеевым, Ставским. Вот и все, что по этому, явно клеветническому делу известно"^*.

^* (Авторское дело М. А. Шолохова. Госиздат. ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 7, ед. хр. 431, л. 22.)

Открытое письмо напечатала газета "Правда". В нем, в частности, было сказано:

"Мелкая клевета эта сама по себе не нуждается в опровержении. Всякий, даже не искушенный в литературе человек, знающий изданные ранее произведения Шолохова, может без труда заметить общие для тех его ранних произведений и для "Тихого Дона" стилистические особенности, манеру письма, подход к изображению людей.

Пролетарские писатели, работающие не один год с т. Шолоховым, знают весь его творческий путь, его работу в течение нескольких лет над "Тихим Доном", материалы, которые он собрал, работая над романом, черновики его рукописей...

Чтобы не повадно было клеветникам и сплетникам, мы просим литературную и советскую общественность помочь нам в выявлении "конкретных носителей зла" для привлечения их к судебной ответственности"^*.

^* ("Правда", 29 марта 1929 г., № 72, стр. 4.)

После этой поддержки голоса клеветников и злопыхателей смолкли, но ненадолго. В начале октября 1929 года Шолохов сообщает одному из руководителей РАПП: "У меня этот год весьма урожайный: не успел весной избавиться от обвинений в плагиате, еще не отгремели рулады той сплетни, а на носу уже другая..."^*. Дело в том, что в ростовской молодежной газете "Большевистская смена" была напечатана статья "Творцы чистой литературы", автор которой, некий Николай Прокофьев, побывав в Вёшенской и наслушавшись обывательских слухов, попытался опорочить Шолохова как писателя и общественного деятеля, будто бы отгородившегося от мира "маленькими ставеньками своего дома". Мало того - Шолохов обвинялся здесь в аполитичности и даже в пособничестве кулакам.

^* (Из неопубликованного письма М. Шолохова. 3 октября 1929 г. Ростов н/Д. Архив ИМЛИ, п. 68, 1051, л. 1.)

Шолохову вновь пришлось отложить рукопись, выехать в Ростов и вызвать комиссию для расследования клеветнических "фактов". "Обвинения эти лживы насквозь, - писал Шолохов в редакцию "Большевистской смены" 4 октября 1929 года. - Считаю своим долгом заявить, что я целиком и полностью согласен с политикой партии и советской власти по крестьянскому вопросу. Я твердо убежден в том, что в период реконструкции сельского хозяйства нажим на кулака, задерживающего хлебные излишки, есть единственно правильная линия. Уже по одному этому я не могу быть защитником кулацких интересов. Категорически отметая это ни на чем не основанное, лживое обвинение, я требую расследования "фактов", приведенных в статье Н. Прокофьева"^*. Вскоре специальной комиссией было установлено, что "выдвинутые против тов. Шолохова обвинения являются гнуснейшей клеветой и при расследовании ни одно из этих обвинений не подтвердилось"^**. Сообщалось тут же о трудных условиях работы Шолохова, завершавшего в это время третью книгу "Тихого Дона". Надо прямо сказать, писатель вновь от работы был оторван надолго. "Надоела мне эта жизня очень шибко, - писал он не без грустного юмора, - решил: ежели еще какой-нибудь гад поднимет против меня кампанию, да вот с этаким гнусным привкусом, объявить в печати, так и так, мол, выкладывайте все и вся, что имеете: два месяца вам сроку. Подожду два месяца, а потом начну работать. А то ведь так: только ты за перо, а "нечистый" тут как тут, пытает: "А ты не белый офицер? А не старушка за тебя писала романишко? А кулаку помогаешь? А в правый уклон веруешь?" В результате даже из такого тонко воспитанного человека, как я, можно сделать матерщинника и невежду, да еще меланхолию навесить ему на шею..."^***.

^* (Письмо т. М. Шолохова. "Большевистская смена", Ростов н/Д, 6 октября 1929 г., № 230, стр. 4. Письмо это перепечатано газетой "Молот" и журналом "На подъеме" (1929, № 10, стр. 94-95).)

^** (Против клеветы на пролетарского писателя. Сообщение секретариата СКАПП. "На подъеме". Ростов н/Д, 1929, № 11, стр. 99.)

^*** (Из неопубликованного письма М. Шолохова. 3 октября 1929 г. Ростов н/Д. Архив ИМЛИ, п. 68, 1051, л. 2.)

Но даже при таких условиях писатель не давал себе передышки в работе. Рукопись третьей книги "Тихого Дона" близилась к завершению. В начале 1930 года Шолохов намеревается продолжить печатание романа на страницах журнала "Октябрь".

Мало того - рождается замысел нового большого романа о тех бурных переменах в жизни крестьянства, которые происходили по всей стране и в которых не мог не участвовать писатель у себя на "тихом", вновь закипевшем Дону. Правда, о замыслах этих мало кто знал. Но пройдет время - и Шолохов скажет: "Я писал "Поднятую целину" по горячим следам, в 1930 году, когда еще были свежи воспоминания о событиях, происходивших в деревне и коренным образом перевернувших ее: ликвидация кулачества как класса, сплошная коллективизация, массовое движение крестьянства в колхозы"^*.

^* (М. Шолохов. Литература - часть общепролетарского дела. "Молот". Ростов н/Д, 8 октября 1934 г., № 4004, стр. 3.)

Именно в это время Шолохову было отказано в продолжении публикации третьей книги "Тихого Дона". "Вам уже наверное известно, - писал он Серафимовичу, - что 6 ч. "Тихого Дона" печатать не будут, и Фадеев (он прислал мне на днях письмо) предлагает мне такие исправления, которые для меня никак не приемлемы"^*.

^* (М. Шолохов - А. Серафимовичу. Вёшенская. 1 апреля 1930 г. ЦГАЛИ, ф. 457, оп. 1, ед. хр. 355, л. 4. обор.)

Новая "радость", которой писатель с горечью делится с земляком и старшим, совпала с вновь поднятой кампанией клеветы. Сказка про белого офицера и старушку, сочиненная в злопамятных литературных кругах, оказалась позабытой. Этих "персонажей" словно бы уже и не было. Шепотком заговорили о новом "авторе" "Тихого Дона".

В самом начале 1930 года появился сборник памяти Леонида Андреева "Реквием", а в нем среди других материалов, собранных близкими писателя, - переписка с критиком С. С. Голоушевым (Сергей Глаголь). В письме от 3 сентября 1917 года Л. Андреев сообщает своему другу, что забраковал и возвращает его бытовые очерки "Тихий Дон": "Твой "Тихий Дон" - это весьма спокойное описание в бытовых тонах и в стиле 80-х годов. Хорошо для журнала, легко и приятно читается в спокойные минуты, но совершенно не соответствует нынешнему стремительному газетному ритму. Пойми, милачок, что Корнилов для нас, петроградцев, вчера только декретирующих республику, стоящих носом перед Швецией, большевиками, демократическими совещаниями, - уже вчерашний день. Да, Каледин важен, и он еще не изжит, но поскольку он важен, постольку твои путевые и бытовые наброски не отвечают ни любопытству читателей, ни серьезным запросам о политических настроениях донцов"^*. И далее речь идет о том, что Голоушев предложил в газету Л. Андреева "сырье, которое надо еще обрабатывать".

^* (Реквием. Сборник памяти Леонида Андреева. М., "Федерация", 1930, стр. 135.)

Но кому какое дело до качества "сырья" - путевых и бытовых набросков, которые, при самом дружеском расположении к их автору, и опубликовать-то невозможно? Важно, что называются они "Тихий Дон". Отыскался "подлинный" автор, вот он! И слушок пополз...

Шолохов снова откладывает рукопись и с болью пишет А. Серафимовичу:

"Тихим Доном" Голоушев - на мое горе и беду - назвал свои путевые и бытовые очерки, где основное внимание (судя по письму) уделено политическим настроениям донцов в 17 г. Часто упоминаются имена Корнилова и Каледина. Это-то и дало повод моим многочисленным "друзьям" поднять против меня новую кампанию клеветы... Мне крепко надоело быть "вором". На меня и так много грязи вылили. А тут для всех клеветников - удачный момент: кончил я временами, описанными Голоушевым в его очерках (Каледин, Корнилов 1917-18 гг.). Третью книгу моего "Тихого Дона" не печатают. Это дает им (клеветникам) повод говорить: "Вот, мол, писал, пока кормился Голоушевым, потом "иссяк родник"..." Тут тяжело и без этого, а тут еще новая кампания...

Я прошу Вашего совета: что мне делать? И надо ли мне, и как доказывать, что мой "Тихий Дон" - мой? Вы были близки с Андреевым, наверное, знаете и С. С. Голоушева. Может быть, он - если это вообще надо - может выступить с опровержением этих слухов? И жив ли он?..

Горячая у меня пора. Сейчас кончаю III кн., а работе такая обстановка не способствует. У меня руки отваливаются, и становится до смерти нехорошо. За какое лихо на меня ополчаются братья-писатели? Ведь это же все идет из литературных кругов"^*.

^* (М. Шолохов - А. Серафимовичу. Вёшенская, 1 апреля 1930 г. ЦГАЛИ, ф. 458, оп. 1, ед. хр. 355, л. 4 обор.)

"Лихо" это - великий талант Шолохова. Верить в него не хотели. За него мстили. Таланту этому нужна была еще великая духовная и физическая крепость, чтобы выдержать все эти наветы, устоять и смело, несмотря ни на что, идти к своей цели.

Вспоминая это время, Шолохов писал одному из молодых авторов: "Если б я взялся поддерживать тебя такими методами, какими в первые годы братья-писатели поддерживали меня, то ты загнулся бы через неделю"^*.

^* (М. Шолохов - Г. Борисову (Озимому). 5 января 1937 г., Вёшенская. ЦГАЛИ, ф. 1197, ед. хр. б/№, л. 1.)

В связи с завершением третьей книги "Тихого Дона" перед Шолоховым возникли свои трудности, предстояли и новые испытания. Шестую часть романа в журнале "Октябрь" по-прежнему печатать отказывались. В конце мая 1930 года в Ростове состоялось обсуждение еще не опубликованных глав из третьей книги романа. Среди других отрывков писатель прочитал и главу о гибели Петра Мелехова, а затем, после обсуждения, поделился своими трудностями:

"Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что в третьей книге я даю показ Вёшенского восстания, еще не освещенного нигде. Промахи здесь вполне возможны. С читателя будет достаточно того, что я своеобразно покаюсь и скажу, что сам недоволен последними частями романа и хочу основательно обработать их"^*.

^* ("На подъеме". Ростов н/Д, 1930, № 6, стр. 172.)

Здесь, как и в письме Шолохова от 3 октября 1929 года, речь идет о двух - шестой и седьмой - частях, на которые предполагалось первоначально разделить третью книгу. Судя по всему, Шолохов намеревался завершить шестую часть где-то на XXVIII главе, а затем обратиться непосредственно к изображению восстания. В процессе работы писатель отказался от деления третьей книги на две части^*.

^* (Упоминание Шолоховым седьмой части еще в 1929 г. было принято мною в свое время за начало работы писателя над четвертой книгой ("Лит. Саратов", 1950, кн. 11-я, стр. 177). Это заблуждение разделил и И. Лежнев, пользовавшийся моими материалами (И. Лежнев. Путь Шолохова. М., "Сов. писатель", 1958, стр. 220).)

"Основательной обработке" в это время подверглись XIII-XXVII главы. Переработка коснулась как изображения белогвардейского лагеря, так и тех героев, которые вели борьбу за утверждение советской власти на Дону.

Наиболее существенные изменения в это время внесены в характеристику Кошевого. Сравним одну из связанных с ним сцен, опубликованную в журнале "На подъеме" еще в процессе работы над романом, с той же сценой, появившейся через два года в журнале "Октябрь".

Важно напомнить, что этой сцене, изображающей избиение Кошевого восставшими казаками, предшествует пребывание героя в станичном отводе, его драка с атарщиком Ильей Солдатовым, который хотел донести на него смотрителю, и как "приниженно и жалко" просил Кошевой не делать этого. После случайной встречи Кошевого с возвращающимся из немецкого плена Степаном Астаховым показывается рост ненависти Кошевого к Григорию Мелехову, участие в составлении списков на хуторян как врагов советской власти.