Степь Лазоревая

Донская степь...

Она осталась в своем первозданном виде лишь в балках, буераках, на каменистых буграх и увалах. Молчаливые свидетели минувших веков - сторожевые и могильные курганы, едва приметные среди бескрайних полей. Их немало, курганов, сохранилось до нынешних дней на древнем торговом пути по правобережью Дона - Гетманском шляхе. Если взойти на один из таких курганов, перед глазами далеко открывается неоглядная ширь Обдонья. Пойменные леса. Меловые, иссеченные промоинами бугры с редкими деревцами диких яблонь и груш, кустами боярышника. Мертвые плешины песков. И могучий извив реки, синим лезвием рассекающий аквамариновую зелень поймы. В вышине, в ослепительной солнечной сини, пластает круги коршун, зорко вглядываясь и примечая самые малые движения в своей степной вотчине...

Шолоховская степь...

Так назвали ее полвека назад и теперь уже навечно. Одухотворенная гением художника, древняя казачья земля открыла миру кладези невиданной красоты. Словно столетиями томилась здесь сокрытая от человеческого глаза поэзия. И впервые со времен "Слова о полку Игореве" страстным голосом нового певца разбужена степь. Она задышала широко и вольно, с исполинским размахом, изумляя величием красок.

С давних времен на берегах Дона кипела жизнь. Беглые, разоренные нуждой мужики Рязанщины, Орловщины, Брянщины, зипунные рыцари - отчаявшийся в поисках лучшей доли люд стекался на вольные донские берега. Здесь создавался свой уклад, свои суровые законы жизни, складывался самобытный язык.

Дон был южным рубежом русской земли. На протяжении столетий здесь лилась кровь людская - сила сходилась с силой, и донцы первыми преграждали путь иноземным захватчикам. Немало бед и страданий выпало вольным сынам Дона и от царских карателей. Донские берега не раз озарялись пламенем крестьянских войн и восстаний. Имена народных вождей - Степана Разина, Ивана Болотникова, Емельяна Пугачева, Кондратия Булавина, Игната Некрасова - доныне живут в памяти людей.

В годы царствования Петра I казаки из "воровского" городка Чигонаки разграбили и затопили баржи с царским добром. Царевы каратели дотла сожгли городок. Жителей всех повесили, и виселицы с плотами пустили вниз по Дону для устрашения. Уцелевшие от державной десницы казаки вскоре переселились на новое место, неподалеку от пепелища, заложили станицу и назвали ее Вешенской.

С тех пор и ведет она отсчет своей истории - красивейшая в верховьях Дона станица. Единственным безмолвным свидетелем ее давних времен остался четырехсотлетний дуб, патриарх донских лесов. На окраине Вешенской, на протоке между речками Гороховской и Черновской, стоит этот дуб-великан. В обхвате он равен семи метрам. Вешенцы берегут его как памятник природы.

В начале нашего века это была бедная, глухая станица. Голые, вылизанные ветрами бугры. По берегу Дона - несколько каменных домов с подвалами, а все больше - низкие, куцые курени, крытые чаканом и соломой. Перекосившиеся плетни, едва приметные петляющие дорожки вниз, к Дону. И на пустынном, занесенном песком майдане - высокая колокольня станичной церкви.

По первой всеобщей переписи населения Российской империи в 1897 году в Вешенской было 634 двора, два православных храма, почтовая станция, приходское училище. Всего лишь пять семей выписывали "Ниву" и "Биржевые ведомости". Вековая глухомань, бездорожье, невежество царили здесь столетиями.

Вспомним в "Тихом Доне": "Вешенская - вся в засыпи желтопесков. Невеселая, плешивая, без садов станица. На площади - старый, посеревший от времени собор, шесть улиц разложены вдоль по течению Дона..."

Бедно жили здесь люди. Верховые казаки в отличие от низовых, которые занимались рыболовством, охотой, куплей-продажей и были ближе к культурным и торговым центрам Юга России, кормили себя исключительно земледелием.

Условия, в которых верхнедонцы выращивали хлеб, были крайне тяжелыми. Солончаки, серопески. Частые засухи. Нехватка рабочего скота. В целом по Области войска Донского в 1908 году 22 тысячи хозяйств были без рабочего скота. А без пары быков, без лошаденки невозможно было вести собственное хозяйство, обрабатывать надел.

К тому же земельный надел, который издавна считался привилегией казачества (на каждого казака - женщин в расчет не брали - выделялся соответствующий земельный пай, а взамен он должен был исправно нести воинскую службу), в начале XX века сократился втрое, с тридцати до десяти десятин. Многие казаки разорялись, шли работать по найму, превращались в батраков.

Иногородние, "хохлы", и вовсе бедствовали, нанимались к зажиточным казакам в работники за кусок хлеба. Иногородние крестьяне жили на арендованной войсковой земле и вынуждены были платить двойную арендную плату: за то, что жили на "чужой" земле и за пользование приусадебным участком. Ловля рыбы, охота, луговые покосы, рубка хвороста для иногородних крайне ограничивались. Но и за это нужно было платить местные налоги в станичный бюджет. Сословные различия постепенно перерастали в откровенную и непримиримую вражду. Та межа, которая издавна разделяла богатых и бедных, обозначалась все резче.

Как ни стремилось царское правительство сохранить крепкую и послушную военную общину казачества, сословный монолит, расслоение на имущих и неимущих принимало уже классовый характер. Несение воинской службы становилось тяжкой повинностью, особенно для беднейшей части казачества. Амуниция служивого казака, с которой он являлся на сборный пункт и которую он обязан был справлять за собственный счет, стоила 120 рублей - немалые деньги по тем временам. Многодетные семьи, из которых поочередно провожали на службу по пять - семь человек, не в состоянии были "справить службу". Станичное правление выдавало неимущим ссуду под залог земельного пая, тем самым окончательно разоряя казаков.

Семья многодетного казака

Лет десять назад один из кружилинских старожилов, восьмидесятилетний старик, прихвативший в свое время еще царской службы, рассказывал мне о своей трудовой казачьей семье, о том, как провожали его на службу:

- Отец мой был из бедных казаков. Детей пятеро, дед с бабкой в одном курене. Зимой на печи сидим - один кожух и одни валенцы на всех. А летом при деле: гусей, телят стерегем. Старшая детвора приглядывала за младшими. Отец с матерью с утра до вечера надел обрабатывают. Иной раз днями в степу живут, наделы давали далеко за хутором. В хозяйстве лошадь и пара волов, до пяти голов гулевого^* скота и столько же овец. Для девяти ртов не дюже густо. Засевали до пяти десятин: пашаницу, рожь, овес, кукурузу, ну и бахчу. Год на год не попадало. Иной раз цельный год хлебушек едим, а хлоп - недород, и отрубей не хватало. А недород через год, а то и чаще. Перехватит батя десять мер у кума-богатея, а весной горбит - отрабатывает на его наделе. Вот, парень, какая жизня была в Кружилине. И то сказать, как землю пахали тогда? Поковыряют запашником на два вершка, если тягло доброе. Сеяли вручную. Ну и получали до сорока пудов с десятины яровой пашаницы. В аккурат только прокормиться хватало. А провожали на действительную, в четырнадцатом году - стыда натерпелся я, парень, и досе помню. По тогдашним порядкам казак шел на службу со своей амуницией: строевая лошадь, седло, сбруя, мундирная пара, шинель, пика, шашка - все нужные вещи, вплоть до ухналей. Ты, небось, и не знаешь, что это такое? Гвозди, какими коней ковали. Все должно быть доброе, с иголочки, офицеры на сборном пункте дюже придирались. Собрался я на службу, а у меня одни шаровары в заплатках да чирики. А уже на гульбища ходил, девок провожал. Вызвал меня наказный атаман и ну страмить: такой-сякой, как собираешься царю служить, голоштанный! Кто справу покупать будет? На казну войсковую надеешься? Долго нам глаза кололи за нашу гольную нужду... Ну и пошел я, слезами обливаючись, служить в казенной амуниции. Сколько надсмешек выслухал от хуторян, какие побогаче, подомовитее. Не скоро забылись обиды. Революция, а потом война развела нас со старой жизнью. Шолохов дюже правильно прописал про вешенских казаков. Истинно так было...

^*(Гулевой скот - не рабочий, находящийся на пастбище, на откорме (авт.).)

На военных сборах. Проверка амуниции перед отправкой на службу. Фотография И. В. Болдырева

Девятьсот пятый год всколыхнул давно копившуюся ненависть к мироедам в самых отдаленных хуторах. В казачьих частях на действительной службе работали агитаторы-большевики, и многие казачьи части отказывались нести полицейскую службу, отказывались громить рабочие баррикады, идти против трудового народа. Во время Всероссийской политической стачки помощник войскового наказного атамана генерал Греков писал 23 декабря 1905 года: "После обнародования высочайшего манифеста от 17 октября сего года жалобы казаков перешли в ропот, и они стали нести службу небрежно и неохотно, причем еженедельно полицейскому приставу приходилось уговаривать каждую смену казаков идти на службу. 20-го же ноября казаки недельного караула под давлением станичного сбора вовсе отказались нести службу по ст. Каменской и не пошли на полицейские посты, и, таким образом, станица осталась без полицейского надзора..."^*.

^*(ГАРО, ф. 301, оп. 8, д. 1833, л. 628 - 629.)

Впервые в истории российский пролетариат организованно взялся за оружие. Вместе с рабочими поднялось крестьянство. В разных отдаленных уголках империи заволновался народ, в том числе и на Верхнем Дону, в самой что ни на есть глухомани, сердцевине патриархального уклада казаков.

Памятник Ф. Г. Подтелкову и М. В. Кривошлыкову в Каменске

Великая сила, копившаяся веками в недрах народных, готова была теперь выплеснуться наружу, взорвать старый мир и дать рождение новым, лучшим временам и ярким человеческим судьбам.

Есть что-то символическое в том, что 1905-й стал годом первой русской революции и годом рождения великого писателя советской эпохи - Михаила Александровича Шолохова. Рожденный революцией, он стал ее летописцем и служил ее идеалам всю свою жизнь.