Современные писатели определили, какая главная черта Шолохова
Весной 2003 года в музей-заповедник М. А. Шолохова приезжала делегация московских писателей и учёных-шолоховедов. На встрече с работниками музея, где были затронуты самые разные вопросы, они отмечали, что наша общая задача – рассказать о Шолохове не общими словами, не высокопарно, не слащаво, а показывая писателя в своей неотъемлемой ипостаси, важнейшая черта которой – дерзость.
В чем же проявлялась дерзость Шолохова? Несомненно, в том, что всю жизнь он смело возвышал голос, заступаясь за простого человека. В том, что в своё время не дал разрушить старинную вёшенскую Михайло-Архангельскую церковь. В том, что в период страшных репрессий 1930-х годов не побоялся обратиться напрямую к самому Сталину. А как назвать его резкую отповедь взявшемуся давать нелицеприятные оценки русской советской литературе Н. В. Подгорному? Сюда же можно отнести его твёрдую позицию по отношению к проблемам русской культуры, его знаменитое письмо Генсеку ЦК партии. В каждом таком шаге дерзость не просто присутствует – она видна невооружённым глазом. И примеры эти можно продолжать.
Но одно из самых глубинных проявлений настоящей шолоховской дерзости – прямой и точный показ народа как главного героя исторических событий в его произведениях. До Шолохова по-настоящему это не сделал никто, включая классиков литературы XIX – начала XX вв. Не раз было отмечено, что образ Григория Мелехова из «Тихого Дона» – это образ новый, дотоле невиданный ни в русской, ни в зарубежной литературе. Это человек в полном смысле не «вышедший из народа», а сам этот народ во многом олицетворяющий. Теперь, кажется, ясно, почему автор романа сначала хотел поселить своего героя в станице (юртовой, через некоторое время ставшей окружной), а потом всё же «отправил» его ещё дальше, в глубинку, в отдалённый донской хутор Татарский. Или во время отправки на службу Григорий вполне мог бы попасть в лейб-гвардию, но автор направляет его в обычный армейский Донской казачий полк. Несмотря на это, везде вокруг него кипит событиями неподдельная жизнь.
И что же обнаруживается? У простого казака, у этих людей «из народа» есть свои глубокие чувства, мысли, своё оригинальное лицо, свои оценки происходящего. Они не почва, не фон для показа неких элит, а самостоятельные действующие лица, как говорится, не объект, а субъект действия. Григорий Мелехов – «норовистый и простой» парень из дальнего донского хутора – по ходу романа превращается в типичную фигуру, в то же время с оригинальным собственным лицом. Он – центр притяжения, но он не один такой.
Шолохов показал, что народ не просто видит всё по-своему, мыслит по-своему, судит обо всём по-своему, а – что не менее важно – имеет право на это. Суждения его порой касаются самых жизненно важных вопросов, которые раньше решались только в высших сферах. Например, вопрос о земле. Мелехов, неоднократно обдумывая его, приходит к выводу: «Тем иногородним, которые на Дону давно живут, землю дадим». Здесь важны даже не правильность или ошибочность этого решения, а сам принцип: где, когда, у какого автора, в каком произведении простой хуторянин мог мыслить такими категориями?
Дерзость Шолохова проявилась ещё и в постановке таких вопросов, которые, казалось бы, лучше обойти. Например, устами того же Мелехова озвучивается оценка равенства в красноармейских частях: «А Ванёк-то в обмоточках...» Или другой оценочный мелеховский жест, с которым бы согласились многие донцы. Видя «помощь» Антанты, Мелехов без дипломатических расшаркиваний советует английскому офицеру: «Езжай-ка ты поскорей домой, пока тебе тут голову не свернули». Не менее резко порой звучат и мнения, характеризующие «своих». Например, Яков Подкова высказался так: «Отделились, говоришь? Ни под чьей властью не будем ходить? Хо!.. Попомни мои слова: подожмём хвост, вдоль пуза вытянем его по-кнутовому и поползём к кадетам. «Примите нас, братушки, помилосердствуйте!» Вот оно что будет».
Правда, в последнем случае есть одна оговорка. Во всём огромном романе-эпопее Шолохов ни разу не употребил применяемое историками и литераторами слово «белоказаки». Писатель видел события во всей их полноте и сложности, умея в принципиальных вопросах настоять на своём.
Мелеховская среда, среда простых казаков, на своей шкуре испытывая все повороты истории, может порой дать власти самого высокого уровня предельно резкую оценку: «А царёк-то хреновый... Ихний папашка, тот покрепче был...» Подобное суждение – далеко не единственное.
Когда же писателя обвиняли в «любовании казачеством», он обычно не вступал в полемику, так как уже ответил таким критикам своим романом. Ведь «Тихий Дон» поражает не просто показом народной жизни, он изумляет её естественностью, точностью до мельчайших деталей. О чём можно полемизировать, если перед тобой сама жизнь, такая, как она есть.
А что можно сказать о языке, когда даже предубеждённый, недовольный читатель, стоит ему открыть роман на первой попавшейся странице, не может оторваться от создаваемых, казалось бы, самим народом картин и образов? Эта народная речь, «цветная и яркая», вкупе с народными песнями, благодаря Шолохову дерзко ворвалась в литературный поток ХХ века и остаётся в его стремени до сих пор.