Речь на XXII съезде Коммунистической партии Советского Союза

Дорогие товарищи делегаты! Мне думается, я выражу общее мнение, если скажу, что в эти знаменательные дни съезда, когда мы принимаем новую Программу нашей ленинской партии, сама жизнь наша, жизнь всего советского народа стала исполненной как бы особого и нового звучания. Будто бы свежий бодрящий ветер пахнул нам в лицо, открыл перед взором далекие, синеющие, зовущие к себе дали, и легко, и глубоко всей грудью дышится, и явственно видны контуры того желанного будущего, к которому мы, безусловно, придем через двадцать лет.

Уж больно величественна и благородна Программа, всем своим содержанием и существом направленная на счастье и радость трудового человечества!

Как же тут не сказать идущее от всего сердца спасибо тем, кто работал над созданием этой Программы, тем, кто мечты и долгие чаяния народа воплотил в четко поставленную задачу, по-ленински провидя наше близкое и далекое, но такое заветное будущее! И прежде всего как не сказать такое спасибо главному творцу Программы - нашему Никите Сергеевичу Хрущеву! Я бы сказал Вам, дорогой Никита Сергеевич, и более теплые слова, но личная дружба с Вами, мое высокое уважение к Вам, понимаете ли, как-то стесняют меня, в данном случае служат явной помехой. А потом, Вы ведь знаете, что мужская, дружеская любовь всегда немного молчалива.

Как подумаешь, что преодолела, что свершила наша могучая партия и что еще предстоит ей свершить, честное слово, даже комок подкатывается к горлу: до чего же все-таки здорово! И если по совести говорить, то иной раз нет-нет да и возгордишься втихомолку своей партией, своим советским народом и с невольным восторгом и с грубоватой ласковостью, употребляемой в обращении с близкими, скажешь про себя: "Ну, и талантливы же вы, милые мои люди! Ну, и сильны же, черти! Во всех отношениях сильны!"

Все мы знаем, что крутую высоту по пути к коммунизму уготовано взять нам историей. Отлично знаем и то, что временами и тяжело будет в дороге, и трудно, и не раз пересохнет во рту от напряжения. Но зато, какие невиданные доселе горизонты откроются с вершины этой высоты и из какого живительного и врачующего источника придется испить усталым, но, как всегда, бодрым путникам!

А что касается нелегкого пути, то он не только труден, но и почетен и велик по своему подлинно мировому значению, как велика цель, к которой идем. Но ведь великому народу - и великий путь, как большому кораблю - большое плавание!

И никакие невзгоды и трудности не устрашат наших мужественных людей, ведомых бесстрашной и мудрой партией коммунистов. Мы придем к коммунизму, несмотря ни на какие происки врагов, вопреки тоскливому нытью маловеров. Порукой этому то, что дорогу в будущее прокладывает десятимиллионный коммунистический авангард нашего великолепного в труде и ратном деле народа!

Что египетские пирамиды, что другие памятники старины - жалкие потуги людей прошлого оставить о себе память в истории человечества! Все это - прах и тлен, все со временем исчезнет. А вот те, кто построит на земле коммунизм, тем самым воистину создадут нерушимый памятник, не подвластный ни времени, ни силам природы, такой же вечный в веках, как и священное для нас имя Ленин. И при жизни слава всем строителям коммунистического общества! Слава и тем зарубежным братьям, друзьям и товарищам, которые делом и словом, не колеблясь и не кривя душою, помогают нам, идущим впереди и вперед смотрящим!

Когда думаешь о партии, о друзьях и товарищах по партии, невольно приходят на память слова Гоголя. Помните, в повести "Тарас Бульба" старый Тарас перед боем под городом Дубно так говорит, обращаясь к запорожцам: "Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек".

Ей-богу же, хорошие слова! Нас, коммунистов, породнила идея Маркса - Энгельса - Ленина, идея, за которую не на жизнь, а на смерть борется Коммунистическая партия, и для нас нет святее уз этого партийного товарищества! Мы тоже любим и детей наших и жен, но, как сказал Тарас: "Это не то, братцы!" И пусть на нас не обижаются ни дети наши, ни жены. Ничего не поделаешь, придется им просто примириться с этим обстоятельством, только и всего. Но вот тут-то и получается у меня заминка... Ясное дело, в первую очередь обидятся наши жены за то, что узы партийного товарищества для нас святее, нежели узы, соединяющие с ними. Наверное, я допустил некоторую опрометчивость, а возможно, даже и оплошность, произвольно упомянув про жен. Ведь у Тараса-то про них ничего не сказано. И теперь мне, как раскопавшему эту цитату из бессмертного творения Гоголя, очевидно, первому придется сегодня принять на себя семейный удар. Но, однако, я не робею.

Н. С. Хрущев. Михаил Александрович, если Ваша жена, Мария Петровна, позволит, то я согласен поддержать Вас, чтобы смягчить, так сказать, самортизировать удар, если с ее стороны он все-таки будет направлен против Вас.

М. А. Шолохов. Спасибо. Однако я не робею потому, что крепко верю в ваше высокое сочувствие, дорогие женатые браты и товарищи, и - воодушевленный им - готов на все самые тяжкие испытания, предстоящие мне возле семейного очага. Только не забудьте нынче помянуть меня добрым словом, а больше мне ничего не надо!

Но по-разному понимаем чувство товарищества мы и капиталисты. Живой иллюстрацией этому служит рассказ американского писателя О`Генри "Дороги, которые мы выбираем". Сюжет рассказа несложен: три бандита грабят почтовый вагон американского экспресса. Одного из них проводник вагона убивает, двое с награбленными долларами спасаются бегством. В пути у одного из оставшихся в живых падает лошадь, сломавшая во время бешеной скачки переднюю ногу. На двух всадников остается одна лошадь по кличке "Боливар". Эта сильная лошадь могла бы увезти на себе двоих, но владелец ее, с примечательным прозвищем Акула Додсон, решает по-своему: "Боливар" двоих не снесет",- спокойно говорит он и столь же спокойно разряжает в товарища револьвер. Разбогатев на награбленном, Акула Додсон становится почтенным буржуа и открывает маклерскую контору. Когда его другу, тоже финансовому воротиле, в результате какой-то аферы грозит крах, Додсон так же спокойно, как некогда устукал друга, разоряет и этого приятеля, повторяя уже знакомую нам фразу: "Боливар" двоих не снесет".

Вот он, волчий закон бандитского, то есть капиталистического, товарищества.

Впрочем, в нашем понимании это ведь одно и то же: тут никак не проведешь разграничительной линии и не поймешь, где кончается бандитизм и начинается капитализм. И бандитское и капиталистическое товарищество - попросту два сиамских близнеца, достаточно отвратительных по внешности и нутру для здорового человеческого общества.

Выступавшие на съезде много говорили о фракционерах, о тех, кто беззастенчиво попрал святые узы партийного товарищества. Теперь на съезде нам стали известны новые подробности их преступной деятельности. И сам собою возникает вопрос: до каких же пор мы будем стоять в партийных рядах рука об руку с теми, кто причинил партии так много непоправимого зла? Не слишком ли мы терпимы к тем, на чьей совести тысячи погибших верных сынов Родины и партии, тысячи загубленных жизней их близких?

Съезд - верховный орган партии. Пусть он вынесет в отношении фракционеров и отщепенцев свое суровое, но справедливое решение!

И, чтобы закончить неприятный разговор о неприятных людях, разрешите мне в заключение привести еще одну выдержку из речи Тараса Бульбы, из той же речи, где он говорил о товариществе.

Оказывается, старый Тарас тоже в свое время боролся с фракционерами, а по-тогдашнему - с отступниками. И вот что он говорил: "Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело".

Но ведь это говорилось об отступниках-запорожцах, а вот хватит ли мужества у нынешних отступников "громко проклясть подлую жизнь свою", хватит ли у них решимости "муками искупить позорное дело"? Что-то не очень верится в это: не такие они люди! Как говорится: "Федот, да не тот". Впрочем, будущее покажет.

Можно предвидеть, что буржуазная печать поднимет вой: вот, дескать, каковы писатели-коммунисты, вместо того, чтобы проявлять обязательный по духу их профессии гуманизм, они взывают об отмщении. Что-нибудь в этом роде будет написано всегда готовыми к услугам буржуазными борзописцами. На это могу заранее ответить в адрес продажных писак: "Успокойтесь, господа нехорошие, никто не помышляет о мести, никто не жаждет отравленной интригами крови фракционеров, но отвечать за содеянные преступления против народа и партии они должны и будут. Таков общечеловеческий закон".

Гуманизм, как и товарищество, мы и капиталисты или люди их мировоззрения тоже понимаем по-разному: мы, подобно врачу, удаляем гнилой зуб, мешающий здоровому, сильному организму, и тем самым совершаем акт человечности, а для сопоставления разрешите привести другой пример "человечности": в Италии, в окрестностях Рима, проездом я видел роскошное здание. Там помещается санаторий для кошек. Разумеется, не для тех худых и облезлых кошек, с которыми играется голодная, истощенная вечным недоеданием детвора столичных окраин, дети итальянских низкооплачиваемых рабочих и безработных, а для кошек итальянских и иных миллионеров и миллионерш.

Там этих больных от ожирения и безделья кошек лечат опытные врачи, холят, купают, причесывают и опрыскивают духами квалифицированные санитарки, кормят этих проклятых больных изысканными кушаньями, водят на прогулки и ублажают всячески предупредительные няни. А рядом, на помойках, роются голодные детишки и смотрят на тебя ввалившимися глазами с недетской тяжелой тоской. Это тоже гуманизм? А на нашем языке это называется низостью самых растленных душ! И пусть господа капиталисты выбросят из своего лексикона высокое слово "гуманизм", оно существует не для зверей в человеческом облике!

Мне - писателю по профессии - надо бы говорить о литературе, но я, как и все вы, прежде всего коммунист, а потом уже писатель, потому и начал с того, что больше волнует, хотя отлично помню о том, что литература - тоже часть общепартийного дела. Одним словом, прошу извинить меня за длинное предисловие и перехожу к вопросам литературы.

Мне мало что остается добавить к тому, о чем говорила в своем выступлении тов. Фурцева. Она, так сказать, предвосхитила мое выступление, но все же кое на чем считаю необходимым остановиться. Прежде всего хочу сказать, что мы давно мечтали о министре типа товарища Фурцевой. И такого министра мы, наконец-то, получили. Всем взяла наша дорогая Екатерина Алексеевна: и дело свое отлично поставила, потому что знает и любит его, и внешностью обаятельна, и в обхождении с деятелями культуры то же самое обаятельна. А встречаться и беседовать, да еще руководить деятельностью деятелей культуры и особенно искусства,- дело далеко не легкое потому, что все это люди тончайших эмоций, а попросту говоря, набалованные и капризные люди. Одному не так улыбнешься, с другой не так поздороваешься, на третьего не так взглянешь - вот тебе и обида, да не просто обида, а кровная! Все же справляется наш министр со всеми этими делами, и справляется, как видите, неплохо. А тут еще все новые таланты у нее открываются, ну, мы и диву даемся и руками разводим от удовольствия и изумления. Сейчас я об этом скажу. Когда наш министр говорила о количестве киноустановок в стране, о количестве новых самодеятельных коллективов, все у нее шло без сучка и задоринки, а как только заговорила о драматургии, тут-то и проявились ее недюжинные дипломатические дарования. Смотрите, какой великолепный ход конем она сделала, прибегнув к способу дипломатического умолчания.

Я не министр и начисто лишен дипломатических способностей, а потому мне и хочется запросто, без умолчаний поговорить с Екатериной Алексеевной. Ну, хорошо, Вы сказали, что из 1 114 советских пьес, поставленных в театрах страны, 780 посвящены современной теме. Вы и проценты подсчитали - мол, 70 процентов. Вот мне и хочется спросить: а сколько процентов из этих семидесяти процентов останется на театральных подмостках? Оставим, пожалуй, проценты в покое и перейдем к абсолютных цифрам. Дай бог, чтобы из 780 осталось десятка два-три, а то и меньше. И второй вопрос: а сколько из этих двух-трех десятков пьес запомнится зрителям? Я уже не говорю выспренних слов о том, что, дескать, оставят на душе неизгладимый след, а просто, сколько запомнится и понудит зрителя задуматься? И того меньше! За творческое бессилие драматургов приходится расплачиваться бедным зрителям. Вот в чем беда!

Лукавая вещь цифры и проценты, тов. Фурцева, того и гляди подведут. Лучше уж им, этим цифрам, жить где-нибудь в ЦСУ, там им будет уютнее, нежели в искусстве.

Примерно то же самое творится и в прозе. Появляется очень много книг, вскоре идущих, так сказать, в "переплав". Причина? Она известна всем вам. Совершается закономерный разрыв: низкое качество продукции - и высокая требовательность читателя. Но не так уж все обстоит мрачно на литературном фронте, как может показаться на первый и поверхностный взгляд. Происходит малозаметное для читателя, но очень отрадное явление: целая плеяда молодых и подлинно талантливых писателей, ранее известных по рассказам в периодической печати, становится зрелыми и очень обещающими мастерами слова. Это характерно не только для русской, но и для всех национальных литератур. Я не стану перечислять фамилий, они достаточно известны читателям, но хочу сказать вот о чем: этим писателям надо всячески помочь, чтобы у них была возможность поработать года два-три, не думая о завтрашнем дне, не отрываясь от работы над большими полотнами, которые у многих давно задуманы и для которых этими писателями уже заготовлен настоящий, со знанием дела материал.

Число таких писателей значительно умножится, если мы поможем не только столичным писателям, но и провинциальным, которых насчитывается по Союзу писателей весьма значительное число. Это все народ, крепко знающий жизнь, много поездивший на своем веку и много повидавший, а главное - талантливый народ, но, к сожалению, лишенный ныне возможности засесть без отрыва за создание крупных не только по объему произведений. Вот на кого надо делать ставку! Во всяком случае, большинство из них не подведет, а это - уже много.

Выходят хорошие книги за последнее время, но их до обидного мало, можно бы выдавать больше, и от этого становится грустно, прежде всего, конечно, нам, а не вам, товарищи делегаты и читатели.

Одной из главных причин отставания от жизни нашей литературы и одной из главнейших причин появления посредственных произведений я по-прежнему считаю укоренившийся отрыв от этой жизни в писательской среде, поверхностные знания стремительно текущей и постоянно меняющей свой облик действительности.

Тов. Фурцева привела в своем выступлении поистине страшные цифры. Подумать только, из 2 700 писателей РСФСР 1700 - постоянные жители только двух городов - Москвы и Ленинграда. А если к этому добавить постоянно живущих в Воронеже, Ростове, Свердловске и других областных городах, то что же остается для сельской местности?

Писатель, пишущий о колхозниках или людях совхоза, по-моему, должен обладать знаниями в области сельского хозяйства не ниже уровня хотя бы участкового агронома. Тот, кто пишет о металлургическом заводе, о заводских рабочих, инженерах и техниках, обязан знать производство по крайней мере не хуже рабочего высокой квалификации. Посвятивший свой труд нашей армии всенепременно должен знать военное дело не хуже Куприна и Льва Толстого, иначе появление "развесистой клюквы" и дешевки обеспечено. А зачастую именно так и бывает. Что касается любви и любовных переживаний героя либо героини, то об этом можно писать всюду,- дело ясное и не требующее специальных познаний.

Наш министр с этакой чисто женской вежливостью говорила о том, что, дескать, неплохо было бы обратиться к молодым художникам с призывом поехать по примеру нашей настоящей молодежи на стройки коммунизма. А вы спросите ее, что она сама-то верит в то, что на такой призыв горячо откликнутся? Ей-ей, не верит! Кто-то из призываемых поедет на недельку проветриться, подышать озоном, а потом соскучится по теплой уборной, по другим благам городской жизни и снова мигом очутится в Москве.

Молодым творцам "непреходящих ценностей", тем, которые живут в провинции, не запретишь въезд ни в Москву, ни в другие крупные центры. Они слышат, с каким триумфом проходят в Москве литературные вечера наших нынешних модных, будуарных поэтов, непременно с конным нарядом милиции и с истерическими криками молодых стиляжных кликуш. Им тоже хочется покрасоваться перед нетребовательными девицами в невероятно узких штанишках и в неоправданно широкоплечих сюртуках. Им тоже хочется вкусить от плодов славы. Вот они и прут в Москву, как правоверные в Мекку. И никакими уговорами и карантинами их не удержишь. Как говорится: "Идут и едут, ползут и лезут",- а своей цели достигают.

Что, допустим, Федину, Леонову, Максиму Рыльскому или мне от того, что какая-нибудь молодка бросит на ходу: "Посмотри, душка, это идет такой-то!" Для нас это уже "не тот нарзан", как говорят старые пенсионеры. А молодому это лестно, ты морщишься от бесцеремонного упоминания твоего имени, а иной молодой тает. К этому можно относиться без снисходительности, но понимать младость все-таки надо.

Многие из вас, наверное, видели в прошлом, как крестьяне подсевали на грохоте, этаком большом подвесном решете, зерно, очищали его перед севом. Мякина, пыль, охвостье летит по ветру, а полновесное зерно остается. Так будет и в литературе: зерно останется, мякина улетит. Сама жизнь повращает литературный грохот, и произойдет необходимый процесс очищения.

Так, на мой взгляд, обстоит дело с молодыми. С пожилыми писателями тоже не лучше. Ну, куда его, городского жителя, на старости лет звать на страшную для него периферию? Да и зачем он там нужен и кому? Лично я давно уже отказался от мысли передвинуть писателей поближе к тем, о ком они пишут. Безнадежное дело! И пусть на этом благородном поприще наживает шишки тов. Фурцева, а с меня хватит!

Здесь на съезде была выражена надежда, что мы, писатели и деятели искусства, будем и впредь добрыми и умными советчиками советского народа. Однако трудно быть советчиком тому, кто сам не знает жизни. Тут можно насоветовать такого, что и сам черт не разберется. Да и на самом деле, как может писатель - типичный горожанин, видевший деревню по-настоящему 30-40 лет назад и давно утративший с землей всякую связь, а иной и вовсе не имевший такой связи,- что-либо посоветовать в производственном вопросе, скажем, опытному председателю колхоза или директору совхоза, которые в своем деле, что называется, собаку съели? Ну, а насчет морально-этических проблем некоторые из этих, с виду скромных ребяток, могут и вовсе кое-кого из писателей, что называется, "и разуть и раздеть". Такому писателю, который не различит всходы яровой пшеницы от озимой, а овес путает с ячменем, лучше не выступать в роли непрошеного советчика, а всячески стараться унести ноги подобру-поздорову от тех, кому он вздумает по неразумию своему советовать.

Сам понимаю, что выступление мое носит несколько мрачноватый характер, но ничего с собой не могу поделать: одолела какая-то проклятущая жадность - все хочется, чтобы добрых книг было побольше, а их мало. Вот и злишься и на себя и на других, да толку от этого мало. Такие вопросы надо решать прежде всего коллективно и без особой торопливости.

Спешка в таком деле едва ли будет верным помощником. А тут еще одна беда - ведь беды, как известно, не ходят в одиночку. В очень хорошей, содержательной речи секретарь ЦК Коммунистической партии Украины тов. Подгорный упустил, на мой взгляд, одну весьма выгодную возможность: что бы ему упомянуть о том, что писателей-украинцев выбирали делегатами ведь не только во граде Киеве. Ну, и сказал бы, что так, мол, и так, дорогие товарищи писатели, выбрали вас делегатами на съезд КПСС в областных центрах Украины и перебирайтесь туда потихоньку, и живите себе на здоровье, и пишите о тех тружениках областей, где вас выбирали: на Полтавщине - так о полтавчанах, в Чернигове - так о черниговцах. А вот не сказал он этого. И снова писатели возвратятся в стольный град Киев, и снова все пойдет по-старому. То же самое можно сказать и в отношении секретарей других областей, где писатели водятся в изобилии. Надо бы и им писателей пригорнуть, как говорят украинцы, пригласить к себе в далеко не тихие провинциальные города и села и отнюдь не на мирное, а на боевое житье, на глубокое, проникновенное познание жизни и на подлинно творческий труд. Думается все же, что это дело поправимое.

Но что бы то ни было, а наша литература является передовой и не только по идейному содержанию. Крепнут наши связи с зарубежными издательствами. Книги наших писателей издаются повсюду за границей. Они читаются, увлекая скорее содержанием, а не формой, потому что очень велик интерес в зарубежных странах к нашей жизни, к нашей нынешней действительности.

Но к зарубежным критикам у нас, советских писателей, пожалуй, больше претензий, чем к своим. Если наши критики в большинстве своем не знают жизни, то иностранные не только не знают, но и плохо ее осмысливают. Зачастую у них к нам возникают совершенно необоснованные претензии. Они утверждают, что пишем мы предвзято. А как бы им хотелось?

Допустим, я пишу о нашем солдате, о человеке, бесконечно родном мне и близком. Как же я напишу о нем худо?- Он мой, весь мой, от пилотки до портянок, и я стараюсь не замечать, допустим, рябинок на его лице или некоторых изъянов в его характере.

А если и замечу, то уж постараюсь написать так, чтобы читатель тоже полюбил его вместе и с этими милыми рябинками и с небольшими изъянами в характере.

Здесь передо мной сидят люди, в основном обремененные житейским и иным опытом. Вы знаете, что бывает так, что веснушки на лице курносой и неприметной женщины становятся вдруг для тебя дороже любого безупречно чистого, атласной свежести лица; и что иногда усталые морщинки в уголках глаз любимой женщины для тебя желаннее белозубой и бездумной улыбки молодой хохотуньи. А бывает и так, что невзрачная с виду женщина поведет за собой такого парня, что глянешь и закачаешься. Всяко бывает в жизни, и все вы это знаете не хуже меня. Так как же может писатель, если он не "холодный сапожник", с равнодушным безразличием писать о людях, которых он любит?!

Говорят, что Чехову принадлежит фраза о писательском творчестве: "Когда садишься писать, будь холоден, как лед". Неправда! Не может быть художник холодным, когда он творит! С рыбьей кровью и лежачим от ожирения сердцем настоящего произведения не создашь и никогда не найдешь путей к сердцу читателя.

Я за то, чтобы у писателя клокотала горячая кровь, когда он пишет, я за то, чтобы лицо его белело от сдерживаемой ненависти к врагу, когда он пишет о нем, и чтобы писатель смеялся и плакал вместе с героем, которого он любит и который ему дорог.

Н. С. Хрущев. Правильно.

М. А. Шолохов. Только при этих условиях будет создано настоящее произведение подлинного искусства, а не подделка под него.

Но это уже творческая лаборатория, или попросту кухня, пожалуй, неинтересная для вас. Я перехожу к задачам советской литературы, на которых хочу кратко остановиться.

Нам предстоит за многое бороться и, как мне кажется, прежде всего за влияние на нашу молодежь. Отличная у нас молодежь. Страна многим обязана ее молодому энтузиазму, ее героическому труду. Но очень незначительная часть молодежи мятется духом, ищет романтики в наших героических буднях и не находит ее. А она под руками, стоит только протянуть их и внимательнее присмотреться к жизни. Мы обязаны увести эту молодежь от чуждых влияний и приобщить к труду и подвигу в наше нелегкое время.

И не только эта проблема стоит перед писателями сегодня и будет стоять завтра. Советская семья, моральный облик нового человека, титанический труд нашего народа - все это требует воплощения в художественные образы, все это повелительно требует от нас создания полноценных, больших произведений. Мы, люди искусства, все это хорошо понимаем и сознаем всю тяжесть лежащей на нас ответственности перед народом и партией.

В заключение мне хочется сказать: среди присутствующих много делегатов, которых ласково называют "маяками". Хорошее это слово, емкое. Я попрошу тех, кто светит своим трудом, не забывать о том, что светят они не только людям своей профессии или специальности. Маяки науки, техники, промышленности, сельского хозяйства светят и нам, людям искусства. И мы взираем на них не без некоторой зависти, потому что в своем творчестве еще не достигли того, чего достигли они. Но свет их огня падает и на нас и согревает нас, и, пожалуй, просвечивает в сумеречные часы.

Большое, душевное спасибо тем, кто светит!

Такое же спасибо и тем, кто аккумулирует энергию носителей света, спасибо за теплую заботу о нас, которую мы, Может быть, не в полной мере заслужили, но я твердо верую в то, что еще заслужим!

1961

1с общепит 8