НОВОСТИ   КНИГИ О ШОЛОХОВЕ   ПРОИЗВЕДЕНИЯ   КАРТА САЙТА   ССЫЛКИ   О САЙТЕ  






предыдущая главасодержаниеследующая глава

Глава XIX

Опорожнив вторую миску жидкой пшенной каши, лишь слегка сдобренной салом, дед Щукарь пришел в состояние полного довольства и легкой сонливости. Благодарно глядя на щедрую стряпуху, сказал:

- Спасибочка всем вам за угощение и водку, а тебе, Куприяновна, низкий поклон. Ежли хочешь знать, так ты ничуть даже не баба, а сундук с золотом, факт. С твоим уменьем варить кашу тебе бы не вахлакам стряпать, а самому Михал Иванычу Калинину. Голову отсеки мне, а через год на твоих грудях уже висела бы какая-нибудь медаль за отличное усердие, а может, какой-нибудь шеврон на рукав он тебе пожаловал бы, ей-богу, не брешу, факт. Уж я-то до тонкостев знаю, что есть главное в жизни...

- А что? - с живостью спросил сидевший рядом Дубцов.- Что, дедушка, главное, по твоему разумению?

- Жратва! Фактически говорю, что только жратва, и больше ничего главнее нету.

- Ошибаешься ты, дедушка,- печально сказал Дубцов, кося цыганскими глазами на остальных слушателей и сохраняя самый серьезный вид.- Жестоко ты ошибаешься, а все потому, что умишко у тебя на старости годов стал такой же жидкий, как вот эта каша, какую ты хлебал. Разжижели твои мозги, потому ты и ошибаешься...

Дед Щукарь снисходительно улыбнулся:

- Пока неизвестно, у кого мозга круче замешана: у тебя или у меня. А по-твоему, что есть главное в жизни?

- Любовь,- скорее выдохнул, чем проговорил, Дубцов и так мечтательно закатил глаза под лоб, что, глядя на его смуглое рябое лицо, первая не выдержала Куприяновна.

Она фыркнула громко, как лошадь, почуявшая дождь, и, вся сотрясаясь от смеха, закрыла рукавом кофточки побагровевшее лицо.

- Ха! Любовь! - Щукарь презрительно улыбнулся.- Да что она стоит, твоя любовь, без хорошего харча? Тьфу, и больше ничего! Не покорми тебя с недельку, так от тебя не то что Куприяновна, но и родная жена откажется.

- Это как сказать,- упорствовал Дубцов.

- Тут и говорить нечего. Я все дочиста наперед знаю,- отрезал дед Щукарь и назидательно поднял указательный палец.- Вот я вам зараз расскажу одну оказию, и все придет в ясность, и никаких споров больше не понадобится.

Редко приходилось встречать деду Щукарю более внимательных слушателей. Около тридцати человек сидело вокруг костра, и все боялись проронить хоть одно Щукарево слово. Так по крайней мере казалось ему. Да и что было спросить со старика? На собраниях ему никогда не давали слова; Давыдов во время поездок был молчалив, все что-то обдумывал про себя; старуха Щукаря даже смолоду не отличалась разговорчивостью. С кем же было отвести душу бедному старику? Потому-то он теперь, найдя благосклонных слушателей, будучи после ужина в отличнейшем расположении духа, и решил наговориться вволю. Он уселся поудобнее, сложил ноги калачиком, разгладил ладонью бороденку и только что раскрыл рот, чтобы начать неспешное повествование, как его опередил Дубцов, с нарочитой строгостью сказал:

- Ты рассказывай, дед, только без брехни! У нас в бригаде обычай такой: пороть брехунов вожжами.

Дед Щукарь тяжело вздохнул, погладил ладонью левую ногу.

- Ты меня, Агафоша, не пужай. Я нынче и так был до смерти выпужанный... Ну, так вот как оно дело было. Весной призывает меня Давыдов и говорит: "Бери, дедушка, два мешка овса у кладовщика, себе выписызай харчишек и дуй на жеребцах прямым ходом в конец Сухого Лога. Там наши кобылки пасутся, и ты туда в аккурат явишься со своими женихами. Пасет табун глухой Василий Бабкин. Разобьете табун на два косяка, с одним будет Василий, с другим - ты. Только за призводителей ты будешь в ответе, ты их подкармывать овсецом будешь". А я, признаться, не знал, что такое призводитель, слова такого не слыхал. Вот тебе и возникший вопрос. Жеребец - знаю, кобыла - знаю, само собою, знаю, что за штука мерин. Я и спрашиваю: "А что такое - призводитель?" Он ответствует: "Кто, дескать, производит потомство, тот и есть призводитель".

Спрашиваю дальше: "А бугая тоже можно называть призводителем?" Он поморщился и говорит: "Само собою". Я ишо дальше спрашиваю: "А мы с тобой тоже призводители?" Он засмеялся и говорит: "Тут, дед, каждый из нас сам за себя отвечает". Одним словом, получается так: будь ты хоть воробей, хоть какая-нибудь скотиняка, хоть человек, но ежли ты мужеского пола,- ты и есть самый настоящий, без подмесу, призводитель. "Очень приятно",- думаю про себя. Опять же вопрос. "А кто хлеб призводит, это как, призводитель он или кто такой?" - спрашиваю у него. А он вздохнул и говорит: "Отсталый ты человек, дедушка". Я ему и говорю на это: "Скорее всего ты отсталый, Семушка, потому что я на сорок лет раньше тебя родился, а ты тут приотстал". На этом вопрос мы и порешили.

Свистящим шепотом Куприяновна спросила:

- Выходит, что и ты, дедуня, производитель?

- А кто же я, по-твоему? - с гордостью ответил Щукарь.

- О господи! - простонала Куприяновна и больше ничего не могла сказать потому, что зарылась лицом в передник, и в тишине слышался только ее сдавленный хрип.

- Гы, дед, не обращай на нее внимания, ты гни свою линию,- ласково сказал Кондрат Майданников и отвернулся от костра.

- Я на этих баб всею жизню не обращаю никакого внимания, а обращал бы,- может, я бы до таких древних годов ни хрена не дожил,- уверенно ответил Щукарь.

И продолжал:

- Ну, хорошо, прибыл я к табуну, гляжу вокруг себя, и глаза не нарадуются! Кругом такой ажиотаж, что век бы оттуда не уезжал! Лазоревые цветки по степи, травка молодая, кобылки пасутся, солнышко пригревает - одним словом, полный тебе ажиотаж!

- А что это такое за слово ты сказал? - поинтересовался Бесхлебнов.

- Ажиотаж-то? Ну, это когда кругом тебя красота. "Жи" означает: живи, радуйся на белый свет, ни печали тебе, ни воздыханий. Это - ученое слово,- с непоколебимой уверенностью ответил Щукарь.

- А откуда ты их нахватался, этих слов? - продолжал допытываться любознательный Бесхлебнов.

- У Макарушки Нагульнова. Мы же с ним огромадные приятели, ну, вот он по ночам англицкий язык изучивает, а я при нем нахожусь. Дал он мне толстую, как Куприяновна, книжку, называется она "словарь". Не букварь, по каким детишки учатся, а словарь для пожилых. Дал и говорит: "Учись, дед, на старости годов пригодится". Вот я и учусь помаленьку. Только ты меня не перебивай, Акимушка, а то я в один момент с мысли собьюсь. Я вам потом расскажу про этот словарь. Так вот, прибыл я к месту назначения со своими призводителями, только ничего толку не вышло ни из моих призводителей, ни из ажиотажа. Скажу вам, добрые люди: кто этого Ваську глухого близко не знает, тот на своем веку лишних десять лет проживет.

Это то есть такой пень, что Демид Молчун, ежли сравнять их, самый разговорчивый человек у нас в Гремячем Логу. Что я из-за его молчания муки в степи принял - несть числа! Не с кобылами же мне разговаривать? А Васька молчит сутками напролет, только жрет с хрустом, а остальное время либо молчаком спит, либо лежит под ватолой, как гнилая колода, и то же самое молчит. Редко-редко глазами похлопает и опять молчит. Вот какой вопрос он мне задал, вовсе не разрешимый. Одним словом, прожил я там трое суток, как на кладбище, в гостях у покойников, и уже начал сам с собою разговаривать. Э-э-э, думаю, так дело не пойдет! Так недолго и умом тронуться такому компанейскому человеку, как я.

Уж на что я терпеть ненавижу, когда мой Макарушка Нагульнов на годовые праздники, то есть на Первое мая и на Седьмое ноября, начнет длинные речи про мировую революцию запузыривать и всякие непонятные слова из себя выкидывать, а и того бы я в тот момент сутки напролет слушал бы, как соловья в саду или кочетиное пение в полуночный час. А что вы думаете, гражданы, об этом кочетином пении? Это, братцы мои, не хуже, чем в церкви, когда поют "со святыми упокой" или еще какую-нибудь трогательную хреновину...

- Ты нам про любовь без харчей рассказывай, а не про то, как кочета поют,- нетерпеливо прервал рассказчика учетчик бригады.

- Вы, гражданы, не волнуйтесь, дойдет дело и до разных и тому подобных любвей, это не вопрос. Так вот, про этого Ваську глухого. Было бы полбеды, ежли бы он только в молчанку играл, а он к тому же ишо такой обжористый оказался, что никакого сладу с ним не было. Наварим каши или галушков из пресного теста, и что же получается? Я раз ложкой зачерпну из чугунка, а он - пять раз. Орудует своей огромадной ложкой, как дышло на паровозе: туда-сюда, туда-сюда, из чугунка в рот, из рота в чугунок, я - глядь, а каши уже на самом донышке. Встаю голодный, а он раздуется, как бычий пузырь, ляжет кверху пузом и тогда зачнет икать на всю степь. Часа два поикает, нечистая сила, и переходит на храп. А храпит, проклятый сын, так, что даже кобылы, какие поблизости от нашего шалаша, пужаются и бегут куда глаза глядят. Спит до ночи, спит не хуже, чем сурок зимой.

Вот какая горькая была там моя жизня. И голодный, как кобель бездомный, и от скуки поговорить, ну, разом не с кем... На второй день подсел я к Ваське, сложил руки трубой и шумлю ему в самое ухо и во всю мочь: "Ты с чего глухой сделался, с войны или с золотухи в детских годах?" А он мне ишо резче шумит: "С войны! Красные в девятнадцатом году из четырехдюймовой пушки с бронепоезда положили возле меня снаряд. Коня подо мной убило, а я с той поры оказался сконтуженный и начисто оглох". Я дальше у него спрашиваю: "А с чего ты, Василий, жрешь так, как, скажи, ты вовсе без памяти? Это у тебя тоже от контузии?" А он мне в ответ: "Тучки находят - хорошо. Дождя зараз край как надо!" Вот и поговори с таким балдахином...

- Ты когда про любовь зачнешь рассказывать? - нетерпеливо спросил Дубцов.

Щукарь досадливо поморщился:

- Далась вам эта любовь, будь она трижды проклята! Я этой самой любови всею жизню избегал, ежли бы покойный мой папаша не принудил, я бы и не женился вовек, а зараз, изволь радоваться, рассуждай про нее.

Тоже вопрос нашли... А ежли хотите знать, вот что получилось тогда из любви без харчей...

Прибыл я к месту назначения, разбили табун на два косяка, а женихи мои на кобылок и не глядят, только травку стригут зубами безо всякой устали... Круглый ноль внимания на своих невест! Вот это, думаю, дело! Вот это я влип в срамоту со своими призводителями. Я и овса даю им в полную меру, а они, один черт, и не поглядывают на кобылок.

День не глядят и второй - тоже. Мне уже возле этих бедных кобылок ходить неловко, иду мимо и отворачиваюсь от стыда, не могу им в глаза глядеть, да и баста! Сроду никогда не краснел, а тут краснеть научился: как только подхожу к косяку, чтобы гнать его на водопой к пруду, и вот тебе, пожалуйста, начинаю краснеть, как девка...

Господи боже мой, сколько я за трое суток стыда принял со своими призводителями - несть числа! Вопрос оказался вовсе не разрешимый. На третий день на моих глазах делается такая картина: молоденькая кобыленка заигрывает с моим призводителем,- я его Цветком кличу,- с гнедым, у какого прозвездь во лбу и левая задняя нога в белом чулке. И вот она вокруг него вьюном вьется, и так и сяк поворачивается, и зубами его легочко похватывает, и всякую любовь к нему вытворяет, а он ей положит голову на спину, глаза зажмурит и этак жалостно вздыхает... Вот вам и Цветок, хуже и не бывает. А я весь от злости трясусь, соображаю: что же обо мне наши кобылки думают? Небось, скажут: "Привел, старый черт, каких-то вахлаков",- а может, и кое-что похуже скажут...

И потеряла бедная кобылка всякое терпение, повернулась к моему Цветку задом да как даст ему со всей силой обеими задними ногами по боку, у него аж в нутре что-то екнуло. А тут и я подбег к нему, сам плачу горькими слезьми, а сам кнутом его охаживаю по спиняке, шумлю: "Ежели ты зовешься призводителем, так нечего и себя и меня на старости годов срамотить!"

Он же, милый мой страдалец, отбег сажен десять, остановился и так жалостно заиржал, что меня прямо за сердце схватило, и тут уже я заплакал от жалости к нему. Подошел без кнута, глажу его по храпу, а он и мне на плечо голову положил и вздыхает...

Взял я его за гриву, веду к шалашу, а сам говорю: "Поедем, мой Цветок, домой, нечего нам тут без толку околачиваться и лишнюю срамоту на себя принимать..." С тем запрег их и направился в хутор. А Васька глухой иржет: "Приезжай, дед, через год, поживем в степи, кашки с тобой похлебаем. К тому времени и жеребцы твои, ежли не подохнут, в себя придут".

Прибыл я в хутор, доложил обо всем Давыдову, он и за голову схватился, орет на меня: "Ты за ними плохо ухаживал!" Но я ему отпел на это: "Не я плохо ухаживал, а вы дюже хорошо ездили. То ты, ваша милость, то Макарушка, то Андрей Размётнов. Жеребцы из хомутов не вылазили, а овса у твоего Якова Лукича и на коленях не выпросишь. И кто это на жеребцах ездит? Раз они призводители, то должны только корм жрать и не работать, иначе вопрос будет вовсе не разрешимый". Да спасибо - из станицы прислали двух призводителей, вы же помните про это, и вопрос с кобылками само собою решился. Вот что она означает, любовь без положенного корма. Понятно вам, глупые вы люди? И смеяться тут нечего, раз завелся очень даже сурьезный разговор.

Оглядев своих слушателей торжествующим взглядом, дед Щукарь продолжал:

- И что вы понимаете в жизни, ежли вы, как жуки в навозе, все время копаетесь в земле? А я-то, по крайней мере, каждую неделю то один раз, то чаще бываю в станице. Вот ты, Куприяновна, слыхала хучь разок, как говорит радио?

- Откуда же я его слыхала бы, ежли я в станице была десять лет назад.

- То-то и оно! А я каждый раз слушаю его сколько влезет. Но и поганая же это штука, доложу вам! - Щукарь покрутил головой и тихо засмеялся.- Аккурат против райкома на столбе висит черная труба, и, боже ж мой, как она орет! Волос дыбом, и по спине даже в жару мелкие мурашки бегают! Распрягаю я своих цветков возле этой трубы, поначалу слушаю с приятностью про колхозы, про рабочий класс и про разное другое и протчее, а потом хучь голову в торбу с овсом хорони: из Москвы как рявкнет кто-то жеребячьим басом: "Налей еще немного, давай выпьем, ей-богу",- и, не поверите, добрые люди, до того мне захочется выпить, что никакого сладу с собой нету! Я, грешник, как в станицу мне командироваться, потихоньку у своей старухи яичков стяну десяток или сколько удастся и, прибывши в станицу, сразу же на базар. Продам их и сразу же в столовую. Клюну там водочки под разные песни из трубы, тогда я могу моего товарища Давыдова хучь сутки ждать. А ежли яичков мне спереть дома не удастся, потому что старуха моя научилась за мной следить перед отъездом, то я иду в райком и прошу потихонечку моего товарища Давыдова: "Семушка, жаль моя, пожертвуй мне на четвертинку, а то мне скучно ждать тебя без дела". И он, ласковая душа, сроду мне не откажет, и я опять же сразу - в столовую и опять - клюну маленько и либо сплю в приятности на солнышке, либо попрошу кого-нибудь приглядеть за моими призводителями, а сам командируюсь по станице справлять какие-нибудь свои неразрешимые дела.

- А какие у тебя могут быть дела в станице? - спросил Аким Бесхлебное.

Дед Щукарь вздохнул:

- Да мало ли делов бывает у хозяина? То бутылку керосина купишь, то серников коробки две-три. Или, скажем, так: вот вы про ученые слова мои спрашивали, про словарь, а там пропечатано так: одно слово ученое пропечатано ядреными буквами, их я могу одолевать и без очков, а супротив него мелкими буковками прояснение, то есть - что это слово обозначает. Ну, многие слова я и без всяких прояснений понимаю. К придмеру, что означает: "монополия"? Ясное дело - кабак. "Адаптер" означает: пустяковый человек, вообче сволочь, и больше ничего. "Акварель" - это хорошая девка, так я соображаю, а "бордюр" вовсе даже наоборот, это не что иное, как гулящая баба, "антресоли" крутить - это и есть самая твоя любовь, Агафон, на какой ты умом малость тронулся, и так и дале. И все-таки понадобились мне очки. Прибываем в станицу с Давыдовым, и затеялся я очки покупать. Деньги мне на это великое дело старуха отпустила.

Захожу в одну больницу, а там оказалась вовсе не больница, а родительский дом; в одной комнате бабы кряхтят и плачут на разные голоса, в другой - мелкие детишки мяукают, как маленькие котятки. Тут, думаю, очков я не получу, не туда я вплюхался. Иду в другую больницу, а там сидят двое на крыльце, в шашки сражаются. Я поздоровался с ними, спрашиваю: "Где тут можно очки купить?" Они заиржали в две глотки, один из них и говорит: "Тут тебе, дедушка, такие очки вставят, что глаза на лоб вылезут, тут венерическая больница, и ты сматывайся отсюда поскорее, а то тебя начнут силой лечить".

Я, конечно, испужался досмерти и рыском от этой больницы, подай бог ноги. А они, проклятые дураки, следом за мной вышли из калитки, один свистит во всю мочь, а другой орет на всю улицу: "Беги шибче, старый греховодник, а то зараз догонят!" Эх, тут я пошел, как хороший рысак! Чем, думаю, черт не шутит, пока бог спит, могут и догнать сдуру, а там оправдывайся перед этими докторами, как хочешь.

Пока добег до аптеки, сердце зашлось. Но и в аптеке очков не оказалось. Езжай, говорят, дедушка, в Миллерово или в Ростов, очки только глазной доктор может тебе прописать. Нет, думаю про себя: на какого шиша я поеду туда?.. Так и читаю словарь по догадке, вопрос с очками тоже оказался вовсе не разрешимый.

А сколько в станице разных пришествиев со мной случалось - несть числа!

- Ты, дедушка, рассказывай все по порядку, а то ты, как воробей, сигаешь с ветки на ветку, и не поймешь, где у тебя начало, а где конец,- попросил Дубцов.

- Я по порядку и рассказываю, главное дело - ты не перебивай меня. Ежли ишо раз перебьешь, я окончательно собьюсь с мысли, а тогда понесу такое, что вы всем скопом не разберетесь в моем рассказе. Так вот, иду я как-то по станице, а навстречу мне идет молодая и красивая, как козочка, девка, одетая по-городскому, с сумочкой в руке. Идет на высоких каблуках, только выстукивает ими: "цок-цок, цок-цок", будто коза копытцами. А я под старость такой жадный стал до всего нового, что прямо страсть! Я, братцы, и на велосипеде пробовал кататься. Едет на этой машине какой-то паренек, я и говорю ему: "Внучек милый, дозволь мне на твоей машинке малость прокатиться". Он с радостью согласился, помог мне на своей ехалке угнездиться, поддерживает меня, а я ногами изо всей силы кручу, стараюсь во всю ивановскую. Потом прошу его: "Не держи ты меня, за ради бога, я сам хочу проехаться". И только он меня отпустил, как руль у меня из рук подвихнулся, и я сверзился прямо под акацию. Сколько я себе колючек с акации во все места, куда надо и куда не надо, навтыкал - несть числа! Потом неделю их выковыривал, да ишо и штаны порвал об какой-то пенек.

- Ты, дед, давай про девку, а не про свои штаны,- строго прервал его Дубцов.- Ну, подумай сам, на черта нам твои штаны нужны?

- Вот и опять же ты меня перебиваешь,- грустно отвечал ему дед Щукарь. Но все же решился продолжать: - Стало быть, идет эта размилая козочка, ручкой помахивает, как солдатик, а я, грешник, думаю: как бы мне с ней хучь самую малость под ручку пройтиться? В жизни я ни с кем под ручку не ходил, а в станице часто видал, как молодые таким манером ходят: то он ее под руку тянет, то она его. А спрошу я вас, гражданы, где бы я мог такое удовольствие получить? В хуторе у нас так ходить не положено, засмеют, а иначе где?

И тут возникший вопрос: как с этой красавицей пройтиться? И вдарился я на хитрость: согнулся колесом, стонаю на всю улицу. Она подбегает, спрашивает: "Что с вами, дедушка?" Говорю ей: "Захворал я, милушка, до больницы никак не дойду, колотье в спину вступило..." Она и говорит: "Я вас доведу, обопритесь на меня". А я беру ее со всей смелостью под руку, так мы с ней и командируемся. Очень даже приятно. Только доходим мы до раймагазина, и начинаю я помалу распрямляться, и, пока она не опомнилась, я ее с ходу чмокнул в щеку и рыском побег в магазин, хотя делать мне там было вовсе нечего. У нее глазенки засверкали, шумит мне вдогон: "Вы, дедушка, фулюган и притворщик!" А я приостановился и говорю: "Милушка моя, от нужды не такое ишо учинишь! Поимей в виду, что я сроду ни с одной раскрасавицей под руку не ходил, а мне уже помирать вскорости придется". Сам правлюсь в магазин, думаю - чего доброго, она еще милиционера покличет. Но она засмеялась и пошла своим путем, только каблучки поцокивают. А я пока на рысях вскочил в магазин и дух не переведу. Продавец спрашивает: "Ты не с пожара, дед?" Задыхаюсь вчистую, но говорю ему: "Ишо хуже. Дай-ка мне коробочку спичек".

Дед Щукарь еще долго продолжал бы свое нескончаемое повествование, но усталые после рабочего дня слушатели стали расходиться. Тщетно старик умолял их выслушать хоть еще несколько рассказов,- возле угасшего костра вскоре не осталось ни одного человека.

Донельзя огорченный и обиженный, Щукарь побрел к яслям, улегся в них, натянув зипунишко и зябко ежась. В полночь на землю пала роса. Дрожа от озноба, Щукарь проснулся. "Пойду к казакам в будку, а то тут выдрогнешь, как щенок на морозе",- порешил он.

Цепь злоключений продолжала медленно, но неотвратимо разматываться... Еще с весенней пахоты, памятуя о том, что казаки спали в будке, а женщины снаружи, спросонок не соображая того, что за два месяца кое-что могло измениться, Щукарь тихонько вполз на четвереньках в будку, снял чирики, улегся с краю. Тотчас же уснул, согретый жилым теплом, а через некоторое время проснулся оттого, что почувствовал удушье. Нащупав у себя на груди чью-то голую ногу, с превеликой досадой подумал: "Ведь вот как безобразно спит, пакостник! Закидывает ногу так, будто верхом на коня садится".

Но каков же был его ужас, когда он, желая сбросить с себя живую тяжесть, вдруг обнаружил, что это вовсе не мужская нога, а оголенная рука Куприяновны, а рядом со своей щекой услышал ее могучее дыхание. В будке спали одни женщины...

Потрясенный Щукарь несколько минут лежал не шевелясь, обливаясь от волнения потом, а затем схватил чирики, и, как нашкодивший кот, тихонько выполз из будки и, прихрамывая, затрусил к линейке. Никогда еще не запрягал он своих жеребцов с таким невиданным проворством! Нещадно погоняя жеребцов кнутом, он пустил их с места крупной рысью, все время оглядываясь на будку, зловеще темневшую на фоне рассветного неба.

"Хорошо, что вовремя я проснулся. А ежели бы припоздал и бабы увидали, что я сплю рядом с Куприяновной, а она, проклятая дочь, обнимает меня своей ручищей?.. Сохрани, святая богородица, и помилуй! Надо мной смеялись бы до самой моей смерти и даже после нее!"

Наступал стремительный летний рассвет. Будка скрылась из глаз Щукаря. Но за бугром его ждало новое потрясение: случайно глянув на ноги, он обнаружил на правой ноге женский почти новый чирик, с кокетливым кожаным бантиком и фасонистой строчкой. Судя по размеру, чирик мог принадлежать только Куприяновне.

Похолодев от страха, Щукарь взмолился всевышнему: "Господи милостивец, и за что ты так меня наказуешь?! Значит, в потемках я перепутал чирики. А как мне к старухе являться? На одной ноге своя обувка, на другой - бабья, вот неразрешимый вопрос!"

Но вопрос оказался разрешимым: Щукарь круто повернул жеребцов по дороге к хутору, по справедливости решив, что являться в станицу ни босым, ни в разной обуви ему невозможно. "Черт с ним, с землемером, обойдутся и без него. Везде советская власть, везде колхозы, и какая разница, ежли один колхоз оттяпает у другого малость травокосу?" - уныло рассуждал он по дороге к Гремячему Логу.

Километрах в двух от хутора, там, где близко к дороге подходит крутой яр, он принял еще одно и не менее отважное решение - снял с ног чирики, воровато глянул по сторонам и бросил чирики в яр, прошептав напоследок:

- Не погибать же из-за вас, будь вы прокляты!

Повеселевший, довольный тем, что так отлично избавился от изобличающих его улик, Щукарь даже заухмылялся, представив, как будет поражена Куприянов-на, обнаружив утром загадочное исчезновение своего чирика.

Но слишком рано он развеселился: дома ожидали его два последних, самых страшных и сокрушительных удара...

Еще на подъезде к своему двору он увидел толпившихся, чем-то взволнованных женщин. "Уж не преставилась ли моя старуха?" - с тревогой подумал Щукарь. Но когда он, молча расталкивая чему-то улыбавшихся женщин, вошел в кухню и торопливо осмотрелся, у него подкосились ноги, и, творя крестное знамение, он с трудом прошептал: "Что это такое?"

Его заплаканная старуха качала завернутого в тряпье ребенка, а тот заливался судорожным плачем...

- Что же это такое за оказия? - уже громче прошептал потрясенный Щукарь.

И, яростно сверкая опухшими глазами, старуха крикнула:

- Дитя твоего подкинули, вот что это такое! Грамотей проклятущий! Читай вон бумажку на столе!

У Щукаря все больше темнело в глазах, однако он кое-как прочитал каракули, выведенные на листке оберточной бумаги:

"Как вы, дедушка, являетесь папашей этого дитеночка, вы его и кормите и воспитывайте".

К вечеру окончательно охрипшему от волнения и крика Щукарю почти удалось убедить старуху в его полной непричастности к рождению ребенка, но именно в этот момент на пороге кухни появился восьмилетний мальчишка, сын Любишкина. Шмыгая носом, он сказал:

- Дедуня, я нынче пас овец и видал, как вы уронили в яр чирики. Я нашел их, принес вам. Возьмите.- И он протянул Щукарю злополучные чирики...

Что было потом, "покрыто неизвестным мраком", как говаривал некогда сапожник Локатеев, крепко друживший со Щукарем. Известно лишь одно, что дед Щукарь неделю ходил с перевязанной щекой и запухшим глазом, а когда его, не без улыбок, спрашивали, почему у него перевязана щека, он, отворачиваясь, говорил, что у него болит один-единственный уцелевший во рту зуб и так болит, что даже разговаривать невозможно...

предыдущая главасодержаниеследующая глава








© M-A-SHOLOHOV.RU 2010-2019
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://m-a-sholohov.ru/ 'Михаил Александрович Шолохов'
Рейтинг@Mail.ru
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь