НОВОСТИ   КНИГИ О ШОЛОХОВЕ   ПРОИЗВЕДЕНИЯ   КАРТА САЙТА   ССЫЛКИ   О САЙТЕ  






предыдущая главасодержаниеследующая глава

Глава XXXVII

К 15 мая по району сев колосовых в основном был закончен. В Гремячем Логу колхоз к этому времени целиком выполнил посевной план. Десятого в полдень третья бригада досеяла оставшиеся восемь гектаров пропашных - кукурузы и подсолнуха, и Давыдов тотчас же снарядил в район коннонарочного с рапортом в райком партии об окончании сева.

Ранняя пшеница радовала всходами, но на участке второй бригады было около сотни гектаров кубанки, высеянной в первых числах мая. Давыдов опасался, что посеянная с опозданием кубанка плохо взойдет; опасения его разделял и Любишкин, а Яков Лукич, так тот даже с прямой уверенностью заявлял:

- Не взойдет! Ни за что не взойдет! Вы хотите круглую лету сеять, да чтобы всходило? В книжках прописано, будто бы в Египте два раз в год сеют и урожай снимают, а Гремячий Лог вам, товарищ Давыдов, не Египта, тут надо дюже строго сроки сева выдерживать!

- Ну, что ты оппортунизм разводишь? - сердился Давыдов.- У нас должна взойти! И если нам потребуется, два раза будем сымать урожай. Наша земля, нам принадлежащая: что захочем, то из нее и выжмем, факт!

- Ребячьи речи гутарите.

- А вот посмотрим. Ты, гражданин Островное, в своих речах правый уклон проявляешь, а это для партии нежелательный и вредный уклон... Он, этот уклон, достаточно заклейменный,- ты об этом не забывай.

- Я не про уклон, а про землю гутарю. В уклонах ваших я несмысленный.

Но Давыдов, надеясь на всхожесть кубанки, все же не мог разогнать сомнений и каждый день седлал правленческого жеребца, ехал смотреть обуглившиеся под солнцем, разделанные, но пугающие мертвой чернотой пашни.

Земля быстро высыхала. Нарастившееся зерно, скудно питаясь, не в силах было выбросить росток наружу. Острое жальце ростка, нежное и слабое, вяло лежало под рыхлыми комьями теплой, пахнущей солнцем земли, стремилось к свету и не могло пронзить лишенный влаги, зачерствевший земляной покров. Давыдов спешивался на пашне - стоя на коленях, разрывал рукою землю и, рассматривая на ладони зернышко пшеницы с выметавшимся тоненьким ростком, испытывал горькое чувство жалости к миллионам похороненных в земле зерен, так мучительно тянувшихся к солнцу и почти обреченных на смерть. Его бесило сознание своей беспомощности. Нужен был дождь, и тогда кубанка зеленым плюшем застелила бы пашню. Но дождя не было, и пашни густо зарастали сильными, живучими и неприхотливыми сорняками.

Вечером как-то к Давыдову на квартиру пришла делегация от стариков.

- Мы к вам с покорнейшей просьбицей,- сказал дед Аким Курощуп, здороваясь и тщетно разыскивая глазами образ, глядя на который можно было бы перекреститься.

- С какой просьбой?.. Иконы нету, дедушка, не ищи.

- Нету? Ну, обойдуся... ничего... А просьба к вам будет от стариков такая...

- Какая?

- Пашеничка-то во второй бригаде, как видно, не взойдет?

- Еще ничего не видно, дед.

- Не видно, а запохожилось на это.

- Ну?

- Дожжа надо.

- Надо.

- Дозвольте попа покликать, помолебствовать?

- Это для чего же? - Давыдов порозовел.

- Известно для чего, чтобы господь дожжичка дал.

- Ну, уж это, дед... Ступай, дед, и больше об атом не говори.

- Как же так - не говорить? Пашеничка-то наша?

- Колхозная.

- Ну, а мы-то кто? Мы - колхозники.

- А я - председатель колхоза.

- Мы это понимаем, товарищ. Вы бога не признаете, вас мы и не просим с хоругвой идтить, а нам дозвольте: мы - верующие.

- Не позволю. Вас колхозное собрание послало?

- Нет. Сказать, мы сами, старики, решили.

- Ну, вот, видите: вас немного, а собрание все равно не позволило бы. Надо, дедушка, с наукой хозяйство вести, а не с попами.

Давыдов говорил долго и осторожно, стараясь не обидеть религиозных чувств стариков. Деды молчали. Под конец явился Макар Нагульнов. Он услышал, что старики - делегация верующих - отправились просить у Давыдова разрешения молебствовать, поспешил прийти.

- Значит, нельзя? - вздохнул, поднимаясь, дед Аким Курощуп.

- Нельзя и незачем. И без этого дождь будет. Старики вышли, следом за ними шагнул в сенцы и Нагульнов. Он плотно притворил дверь в комнату Давыдова, шепотом сказал:

- Вы, ветхие люди! Я про вас знаю: вы все норовите по-своему жить, вы напряженные черти. Вам бы все престольные праздники устраивать да с иконами по степе таскаться, хлеба вытаптывать... Ежели самовольно привезете попа и тронетесь в поле, я следом за вами выеду с пожарной командой и до тех пор буду вас из насосов полоскать, пока вы мокрее воды сделаетесь. Понятно? А поп пущай лучше и не является. Я его, волосатого жеребца, при народе овечьими ножницами остригу. Остригу на страм и пущу. Понятно вам? - А потом вернулся к Давыдову, хмурый и недовольный сел на сундук.

- Ты о чем со стариками шептался? - подозрительно спросил Давыдов.

- Про погоду гутарили,- глазом не моргнув, отвечал Макар.

- Ну?

- Ну, и решили они твердо - не молебствовать.

- Что же они говорили? - Давыдов отвернулся, пряча улыбку.

- Говорят: сознали, что религия - опиум... Да что ты ко мне пристаешь, Семен? Ты чисто стригучий лишай: привяжешься - и отцепы от тебя нету! О чем говорил да чего говорил?.. Говорил - и ладно. Это ты с ними тут демократизмы разводишь, уговариваешь, упрашиваешь. А с такими старыми вовсе не так надо гутарить. Они же все вредного духа, захрясли в дурмане. Значит, с ними нечего и речей терять, а надо так: раз-два - и в дамки!

Давыдов, посмеиваясь, безнадежно махнул рукой. Нет, положительно Макар был неисправим!

Две недели ходил он беспартийным, а за это время в райкоме произошла смена руководства: сняли Корчжинского и Хомутова.

Новый секретарь райкома, получив из окружной контрольной комиссии апелляцию Нагульнова, послал в Гремячий Лог одного члена бюро вторично расследовать дело, и после этого бюро постановило: отменить прежнее свое решение об исключении Нагульнова из партии. Решение отменили, мотивируя тем, что строгость взыскания не соответственна проступку, а кроме того, ряд обвинений, в свое время выдвинутых против Нагульнова ("моральное разложение", "половая распущенность"), после вторичного расследования отпал. Макару записали выговор. На том дело и кончилось.

Давыдов, временно исполнявший обязанности секретаря ячейки, передавая дела Макару, спросил:

- Научен? Будешь еще загинать?

- Очень даже научен. Только кто из нас загинал - я или райком?

- И ты и райком. Все понемногу.

- А я считаю, что и окружком перегибы делает.

- Какие, например?

- А вот такие: почему выходцам не приказано было возвращать скот? Это не есть принудительная коллективизация? Она самая! Вышли люди из колхоза, а им ни скота, ни инструмента не дают. Ясное дело: жить ему не при чем, деваться некуда, он опять и лезет в колхоз. Пищит, а лезет.

- Так ведь скот и инвентарь вошли в неделимый фонд колхоза!

- А на черта нужен такой фонд, раз они через силу опять идут в колхоз? Выкинуть им!.. "Нате, жрите, подавитесь своим инструментом!" Я бы их и близко к колхозу не подпустил, а вот ты напринимал таких перевертухов целую сотню и думаешь, небось, что из него сознательный колхозник выйдет? Черта лысого! Он, вражина, в колхозе будет жить, а сам на единоличную жизнь до гробовой покрышки будет косоротиться... Знаю я их! И то, что им не отдали скотину и сельский инструмент,- левый перегиб, а то, что ты их обратно принял в колхоз,- правый перегиб. Я, брат, тоже стал политически развитый, ты меня зараз не объедешь!

- Где уж там политически развитый, если ты даже того не понимаешь, что не могли мы всякие расчеты с выходцами устраивать сейчас же, не дождавшись конца хозяйственного года!

- Нет, это я понимаю.

- Эх, Макар, Макар! Жить ты не можешь без заскоков. Частенько моча тебе в голову ударяет, факт!

Они еще долго спорили, под конец разругались, и Давыдов ушел.

За две недели в Гремячем Логу произошло много перемен: к великому удивлению всего хутора, Марина Пояркова приняла в мужья Демида Молчуна. Он перешел к ней в хату, ночью сам впрягся в повозку и перевез все свое скудное имущество, а окна и дверь в своей хатенке заколотил насмерть досками.

"Нашла Маришка себе пару. Они вдвоем больше трактора сработают!" - говорили в Гремячем.

Андрей Размётнов, сраженный замужеством своей долголетней милахи, первое время бодрился, а потом не выдержал и, потаясь Давыдова, начал попивать. Давыдов, однако, приметил это, предупредил:

- Ты брось это дело, Андрей. Не годится.

- Брошу. Только обидно мне, Сема, до невозможностев! На кого променяла, сука? На кого променяла?!.

- Это ее личное дело.

- Но мне-то обидно?

- Обижайся, но не пей. Не время. Скоро полка подойдет.

А Марина, как назло, все чаще попадалась Андрею на глаза и по виду была довольна, счастлива.

Демид Молчун ворочал в ее крохотном хозяйстве, как добрый бык: в несколько дней он привел в порядок все надворные постройки, за сутки вырыл полуторасаженной глубины погреб, на себе носил десятипудовые стояны и сохи... Марина обстирала, обшила его, починила бельишко, соседкам нахвалиться не могла работоспособностью Демида.

- То-то, бабочки, он мне в хозяйстве гожий. Сила у него медвежиная. За что ни возьмется - кипит у него в руках. А что молчаливый, так уж бог с ним... Меньше ругани промеж нас будет...

И Андрей, до которого доходили слухи о том, что довольна Марина новым мужем, тоскливо шептал про себя:

- Ах, Мариша! Да я, что же, не мог бы тебе сараи поправить али погреб вырыть? Загубила ты мою молодую жизню!

В Гремячий Лог вернулся из ссылки раскулаченный Гаев: краевая избирательная комиссия восстановила его в правах гражданства. И Давыдов тотчас же, как только многодетный Гаев приехал в хутор, вызвал его в правление колхоза.

- Как думаешь жить, гражданин Гаев? Единоличным порядком или будешь вступать в колхоз?

- Как придется,- отвечал Гаев, не изживший обиды за незаконное раскулачивание.

- А все же?

- Видно так, что колхоза не миновать.

- Подавай заявление.

- А имущество мое как же?

- Скот твой - в колхозе, сельскохозяйственный инвентарь - тоже. А вот барахлишко твое мы роздали. С этим будет сложнее. Кое-что отдадим, а остальное получишь деньгами. - Хлебец-то вы у меня весь вымели... - Ну, это дело простое. Пойди к завхозу, он скажет кладовщику, и тот отпустит на первое время пудов десять муки.

- Пошли набирать в колхоз и с бору и с сосенки! - негодовал Макар, прослышав о том, что Давыдов намерен принять Гаева в колхоз.- Тогда уж пущай Давыдов объявление в "Молоте" пропечатает, что всех ссыльнопоселенцев, какие отбыли выселку, он в колхоз будет принимать...- говорил он Андрею Размётнову.

Гремяченская ячейка после сева выросла вдвое: в кандидаты партии были приняты Павло Любишкин, три года батрачивший у Титка, Нестор Лощилин - колхозник третьей бригады, и Демка Ушаков. Нагульнов в день собрания ячейки, когда принимали в партию Любишкина и остальных, предложил Кондрату Майданникову:

- Вступай, Кондрат, в партию, за тебя я с охотой поручусь. Служил ты под моей командой в эскадроне, и как тогда был геройским конармейцем, так и зараз колхозник на первом счету. Ну, чего ты, спрашивается, поотдальки от партии стоишь? Дело идет к тому, что с часу на час подходит мировая революция, может, нам с тобой опять придется в одном эскадроне служить, советскую власть отстаивать, а ты по прошествии времен, как и раньше, беспартийный! Нехорошо так-то! Вступай!

Кондрат вздохнул и высказал сокровенное:

- Нет, товарищ Нагульнов, совесть мне не дозволяет в партию вступать зараз... Воевать за советскую власть я сызнова пойду и в колхозе буду работать на совесть, а в партию не могу вписываться...

- Это почему такое? - нахмурился Макар.

- А через то не могу, что вот я зараз в колхозе, а об своем добре хвораю...- Губы Кондрата дрогнули, он перешел на быстрый шепот: - По своим быкам хвораю душой, и жалко мне их... Не такой за ними догляд, как надо бы... Конишке Акимка Бесхлебнов на полочбе шею потер хомутом, поглядел я - и сутки через это не жрал... Можно ли на малую лошадь здоровый хомут надевать? Через это и не могу. Раз я ишо не отрешился от собственности, значит, мне и в партии не дозволяет совесть быть. Я так понимаю.

Макар подумал и сказал:

- Это ты справедливо говоришь. Трошки повремени, не вступай. Супротив всяких непорядков в колхозном хозяйстве мы будем беспощадно бороться, хомуты будут все подогнаны. А уж ежели ты спишь и во сне бывших своих быков видишь,- тогда в партию тебе нельзя. В партию надо идтить безо всяких страданий об собственности. В партию надо идтить так, чтобы был ты наскрозь чистый и оперенный одной думкой: достигнуть мировой революции. Мой папаша жил при достатке и меня к хозяйству с малюшки приучал, но я к этому ничуть не был приверженный, хозяйство было для меня вовсе никчемушнее. Я от сытой жизни и от четырех пар быков в нужду ушел, в работники... Так что ты до тех пор не вступай, покуда вовзят очистишься от этой коросты - собственности.

Слух о том, что Любишкин, Ушаков и Лощилин вступают в партию, широко распространился в Гремячем Логу. Кто-то из казаков в шутку сказал деду Щукарю:

- Ну, а ты чего в партию не подаешь? Ты же в активе состоишь,- подавай! Дадут тебе должность, купишь кожаную портфелю, возьмешь ее под мышку и будешь ходить.

Щукарь поразмыслил и вечером, как только стемнело, пошел к Нагульнову на квартиру.

- Здорово, Макарушка!

- Здорово. Ну, чего явился?

- Люди в партию вступают...

- Ну?

- Не запрег ишо, не нукай.

- Дальше?

- А дальше, может, и я хочу поступить. Мне, брат, всею жизню при жеребцах не крутиться. Я с ними не венчанный.

- Так ты чего же хочешь?

- Сказано русским языком: хочу поступить в партию. Затем и пришел, чтобы узнать, какая мне выйдет должность, ну, и прочее... Ты мне дай такой придмер: что писать и как писать?..

- Так ты, что же?.. Ты думаешь, что в партию ради должностей вступают?

- У нас все партейные на должностях. Макар сдержался, переменил разговор:

- На пасху поп к тебе заходил?

- Само собой.

- Жертвовал ему?

- Ну, конечно. Парочку яичков и, натурально, кусочек сальца, с полфунта.

- Ты, стало быть, в бога веруешь и до се?

- Так, конечно, не дюже чтобы крепко, но ежели захвораю, али ишо какое неудовольствие, али, к прид-меру сказать, гром резко вдарит, то тогда молюсь, натурально прибегаю к богу.

Макар хотел было обойтись с дедом Щукарем вежливо, хотел толком объяснить ему, почему его не могут принять в партию, но, вызвав Щукаря на разговор, не успел запастись терпением, а поэтому и брякнул сразу:

- Ступай к черту, старый желудь! Попам яйца жертвуешь, ярдани изо льда делаешь, об каких-то должностях мечтаешь, а сам до дела - коням мески замесить не умеешь. На черта ты партии нужен, такое трепло? Ты что это, смешки строишь? Думаешь, в партию всякую заваль принимают? Твое дело - только языком балабонить, брехни рассказывать. Ступай, не волнуй меня, а то я человек нервного расстройства. Мне здоровье не дозволяет с тобой спокойно гутарить. Иди, говорят. Ну?

"Не в добрый час попал! Надо бы посля обеда прийтить",- сожалел дед Щукарь, торопливо захлопывая калитку.

Последней новостью, взволновавшей Гремячий Лог и в особенности гремяченских девок, была смерть Дымка.

Ефим Трубачев и Батальщиков, осужденные народным судом, писали, что по дороге на станцию Дымок затосковал по воле, по Гремячему Логу и попытался бежать.

Милиционер, сопровождавший партию осужденных, три раза крикнул Дымку: "Стой!" Но тот, пригнувшись, бежал по пахоте к лесу. До кустов оставалось саженей пятнадцать, тут-то милиционер стал на колено, вскинул винтовку и с третьего выстрела положил Дымка насмерть.

Кроме тетки, некому было горевать о безродном парне, а девки, обученные Дымком несложному искусству любви, если и погоревали, то недолго.

"Дело забывчиво, а тело заплывчиво..." А девичьи слезы - что роса на восходе солнца...

предыдущая главасодержаниеследующая глава








© M-A-SHOLOHOV.RU 2010-2019
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://m-a-sholohov.ru/ 'Михаил Александрович Шолохов'
Рейтинг@Mail.ru
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь