Глава III

В ночь, когда к Якову Лукичу Островнову приехал его бывший сотенный командир есаул Половцев, был у них долгий разговор. Считался Яков Лукич в хуторе человеком большого ума, лисьей повадки и осторожности, а вот не удержался в стороне от яростно всполыхавшей по хуторам борьбы, коловертью втянуло его в события. С того дня и пошла жизнь Якова Лукича под опасный раскат...

Тогда, после ужина, Яков Лукич достал кисет, присел на сундук, поджав ногу в толстом шерстяном чулке,- заговорил - вылил то, что годами горько накипало на сердце:

- О чем толковать-то, Александр Анисимович? Жизня никак не радует, не веселит. Вот энто трошки зачали казачки собираться с хозяйством, богатеть. Налоги в двадцать шестом али в двадцать седьмом году были, ну, сказать, относительные. А теперь опять пошло навыворот. У вас в станице как, про коллективизацию что слыхать ай нет?

- Слыхать,- коротко отвечал гость, слюнявя бумажку и внимательно исподлобья посматривая на хозяина.

- Стало быть, от этой песни везде слезьми плачут? Вот зараз про себя вам скажу: вернулся я в двадцатом году из отступа. У Черного моря осталось две пары коней и все добро. Вернулся к голому куреню. С энтих пор работал день и ночь. Продразверсткой в первый разобидели товарищи: забрали все зерно под гребло. А потом этим обидам и счет я потерял. Хоть счет-то им и можно произвесть: обидют и квиток выпишут, чтоб не забыл.- Яков Лукич встал, полез рукой за зеркало и вытянул, улыбаясь в подстриженные усы, связку бумаг.- Вот они тут, квитки об том, что сдавал в двадцать первом году: а сдавал и хлеб, и мясо, и масло, и кожи, и шерсть, и птицу, и целыми быками водил в заготконтору. А вот это окладные листы по единому сельскому налогу, по самооблогу и опять же квитки за страховку... И за дым из трубы платил и за то, что скотина живая на базу стоит... Скоро этих бумажек мешок насбираю. Словом, Александр Анисимович, жил я - сам возля земли кормился и других возля себя кормил. Хоть и не раз шкуру с меня сымали, а я опять же ею обрастал. Нажил спервоначалу пару бычат, они подросли. Одного сдал в козну на мясо. За швейную машину женину купил другого. Спустя время, к двадцать пятому году, подошла еще пара от своих коров. Стало у меня две пары быков и две коровы. Голосу меня не лишали, в будущие времена зачислили меня крепким середняком.

- А лошади-то у тебя есть? - поинтересовался гость.

- Погодите трошки, скажу и об лошадях. Купил я у соседки стригунка от чистых кровей донской кобылки (осталася одна на весь хутор), выросла кобыленка - ну, чистое дите! Мала ростом, нестроевичка, полвершка^* нету, а уж резва - неподобно! В округе получил я за нее на выставке сельской жизни награду и грамоту, как на племенную. Стал я к агрономам прислухаться, начал за землей ходить, как за хворой бабой. Кукуруза у меня первая в хуторе, урожай лучше всех. Я и зерно протравливал и снегозадержание делал. Сеял яровые только по зяби без весновспашки, пары у меня завсегда первые. Словом, стал культурный хозяин, и об этом имею похвальный лист от окружного ЗУ, от земельного, словом, управления. Вот поглядите.

^* (В дореволюционное время строевую лошадь, на которой казак должен был отбывать военную службу, принимали при условии, если она ростом была не меньше 2 аршин и ¹/₂ вершка.)

Гость мельком взглянул по направлению пальца Якова Лукича на лист с сургучной печатью, вправленный в деревянную рамку, висевшую возле образов рядом с портретом Ворошилова.

- Да, прислали грамоту, и агроном даже пучок моей пшеницы-гарновки возил в Ростов на показ властям,- с гордостью продолжал Яков Лукич.- Первые года сеял я пять десятин, потом, как оперился, начал дюжей хрип выгинать: по три, по пять и по семь кругов^* сеял, во как! Работал я и сын с женой. Два раза толечко поднанимал работника в горячую пору. Советская власть энти года диктовала как? - сей как ни мога больше! Я и сеял, ажник кутница вылазила, истинный Христос! А зараз, Александр Анисимович, добродетель мой, верьте слову - боюсь! Боюсь, за эти семь кругов посеву протянут меня в игольную ушку, обкулачут. Наш председатель Совета, красный партизан товарищ Размётнов, а попросту сказать Андрюшка, ввел меня в этот грех, крести его мать! "Сей,- говорит, бывало,- Яков Лукич, максиму, чего осилишь, подсобляй советской власти, ей хлеб зараз дюже нужен". Сомневался я, а теперь запохаживается, что мне эта максима ноги на затылке петлей завяжет, побей бог!

^* (Круг - четыре гектара.)

- В колхоз у вас записываются? - спросил гость. Он стоял возле лежанки, заложив руки за спину, широкоплечий, большеголовый и плотный, как чувал с зернам.

- В колхоз-то? Дюже пока не докучали, а вот завтра собрание бедноты будет. Ходили, перед тем как смеркаться, оповещали. Свои-то галду набили с самого рождества: "Вступай да вступай". Но люди отказались наотруб, никто не вписался. Кто же сам себе лиходей? Должно, и завтра будут сватать. Говорят, нынче на вечер приехал какой-то рабочий из района и будет всех сгонять в колхоз. Конец приходит нашей жизни. Наживал, пригоршни мозолей да горб нажил, а теперь добро отдай все в обчий котел, и скотину, и хлеб, и птицу, и дом, стало быть? Выходит вроде: жену отдай дяде, а сам иди к.., не иначе. Сами посудите, Александр Анисимович, я в колхоз приведу пару быков (пару-то успел продать Союзмясе), кобылу с жеребенком, весь инвентарь, хлеб, а другой - вшей полон гашник. Сложимся мы с ним и будем барыши делить поровну. Да разве же мне-то не обидно?.. Он, может, всю жизню на пече лежал да об сладком куске думал, а я... да что там гутарить! Во! - И Яков Лукич полоснул себя по горлу ребром шершавой ладони.- Ну, об этом кончим. Как вы проживаете? Служите зараз в каком учреждении или рукомеслом занимаетесь?

Гость подошел к Якову Лукичу, присел на табурет, снова стал вертеть цигарку. Он сосредоточенно смотрел в кисет, а Яков Лукич - на тесный воротник его старенькой толстовки, врезавшийся в бурую, туго налитую шею, на которой пониже кадыка по обеим сторонам напряженно набухали вены.

- Ты служил в моей сотне, Лукич... Помнишь, как-то в Екатеринодаре, кажется, при отступлении был у меня разговор с казаками насчет советской власти? Я еще тогда предупреждал казаков, помнишь? "Горько ошибетесь, ребята! Прижмут вас коммунисты, в бараний рог скрутят. Всхомянетесь вы, да поздно будет".- Помолчал, в голубоватых глазах сузились крохотные, с булавочную головку, зрачки, и тонко улыбнулся.- Не на мое вышло? Я из Новороссийска не уехал со своими. Не удалось. Нас тогда предали, бросили добровольцы^* и союзники^**. Я вступил в Красную Армию, командовал эскадроном, по дороге на польский фронт... Такая у них комиссия была, фильтрационная, по проверке бывших офицеров... Меня эта комиссия от должности отрешила, арестовала и направила в ревтрибунал. Ну, шлепнули бы товарищи, слов нет, либо в концентрационный лагерь. Догадываешься за что? Какой-то сукин сын, казуня, мой станичник, донес, что я участвовал в казни Подтелкова^***. По дороге в трибунал я бежал... Долго скрывался, жил под чужой фамилией, а в двадцать третьем году вернулся в свою станицу. Документ о том, что я когда-то был комэском, я сумел сохранить, попались хорошие ребята,- словом, я остался жив. Первое время меня таскали в округ, в политбюро Дончека. Как-то отвертелся, стал учительствовать. Учительствовал до последнего времени. Ну, а сейчас... Сейчас другое дело. Еду вот в Усть-Хоперскую по делам, заехал к тебе как к старому полчанину.

^* (Добровольцы - белогвардейцы армии Деникина.)

^** (Союзники - Англия, Франция, США и другие империалистические государства.)

^*** ( Федор Подтелков - беспартийный казак, председатель Донского военно-революционного комитета и председатель Совнаркома Донской советской республики.)

- Учителем были? Та-ак... Вы человек начитанный, книжную науку превзошли. Что же оно будет дальше? Куда мы пританцуем с колхозами?

- К коммунизму, братец. К самому настоящему. Читал я и Карла Маркса и знаменитый манифест коммунистической партии. Знаешь, какой конец колхозному делу? Сначала колхоз, потом коммуна - полнейшее уничтожение собственности. Не только быков, но и детей у тебя отберут на государственное воспитание. Все будет общее: дети, жены, чашки, ложки. Ты хотел бы лапши с гусиным потрохом покушать, а тебя квасом будут кормить. Крепостным возле земли будешь.

- А ежели я этак не желаю?

- У тебя и спрашивать не будут,

- Это как же так?

- Да все так же.

- Ловко!

- Ну еще бы! Теперь я у тебя спрошу: дальше можно так жить?

- Некуда дальше.

- А раз некуда, надо действовать, надо бороться.

- Что вы, Александр Анисимович! Пробовали мы, боролись... Никак Невозможно. И помыслить не могу!

- А ты попробуй.- Гость придвинулся к собеседнику вплотную, оглянулся на плотно притворенную дверь в кухню и, вдруг побледнев, заговорил полушепотом: - Я тебе прямо скажу: надеюсь на тебя. В нашей станице казаки собираются восставать. И ты не думай, что это так просто, набалмошь. Мы связаны с Москвой, с генералами, которые сейчас служат в Красной Армии, с инженерами, которые работают на фабриках и заводах, и даже дальше: с заграницей. Да, да! Если мы дружно сорганизуемся и выступим именно сейчас, то к весне при помощи иностранных держав Дон уже будет чистым. Зябь ты будешь засевать своим зерном и для себя одного... Постой, ты потом скажешь. В нашем районе много сочувствующих нам. Их надо объединить и собрать. По этому же делу я еду в Усть-Хоперскую. Ты присоединяешься к нам? В нашей организации есть уже более трехсот служилых казаков. В Дубровском, в Войсковом, в Тубянском, в Малом Ольховатском и в других хуторах есть наши боевые группы. Надо такую же группу сколотить и у вас в Гремячем... Ну, говори.

- Люди роптают против колхозов и против сдачи хлеба...

- Погоди! Не о людях, а о тебе речь. Я тебя спрашиваю. Ну?

- Такие дела разве зараз решают?.. Тут голову под топор кладешь.

- Подумай... По приказу одновременно выступаем со всех хуторов. Забираем вашу районную станицу, милицию и коммунистов по одному переберем на квартирах, дальше пойдет полыхать и без ветра.

- А с чем?

- Найдется! И у тебя, небось, осталось?

- Кто его знает... Кажись, где-то валялась, какой-то ошкамелок... австрийского никак образца...

- Нам только начать, и через неделю иностранные пароходы привезут и орудия и винтовки. Аэропланы, и те будут. Ну?

- Дайте подумать, господин есаул! Не невольте сразу...

Гость со все еще не сошедшей с лица бледностью прислонился к лежанке, сказал глуховато:

- Мы не в колхоз зовем и никого не неволим. Твоя Добрая воля, но за язык... гляди, Лукич! Шесть тебе, а уж седьмую...- и легонько покрутил пальцем застрекотавший в кармане нагановский барабан.

- За язык могете не сомневаться. Но ваше дело рисковое. И не потаю: страшно на такое дело иттить. Но и жизни ход отрезанный.- Помолчал.- Не будь гонения на богатых, я бы, может, теперь, по моему старанию, первым человеком в хуторе был. При вольной жизни я бы зараз, может, свой автомобиль держал! - с горечью заговорил после минутного молчания хозяин.- Опять же одному иттить на такие... Вязы^* враз скрутят.

^* (Вязы - шея.)

- Зачем же одному? - с досадой перебил его гость.

- Ну, да это я так, к слову, а вот как другие? Мир то есть как? Народ-то пойдет?

- Народ - как табун овец. Его вести надо. Так ты решил?

- Я сказал, Александр Анисимыч...

- Мне твердо надо знать: решил ли?

- Некуда деваться, потому и решаю. Вы все-таки дайте кинуть умом. Завтра утром скажу остатнее слово.

- Ты, кроме этого, должен уговорить надежных казаков. Ищи таких, какие имели бы зуб на советскую власть,- уже приказывал Половцев.

- При этой жизни его всякий имеет.

- А сын твой как?

- Куда же палец от руки? Куда я, туда и он.

- Ничего он парень, твердый?

- Хороший казак,- с тихой гордостью отозвался хозяин.

Гостю постелили серую тавреную полсть и шубу в горнице, возле лежанки. Он снял сапоги, но раздеваться не стал и уснул сразу, едва лишь коснулся щекой прохладной, пахнущей пером подушки.

...Перед светом Яков Лукич разбудил спавшую в боковой комнатушке свою восьмидесятилетнюю старуху мать. Коротко рассказал ей о целях приезда бывшего сотенного командира. Старуха слушала, свесив с лежанки черножилые, простудой изуродованные в суставах ноги, ладонью оттопыривала желтую ушную раковину.

- Благословите, мамаша? - Яков Лукич стал на колени.

- Ступай, ступай на них, супостатов, чадунюшка! Господь благословит! Церква закрывают... Попам житья нету... Ступай..

Наутро Яков Лукич разбудил гостя:

- Решился! Приказывайте.

- Прочитай и подпиши.- Половцев достал из грудного кармана бумагу.

"С нами бог! Я, казак Всевеликого войска Донского, вступаю в "Союз освобождения родного Дона", обязуюсь до последней капли крови всеми силами и средствами сражаться по приказу моих начальников с коммунистами-большевиками, заклятыми врагами христианской веры и угнетателями российского народа. Обязуюсь беспрекословно слушаться своих начальников и командиров. Обязуюсь все свое достояние принести на алтарь православного отечества. В чем и подписуюсь".