Глава XXII

На сельсоветском крыльце, спиной к подходившему Давыдову, стоял приземистый человек в черной, низко срезанной кубанке с белым перекрестом по верху и в черном дубленом, сборчатом полушубке. Плечи человека в кубанке были необъятно широки, редкостно просторная спина заслоняла всю дверь вместе с притолоками. Он стоял, раскорячив куцые, сильные ноги, низкорослый и могучий, как степной вяз. Сапоги с широченными мор-щеными голенищами и сбитыми на сторону каблуками, казалось, вросли в настил крыльца, вдавили его тяжестью медвежковатого тела.

- Это командир нашей агитколонны, товарищ Кондратько,- сказал паренек, шедший рядом с Давыдовым. И, заметив улыбку на его губах, шепнул: - Мы его между собой в шутку зовем "батько Квадратько"... Он - с Луганского паровозостроительного. Токарь. По возрасту - папаша, а так - парень хоть куда!

В этот момент Кондратько, заслышав разговор, повернулся багровым лицом к Давыдову, под висячими бурыми усами его в улыбке бело вспыхнули зубы:

- Оце, мабуть, и радянська власть? Здоровеньки булы, братки!

- Здравствуйте, товарищ. Я председатель колхоза, а это секретарь партячейки.

- Добре! Ходимте у хату, а то вже мои хлопци заждались. Як я у цей агитколонны голова, то я з вами зараз и побалакаю. Зовуть мене Кондратько, а коли мои хлопци будут казать вам, шо зовуть мене Квадратько, то вы им, пожалуйста, не давайте виры, бо они у мене таки скаженни та дурны, шо и слов нема...- говорил он громовитым басом, боком протискиваясь в дверь.

Осип Кондратько работал на юге России более двадцати лет. Сначала в Таганроге, потом в Ростове-на-Дону, в Мариуполе и, наконец, в Луганске, откуда и пошел в Красную гвардию, чтобы подпереть своим широким плечом молодую советскую власть. За годы общения с русскими он утратил чистоту родной украинской речи, но по облику, по нависшим шевченковским усам в нем еще можно было узнать украинца. Вместе с донецкими шахтерами, с Ворошиловым шел он в 1918 году сквозь полыхавшие контрреволюционными восстаниями казачьи хутора на Царицын... И уже после, когда в разговоре касались отлетевших в прошлое годов гражданской войны, чей отзвук неумираемо живет в сердцах и памяти ее участников, Кондратько с тихой гордостью говорил: "Наш Клементий, луганський... Як же, колысь булы добре знакомы, та, мабуть, ще побачимось. Вин мене зразу взнае! Пид Царицыном, як воювалы з билыми, вин зо мной стикс разив шутковав: "Ну як, каже, Кондратько, дило? Ты ще живый, старый вовк?" "Живый, кажу, Клементий Охримыч, николы зараз помырать, бачите, як з контрой рубаемось? Як скаженни!" Колы б поба-чилысь, вин бы мене и зараз пригорнув",- уверенно заканчивал Кондратько.

После войны он опять попал в Луганск, служил в органах Чека на транспорте, потом перебросили его на партработу и снова на завод. Оттуда-то по партмоби-лизации и был он послан на помощь коллективизирующейся деревне. За последние годы растолстел, раздался вширь Кондратько... Теперь не узнать уж соратникам того самого Осипа Кондратько,, который в 1918 году на подступах к Царицыну зарубил в бою четырех казаков и кубанского сотника Мамалыгу, получившего "за храбрость" серебряную с золотой насечкой шашку из рук самого Врангеля. Взматерел Осип, начал стариться, по лицу пролегли синие и фиолетовые прожилки... Как коня быстрый бег и усталь кроют седым мылом, так и Осипа взмылило время сединой; даже в никлых усах - и там поселилась вероломная седина. Но воля и сила служат Осипу Кондратько, а что касается неумеренно возрастающей полноты, то это пустое. "Тарас Бульба ще важче мене був, а з ляхами як рубався? Ото ж! Колы прийдется воюваты, так я ще зумию з якого-небудь хве-цера двох зробыти! А пивсотни годив моих - що ж та-ке? Мий батько сто жив при царськой власти, а я зараз при своей риднесенькой пивтораста проживу!" - говорит он, когда ему указывают на 'его лета и все увеличивающуюся толщину.

Кондратько первым вошел в комнату сельсовета.

- Просю тыше, хлопци! Ось председатель колхоза, а це секретарь ячейки. Треба нам зараз послухать, яки тутечка дила, тоди будемо знать, шо нам робыть. А ну, сидайте!

Человек пятнадцать из состава агитколонны, разговаривая, стали рассаживаться, двое пошли на баз - видимо, к лошадям. Рассматривая незнакомые лица, Давыдов узнал трех районных работников: агронома, учителя из школы второй ступени и врача; остальные были присланы из округа, некоторые, судя по всему, с производства. Пока рассаживались, двигая стульями и покашливая, Кондратько шепнул Давыдову:

- Прикажи, шоб нашим коням синця кинулы та шоб пидводчикы не отлучалысь,- и хитро прижмурился.- А мабуть, у тебя и овсом мы разживемось?

- Нет овса, остался лишь семенной,- ответил Давыдов и тотчас же весь внутренне похолодел, остро ощущая неловкость, неприязнь к самому себе.

Овса кормового было еще более ста пудов, но он ответил отказом потому, что оставшийся овес хранили к началу весенних работ, как зеницу ока; и Яков Лукич, чуть не плача, отпускал лошадям (одним правленческим лошадям!) по корцу драгоценного зерна, и то только перед долгими и трудными поездками.

"Вот она, мелкособственническая стихия! И меня захлестывать начинает...- подумал Давыдов.- Ничего подобного не было раньше, факт! Ах, ты... Дать, что ли, овса? Нет, сейчас уже неудобно".

- Мабуть, ячмень е?

- И ячменя нет.

Ячменя в самом деле не было, но Давыдов вспыхнул под улыбчивым, понимающим взглядом Кондратько.

- Нет, серьезно говорю - нету ячменя.

- Гарный з тебе хозяин був бы... Тай ще, мабуть, и кулак...- смеясь в усы, басил Кондратько, но, видя, что Давыдов сдвигает брови, обнял его, чуточку приподнял от пола.- Ни-ни! То я шуткую. Нема, так нема! Соби ховай бильше, шоб свою худобу було чим годувать... Так, ну, братики,- к дилу! Шоб мертву тишину блюлы.- И, обращаясь к Давыдову и Нагульнову: - Приихалы мы до вас, шоб якусь-то помогу вам зробить, це вам, надиюсь звистно. Так от докладайте: яки у вас тутечка дила?

После сделанного Давыдовым обстоятельного доклада о ходе коллективизации и засыпке семенного фонда Кондратько решил так.

- Нам усим тут ничого робыть.- Он, кряхтя, извлек из кармана записную книжку и карту-трехверстку, повел по ней толстым пальцем.- Мы поидемо у Тубянський. До цього хутора, як бачу я, видциля блызенько, а у вас тутечка кинемо бригаду з чотырех хлопцив, хай воны вам пидсобляють у работи. А шо касаемо того, як скорийше собрать семфонд, то я хочу вам присовитувать так: у начали проведить собрания, расскажить хлиборобам, шо воно и як, а вже тоди о так развернете массовую работу,- говорил он подробно и не спеша.

Давыдов с удовольствием слушал его речь, временами не совсем ясно разбираясь в отдельных выражениях, затемненных полупонятным для него украинским языком, но крепко чувствуя, что Кондратько излагает в основном правильный план кампании по засыпке семенного зерна. А Кондратько все так же неспешно наметил линию, которую нужно вести в отношении единоличника и зажиточной части хутора, ежели, паче чаяния, они вздумают упорствовать и так или иначе сопротивляться мероприятиям по сбору семзерна; указал на наиболее эффективные методы, основанные на опыте работы агитколонны в других сельсоветах; и все время говорил мягко, без малейшего намека на желание руководить и поучать, по ходу речи советуясь то с Давыдовым, то с Размётновым, то с Нагульновым. "Це дило треба о так повернуть. Як вы, гремяченци, думаете? Ото ж и я так соби думал!"

А Давыдов, улыбчиво глядя на багровое, в прожилках лицо токаря Кондратько, на шельмовской блеск его глубоко посаженных глазок, думал: "Экий же ты, дьявол, умница! Не хочет нашу инициативу вязать, будто бы советуется, а начни возражать против его правильной расстановки,- он тебя так же плавно повернет на свой лад, факт! Видывал я таких, честное слово!"

Еще один мелкий случай укрепил его симпатии к товарищу Кондратько: перед тем как уезжать, тот отозвал в сторону бригадира, оставшегося с тремя товарищами в Гремячем Логу, и между ними короткий возник разговор:

- Шо це ты надив на себя поверх жакетки наган? Зараз же скынь!

- Но, товарищ Кондратько, ведь кулачество... классовая борьба...

- Та шо ты мени там кажешь? Кулачество, ну так шо, як кулачество? Ты приихав агитировать, а колы кулакив злякався, так имий наган, но наверху его не смий носить. Вумный який! У его, не у его наган! Як, диты-на мала! Цацкаться з оружием, начепыв зверху... Зараз же заховай у карман, шоб той же пидкулачник не сказав про тебе: "Дывысь, люди добри, ось як вас при-ихалы агитировать, з наганами".- И сквозь зубы кончил: - Таке дурне...

И уже садясь в сани, подозвал Давыдова, повертел пуговицу на его пальто.

- Мои хлопци будут робыть, як прокляти! Тике ж и вы гарно робите, шоб усе было зроблено, тай скорийше. Я буду у Тубянськом, колы шо - повидомляй. Приидемо туда, тай ще нынче, мабуть, прийдеться спектакль становыть. От побачив бы ты, як я кулака граю! В мене ж така комплекация, шо дозволяе кулака з натуры грать... Ось, як диду Кондратько пришлось на старости лит! А за овес не думай, сердця из-за цього дила на тебе не маю,- и улыбнулся, привалившись широченной спиной к задку саней.

- Что головой башковат, что в плечах, что ноги под ним! - хохотал Размётнов.- Как трактор!.. Он один, впряги его в букарь, потянет, и трех пар быков не нужно. Даже удивительно мне: чем их, таких ядреных людей, и делают, как думаешь, Макар?

- Ты уж вроде деда Щукаря: балабоном становишься! - сердито отмахнулся тот.